Однако превратить его в поле Шаул с сыновьями могли только сообща. И вот они рубили кусты и деревья, выжигали корни и разбивали заступами комья земли, добавляя в неё угли и толчёный щебень из долины. Это продолжалось почти до самого дня ухода Шаула на поиски ослиц. Все, кто был свободен – слуги, дети, женщины – все помогали в работе на новом участке: таскали наверх воду в кожаных вёдрах, готовили и приносили еду. Самому Шаулу и его сыновьям некогда было даже спуститься с холма домой, иногда все четверо допоздна чинили упряжь, точили лемех плуга, заменяли перекладину, в которую пахарь во время работы упирается грудью, и оставались ночевать в поле.
Каждый ствол тамариска и акации срубался ударами тяжёлых камней с острым сколом. Мужчины двумя руками поднимали камень и, разъяряясь от сопротивления дерева, рубили ствол, а дети и женщины бронзовыми пилами окончательно пересекали кору и вкладывали раскалённые угли в пни. За их спинами земля дымилась, и по чёрным ямам можно было представить, какой густой кустарник стоял на новом участке. Много было и камней. Некоторые, огромные, лежали так глубоко, что братья сходились вместе с разных концов поля, подкапывали камень, подсовывали под него древесный ствол и в конце концов выворачивали глыбу. Потом, оставляя за собой дорожки из капель пота, они волокли камень на край холма и там сталкивали его вниз к восторгу детворы Гив’ы. Когда глыба долетала до кучи других камней под участком, громко стукалась и поднимала облако пыли, братья, глядя сверху, ухали вместе с ней, распрямлялись, утирали лица и, уперев руки в бока, громко хохотали, глядя друг на друга, потому что их заросшие лица сохраняли свирепое выражение, будто камень всё ещё сопротивлялся, не желая отделиться от земли. Им наливали холодную воду, братья пили, задрав кувшины над головой, и опять расходились в разные концы поля. За работой они перекликались, и Ахиноам, посылая к ним слугу с едой, неизменно говорила: "Скажи им, чтобы так не орали!"
Братья обещали, но вскоре опять слышалось: "Ух!" и весёлые окрики.
Все камни, сброшенные в долину, должны были пойти на строительство нового дома для Йонатана и его семьи.
Днём работа прекращалась, и пахари, поев, заваливались спать под навесом у края поля. Часа через два сыновей Шаула будили посланцы неутомимого Авнера бен-Нера и, умытые, переодетые в шерстяные рубахи, они шли учиться военному делу. А к вечеру, когда жара спадала, Шаул и три его сына опять кромсали кустарник на новом участке.
Перед началом пахоты на поле был принесён в жертву баран.
Шаул оглядел сыновей за столом.
Все трое выделялись крепким телосложением даже среди биньяминитов. Йонатан, застенчивый и немногословный, как отец, лицом походил на Ахиноам: такое же неизменно строгое выражение глаз под нахмуренными бровями. Больше него была похожа на мать только старшая дочь, Мерав. Зато и Малкишуа, и Авинадав фигурами и лицами повторяли отца. Люди говорили, что в свои сорок лет Шаул красивее сыновей – может, оттого, что его загорелое лицо обрамляла белая борода.
Скоро, думал Шаул, закончим весенние работы и станет веселее. Темнеть будет поздно, займусь с ними военным упражнениями. Сперва посмотрю, чему научил их Авнер. Похоже, скоро всем нам такое умение понадобится.
Он поднялся из-за стола и сказал, что все могут пойти отдыхать. Сам направился в угол, где светился очаг, и Ахиноам готовила еду назавтра. Шаул подошёл и сел на камень неподалёку от жены.
– Что ещё нового? – спросил он тихо.
Перемещая горшки, Ахиноам рассказывала про новый налог на семена, вспомнила, как вчера у невестки встретила Аю, и та пожаловалась, что её дочь Рицпа ушла с прорицателями-пророками, когда те проходили неподалёку от Гив’ы. Ая была очень опечалена. Она отговаривала дочь, но та не послушалась. А у Аи ведь ещё один сын-калека...
