- Наше счастье, что они не успели мостки расцепить, пришлось бы нам и заночевать на болоте. Да и теперь еще посмотрим, как они нас впустят. Осторожный боярин, - исследуя глазами замок, говорил один из мелких бояр.
Еще не доехав до ворот, всадники остановились: пространство в несколько футов до стены было загромождено деревьями, с не обрубленными сучьями и наваленными так, что ветвями и верхушками они смотрели наружу; пешком еще можно было кое-как продраться через этот завал, но для конного да еще ночью это было большое препятствие. Такой была первая защитная стена, и огибала она весь замок.
Во времена крестоносцев подобными завалами окружали свои жилища и замки мелкие жемайтийские бояре и крепкие хозяева. Хотя завалы и не могли надолго задержать врагов или грабителей, но все-таки они не позволяли внезапно напасть на спящих. Пока враг прокладывал себе дорогу через такой завал, пока растаскивал деревья, просыпались в замке собаки, поднимались люди и успевали приготовиться к достойному отпору. Кроме того, пока нападающие растаскивали деревья и расчищали подходы, защитники со стен бросали им на голову камни, пускали стрелы. Такие завалы защищали жемайтийцев не только от внезапных налетов, но также охраняли их избы от хищных зверей.
Всадники остановились поодаль; от отряда отделился боярин Рамбаудас и крикнул:
- Люди, стража замка! Если вы живы-здоровы, выйдите и покажитесь - хочу говорить с вами!
Долго никто не откликался и не появлялся. Только когда боярин повторил свой призыв, на стене замка, между заостренными кольями, мелькнул воин в доспехах и, остановившись над воротами, грозным голосом спросил:
- Кто вы такие, добрые люди: рыцари, купцы, путники или чьи-нибудь послы?
- Я, боярин Рамбаудас, от имени нашего и вашего государя, князя Литвы и Жемайтии Витаутаса , требую немедленно открыть ворота замка, приютить и накормить нас и наших людей.
- Боярин Рамбаудас, это ты? Узнаю твой голос и кланяюсь нашему и вашему государю Витаутасу, - откликнулся со стены боярин Книстаутас и крикнул своим людям: - Эй, мужики, давайте факелы, огня! Немедленно откройте ворота!
И ворота замка широко распахнулись перед желанными гостями.
VII
В конце четырнадцатого века Великое Княжество Литовское - Жемайтия, Аукштайтия с Волынской и Подольской землями и другими областями - переживало трудные времена. Ягайла , сын князя Альгирдаса , подстрекаемый своими приближенными, хотел один властвовать над Литвой и отобрал у Витаутаса, прямого наследника Кестутиса, земли его отца - Тракайское княжество. Взамен он сначала дал ему во владение земли над Наревом и Бугом, но потом отобрал и эти.
Обиженный Витаутас во второй раз бежал к крестоносцам и, связавшись с извечными врагами Литвы, рассчитывал с их помощью вернуть себе свою вотчину. Ягайла тем временем царствовал в Польше и из Кракова управлял землями Кестутиса и Альгирдаса. В Литве он держал наместника - своего брата Скиргайлу, однако, не доверяя и ему, Ягайла поручил брату только княжество Кестутиса и поселил его в Тракай. А в Вильнюсе и в других важнейших замках он держал смешанные гарнизоны с военачальниками поляками, которые подчинялись только своему королю.
Волынь и Подолье были как бы отторгнуты от Литвы, ибо и этими землями уже управляли поляки.
Вражда между братьями привела к тому, что от Литвы стали один за другим отходить русские князья; крестоносцы хозяйничали в Жемайтии как дома; в северных областях Литвы разбойничали конные отряды Ливонского ордена, и повсюду ощущался разброд.
Многие бояре, недовольные Кревской унией , заключенной с поляками Ягайлой, согласно которой Литва была объединена с Польшей, недовольные наместником Ягайлы, поднимали восстания, сопротивлялись чужим гарнизонам и военачальникам и, совершив множество проступков, уходили в Пруссию к Витаутасу, искали убежище у русских князей. Иные провинившиеся прятались в лесах, опустошали боярские замки и хозяйства, грабили купцов на больших дорогах.
К тому времени вельможи Литвы уже окрестились, но народ и мелкие бояре, особенно в Жемайтии, все еще поклонялись своим старым богам и, подстрекаемые жрецами, шли против новой веры, новых порядков, пришлых поляков и крестоносцев. Некоторые, раз окрестившись, снова возвращались к вере своих отцов. Число неспокойных и недовольных росло с каждым днем.