– Значит, Бог ей так велел, Ае, – рассудил Шаул.
Он хотел рассказать жене о своей встрече с прорицателями, но промолчал.
Не говорили они и о своём старшем сыне.
Среднего роста, рано облысевший, он и внешне мало походил на рыжеволосых крепких биньяминитов, тем более, из рода Матри. Душа у него не лежала к крестьянским работам, а к военным упражнениям – и подавно. Парень позорно плохо выступал на всех состязаниях молодых биньяминитов на осенних праздниках и не мог понять, зачем так стараются его братья и почему огорчается отец. "Ну, не попал я в цель с первого раза – что за беда!"
Интересовали его верования гиргашей, эмори и других соседей-кнаанеев. Беседовал он и с филистимлянами, языки схватывал быстро. Когда он возвращался домой, мать первым делом загоняла его в микву. Они с Шаулом уговаривали сына оставить его увлечения, стать пахарем и воином, как все биньяминиты. В который уже раз ему пытались подыскать невесту. Сын возражал почтительно, но упорно. В Гив’е было обычным, чтобы юноша уходил из тесного надела в дальние края на заработки. Кто нанимался в войско, кто зарабатывал лечением скота, кто находил свободную землю и создавал там поселение. Старший сын Шаула ушёл с караваном в Египет учиться там чтению и письму и переписывать папирусы в храмах.
Утром следующего дня Шаул отправился пахать новый участок. Хлеб и воду ему туда принёс мальчик Миха.
Глава 12
В военном лагере, разбитом под Явеш-Гил’адом, ожидали прибытия царя Нахаша. И вот белый балдахин выплыл из-за рыжих холмов пустыни. Впереди царских носилок шли воины в запылённых кожаных доспехах и с круглыми медными щитами. Жрецы в сопровождении музыкантов двинулись из лагеря навстречу царю и после приветствий и благословений присоединились к его свите. Как только процессия подошла к стене Явеш-Гил’ада, началось жертвоприношение и ритуальные танцы воинов вокруг царских носилок. Опустившись на колени, заламывая руки, аммонитяне запели гимны богу Милькому.
Царь Нахаш слушал и ел гранат. Время от времени из-под балдахина раздавалось чавканье и на обритые головы рабов и телохранителей вылетали обсосанные косточки.
Жара кончилась, из пустыни с гудением налетели толстые мухи и накинулись на людей и на скот. Нахаш отдал команду, носилки поставили на песок, и возле них рабы настелили одну на другую несколько воловьих шкур. Царь вышел из-под балдахина и, продолжая есть гранат, уселся на шкуры. Теперь старейшины Явеш-Гил’ада и король Аммона со своей свитой смотрели прямо друг на друга.
Вестовой обежал лагерь кочевников и потребовал прекратить галдёж. Стало ясно: сейчас начнутся переговоры. От свиты царя отделился человек с курчавой бородой и прокричал на иврите:
– Мир вам, рабы царя Аммона! Я – толмач.
В наступившей тишине иврим ждали продолжения. Возле толмача появился почти голый мускулистый мужчина с большими клещами в руках и что-то сказал. Нахаш и его свита захохотали.
– Это – палач, – представил толмач.
– Чего хочет от нас твой царь? – спросили со стены.
– Всего, – запрокинув голову и улыбаясь, ответил толмач и раскинул руки.
Старейшины иврим обменялись между собой несколькими фразами, после чего один из них подошёл к краю стены и крикнул вниз:
– Да будет так! Мы согласны служить царю Аммона.
– Слу-жить?! – захохотал, держась за бока, толмач, а палач весело закружился на месте, помахивая клещами.
– У царя хватает слуг, – припевал он. – Для чего ему ещё?!
Иврим на стене молчали.