Хотя Витаутас жил в Пруссии у крестоносцев, но он тайком бывал в Жемайтии, посылал своих людей в Литву, которые поднимали народ против Скиргайлы - наместника Ягайлы, против польских гарнизонов и призывали всех идти с ним, Витаутасом, прямым наследником Кестутиса, чтобы помочь ему вернуть земли отца - Тракайское княжество.
Народ Жемайтии и Аукштайтии и многие бояре поддерживали Витаутаса, но и у Ягайлы со Скиргайлой было немало сторонников, особенно в восточной Литве, где крещеные вельможи получили привилегии польской шляхты, а также были задобрены подарками и посулами.
Литве угрожала страшная междоусобная война и окончательный распад.
VIII
Вот в такую-то пору добрался до замка боярина Книстаутаса конный отряд. Когда открылись ворота, гости въехали во двор. Весь гарнизон, все люди стояли на своих местах, готовые к бою.
Боярин Книстаутас подбежал к закованному в дорогие доспехи богатырю, придержал его за стремя, а когда тот сошел с коня, низко поклонился ему с такими словами:
- Приветствую тебя, наш государь Витаутас, сын Кестутиса. Да хранят тебя Перкунас и все наши боги… Я и мои люди склоняем перед тобой свои головы, мы послушные твои слуги и подданные.
- Алла, алла, алла, - заволновались в строю татары, узнав государя, против которого бились на берегах Нарева и которым были пленены; они пали перед князем ниц, выражая этим свое преклонение и покорность.
Витаутас поздоровался с боярином Книстаутасом и гарнизоном замка:
- Здравствуйте, мужики!
- Здравствуй, наш государь, - ответил гарнизон, и все задвигались: одни низко поклонились, другие, как и татары, бросились на землю. Из-за изб несмело выглянули женщины, и все уже знали, что за гость пожаловал в замок.
Князя и пятерых его спутников Книстаутас пригласил в горницу, а все остальные пока что остались во дворе возле своих лошадей. Позаботиться о них боярин Книстаутас велел двум своим сыновьям - Кристийонасу и Манивидасу.
Едва высокие гости зашли в горницу, во дворе замка стало шумно и весело: раздались возгласы, приветствия, все всадники забеспокоились, кому куда ставить свою лошадь, складывать сбрую, седла. По двору бегали оба сына Книстаутаса и отдавали приказания.
Когда всадники покончили со своими заботами, всех пригласили в избу и усадили за дубовые столы, а слуги носили и подавали кушанья и напитки.
Перед ужином крестоносцы выстроились, повернулись в сторону Мариенбурга и, возложив руки на поставленные стоймя мечи, сотворили молитву. Белорусский боярин Пильца из Матаковцев, тот самый, чья лошадь провалилась в трясину, вытащил из кармана иконку в золотой оправе, поставил ее в угол и вместе со своими людьми начал творить молитву, кладя земные поклоны. Старший сын Книстаутаса Кристийонас и другие крещеные жемайтийцы, которые четок не имели, да и молитв еще не знали, подражая крестоносцам, кое-как перекрестились, поглядывая друг на друга, пошевелили губами и, опять перекрестившись, сели за столы. Младший сын Книстаутаса Манивидас, еще не окрещенный, а также другие некрещеные люди замка и спутники Витаутаса, плеснули из кувшинчиков медка для богини Жемины и бросили под скамьи несколько кусочков мяса. Проводник отряда Шарка сначала помолился вместе с христианами, а потом воздал должное и своим богам.
Все проголодались и ели молча, только трещали обгладываемые кости.
- Ну, а ты, Шарка, каким богам поклоняешься: польским, немецким или белорусским? - заморив червячка и отпив медка, спросил проводника отряда боярин Баублис.
- Я, боярин, за своих богов держусь. Да хранит меня Перкунас от чужих.
- А крестился ты сколько раз?
- Однажды у короля в Нерис, в другой раз у королевы в Швентойи.
- И оба раза белую рубашку получил?
- Получил, боярин. И от королевы получил, и от короля. Как отвергнешь их милость.
- И у крестоносцев крестился?
- Вместе со своим боярином однажды крестился и у крестоносцев.
Все рассмеялись, только крестоносцы с пренебрежением посмотрели на Шарку и снова принялись за еду.
- И сколько же у тебя имен? - спросил боярин Баублис.
- Много, боярин, всех даже не помню. - И Шарка, взяв из миски ребро лося, принялся тщательно обгладывать его.
- Как еще наши добрые боги терпят такое, - заговорил сидевший в конце стола боярин Мишкинис и, увидев кусок мяса побольше, пальцами взял его из миски. - Да хранит нас сладкая Милда, вот в Арёгале ихние жрецы скинули нашего Пикуолиса и своего бога поставили… А в Вильнюсе, - облизнув пальцы, продолжал боярин Мишкинис, - священный огонь потушили, святилище осквернили и самого кривиса в Нерис окрестили.
- Пусть поразит меня Перкунас на этом месте, если польские жрецы еще долго продержатся в Вильнюсе! - стукнул кулаком по столу аукштайтийский боярин Гаршва. - Если Ягайла со Скиргайлой напустили на нас поляков и обесчестили наших богов, то они нам больше не князья, а враги наши и враги наших богов. Да поразит и их Перкунас!
- Поосторожнее, боярин, - заметил молчаливый боярин Кинсгайла. - Бог Ягайлы - бог нашего государя Витаутаса: и он в Кракове святое крещение принял да ихнего бога признал. Кроме того, боярин, тех аукштайтийских бояр, которые крещение приняли, Ягайла в правах с польскими вельможами уравнял, и только мы, жемайтийцы, все еще неизвестно кто: христиане уже или еще нет?
- По правам еще не христиане, а крестились-то уже не раз, - несмело поддержал боярина Кинсгайлу боярин Кершис и опустил глаза.
- Бог нашего и вашего государя Витаутаса - это наш бог, бог белорусов и русских: князь раньше всех священной водой Днепра крестился у нашего митрополита киевского, - запротестовал белорусский боярин Пильца из Матаковцев, выпил кубок медка, подбоченился и смело заговорил: - А насчет прав, боярин, клянусь мордой и лапой медведя, что все христианские бояре равны - и белорусы, и поляки, и литовцы…
Тут встал один крестоносец, брат по имени Ганс Звибак, и, набожно сложив руки, заговорил, ни на кого не глядя:
- Хотя нам, христианам, монахам ордена девы Марии, и запрещается садиться за один стол с язычниками, но…
- Что, разве мы не христиане?! Разве мы не бояре христианского государя?! - откликнулись из-за стола крещеные жемайтийцы и недобрыми глазами посмотрели на крестоносцев.
- Да, уж вы-то христиане, - упрекнул их вспыхнувший крестоносец и поднял свои трусливые глаза, - покойников по языческим обрядам хороните - сжигаете; молитесь тоже по-язычески; обычаи ваши дикие; креститесь вы только ради того, чтобы белую одежду получить…
- Что он говорит? Что он говорит? - забеспокоились за столами жемайтийцы.
- Правду я говорю: вот мои братья во Христе этому свидетели. Витаутас, ваш государь, а нашего великого магистра друг и его наместник в Жемайтии, поклоняется только одному истинному богу и исповедует одну истинную веру римских католиков, к которой приобщился по милости нашего ордена. - Сказав это, крестоносец сел, облокотился о стол и, словно оскорбленный, задумался.
Жемайтийцы заволновались, но ответить им было нечего; их выручил вошедший в избу боярин Судимантас, брат тестя Витаутаса. Он сказал:
- Каким богам поклоняется наш государь Витаутас и какую веру он исповедует - это не наше и не ваше дело. Наш долг - слушаться его и делать то, что он приказывает. Прикажет креститься - окрестимся, прикажет бить христиан - будем бить.
Крестоносцы всполошились, выскочили из-за стола и, постукивая мечами по полу, одновременно закричали:
- Опасность! Опасность!
- Вы наши враги. Вы сарацины. Братья, здесь нам грозит смерть. Мы в плену!.. - кричали крестоносцы.
Старший сын Книстаутаса Кристийонас успокоил их и снова усадил за стол. Некоторое время все шумели и волновались. Хотя на столах еще была еда, но все уже насытились и теперь только потягивали из рогов медок и косились на крестоносцев.
- Мне кажется, что на войне все-таки татарские боги всех сильней, - поковыряв во рту пальцами, снова заговорил боярин Кинсгайла. - Вот, скажем, под Гродно уж так нас поляки прижали, так прижали, что думали мы - конец всем, но едва только закричали татары, едва только позвали своего бога - алла, алла, в одночасье всех в болото сбросили. Если б не опоздал комтур Балги со своими рыцарями, видели бы поляки Гродно как собственные уши.
- Мой отец перед битвой тоже к татарским богам взывал, - выступил за могущество татарских богов и младший сын Книстаутаса Манивидас.
- Когда сами можем выстоять, тогда и чужие боги помогают, но попробуй ты перед битвой Пикуолиса разгневать, вот тогда увидишь, как тебе христианские или татарские боги помогут, - закончил спор боярин Гаршва и осушил рог медка…
IX
А тем временем, пока в одном крыле дворца боярина Книстаутаса пили, разговаривали и спорили жемайтийцы и крестоносцы, в другом, в просторной горнице, сидел за заставленным кушаньями и напитками столом князь Витаутас со своими вельможами и тоже утолял голод. Один из его вельмож, боярин Судимантас, держался свободно и не мог усидеть за общим столом; он, как добрый знакомый Книстаутасов, разговаривал с хозяйкой, наведывался к шумящим в другом крыле дворца жемайтийцам и крестоносцам, проверял стражу, и до всего ему было дело. Даже за столом он сидел, поставив между ног свой длинный широкий меч.
Горница была просторная, но низкая. Стены - из круглых нетесаных бревен. Массивный потолок, лежащий на дубовых балках, был так закопчен, особенно возле дымохода, что даже блестел. Прорубленные в одной стене три маленьких оконца, в которые с трудом пролезла бы голова мужчины, смотрели на двор замка и были затянуты бычьим пузырем. Возле другой стены стояли дубовый стол, длинная, о шести ножках, лавка, несколько простых стульев и широкая скамья вдоль всей стены. Напротив, за сложенным из камней очагом, был жертвенник и здесь же стоял оловянный крест с распятым спасителем. В очаге, поддерживаемый сухими дровами, пылал огонь, озаряя стены, и поднимался к дымоходу лохматый столбик дыма. Когда только открывали дверь, столбик дыма мутнел, изгибался в сторону и уходил под потолок, стлался по горнице, опускался до стола и щипал гостям глаза, пока его снова не подхватывала тяга. В третьей стене была дверь, а возле четвертой стоял длинный широкий коник с подъемной крышкой. Между ним и дверью - полки для посуды. На полках были сложены выдолбленные из граба тарелки, глиняные горшки, кастрюли, кувшины, оловянные миски. На верхней полке сверкали выстроенные в ряд серебряные кубки, окованные латунью рога зубра для медка. По краям нижней полки, словно белые зубы, издали светились липовые ложки, вставленные в специальные гнезда головками вверх. Над столом на стене висело оружие, шлемы, щиты и доспехи, отобранные в битвах у врага.
Еду на стол подавала жена Книстаутаса Варуна; ей помогала дочь Лаймуте. Боярыня, женщина в годах, была в повойнике, цветной блузке и в домотканой пестрой юбке. Молодая стройная Лаймуте тоже была в юбке домашней работы, а ее шею и грудь украшали янтарные бусы; на спину ниспадали две длинные толстые косы, казалось, такого же цвета, как и янтарь. Она была еще так молода, что никто не дал бы ей больше шестнадцати - семнадцати лет; когда, следуя за матерью, она приносила миски с кушаньями, рыцарь Греже и боярин Скерсгаудас в платье витинга не могли оторвать от нее глаз, и в своей душе оба они дали обет окрестить ее, объявить своей дамой сердца и мечом защищать ее красоту и добродетели.
Казалось, Лаймуте не смела поднять на них глаза. А когда она проходила мимо и незаметно поглядывала то на одного, то на другого, почему-то сильнее начинало биться ее сердце.
Рыцарь Греже был красив; его широкие плечи, крепкая шея, могучая грудь, светлые волнистые волосы и весь богатырский вид привлекали девушку своей прелестью и той мужской силой, которой покоряются все женщины. Пугали Лаймуте только два черных креста на плаще рыцаря. Дворянин Скерсгаудас в платье витинга был только приятен на вид и очень прост. Много таких приезжает в поместье отца.
Лаймуте и ее мать все еще поклонялись силам природы, в то время как отец уже крестился у русских, поляков и крестоносцев. Был окрещен также и старший сын Книстаутаса Кристийонас.