– Вы, наверное, хотите знать условия царя для приёма вас на службу? – спросил толмач. – Так вот, великий Нахаш решил принять вас в подданные, но... – он протянул руку, и раб вложил в неё чашку с водой. Толмач напился, обтёр курчавую бороду и, указывая на палача, закончил: – Но сперва царский палач вынет у каждого из вас в залог верности по одному глазу.
Палач захохотал сиплым голосом и опять стал кружиться на месте, помахивая щипцами.
– Зачем это нужно твоему царю? – крикнули со стены. – Кто у него купит одноглазых рабов?
– Царю Нахашу вопросов не задают, – покачал в воздухе пальцем толмач.
Опять стало тихо, потом на стене заговорили все сразу, а по верёвке, сплетенной из корней и веток, спустился человек. Он присел на корточки, переводя дыхание. Два воина взяли его за плечи и подвели к Нахашу. Король смотрел перед собой и сплёвывал косточки. Пурпурный сок стекал у него по подбородку на грудь, смешиваясь с пóтом.
– Меня зовут Ицхак бен-Эзер, – начал посланец Явеш-Гил’ада. – Я, как все люди из нашего селения, готов служить царю Аммона.
Он перевёл дыхание. Нахаш даже не взглянул в его сторону.
– Но зачем же унижать своих родичей? – продолжал посланец Явеш-Гил’ада. – Ведь и аммонитяне, и иврим происходят от одного корня. Вы – потомки Бен-Ами, сына младшей дочери Лота. А Лот – сын брата праотца нашего Авраама. Если король позволит рабу своему, я напомню, как Лот и Авраам пришли в Кнаан?
Больше он ничего не сказал. Нахаш сделал гримасу, поднял вытянутую ладонь, из-за его спины выскочил палач и сходу ударил мечом посланца иврим. Тот упал на заплёванный косточками песок. Нахаш брезгливо поджал ноги.
– Вот это меч! – загалдела свита. – Подарок серена Ашдода! Филистимское железо!
Вдруг Нахаш поднял голову и красивым молодым голосом обратился к старейшинам Явеш-Гил’ада. Толмач переводил:
– Слушайте меня, иврим! Не хочу вашей дани, всё здесь и так моё. Но есть у меня мечта, иврим. – Король Нахаш замолчал, отвернулся и минуту глядел на горизонт, за который недавно опустилось шафрановое солнце. Потом он опять обернулся к Явеш-Гил’аду. – Так вот, есть у меня мечта, – повторил король Нахаш. – Город Одноглазых.
На стене и даже вокруг царя люди оцепенели. Палач вдруг упал на песок и принялся кататься по нему, хохоча и дёргая ногами.
– Жители города Одноглазых! – прокричал толмач. – Если до утра от вас не будет ответа, войско царя построит штурмовую насыпь, и от вашего селения не останется камня на камне. А город Одноглазых будет построен в другом месте. Думайте!
Ночью, оседлав ослов, посланцы Явеш-Гил’ада выбрались через тайный ход, проехали через лагерь кочевников, которые не выставили никакой охраны, и вскоре пересекли Иордан. Посовещавшись, они сперва направились в Гив’у. В наделе племени Биньямина жили родственники явеш-гил’адцев, у них можно было остановиться и посоветоваться, на какую помощь иврим можно рассчитывать.
Глава 13
Изначально население Явеш-Гил’ада ни в каком родстве с биньяминитами не состояло. Оно относилось к племени Менаше, которое первым отвоевало свою часть заповеданной Богом земли, но по приказу военачальника Йеѓошуа бин-Нуна оставило там свои семьи со стадами и шатрами, а само двинулось дальше за Иордан, чтобы помочь иврим из других племён завоевать всю Землю Израиля, как то заповедал им Моше. Во всех сражениях явеш-гил'адцы выказали храбрость и воинское умение, а когда вернулись в свой надел за Иорданом, построили на новой земле дома, вырыли колодцы и поставили загоны для коз и овец. Явеш-Гил'ад лежал зелёным оазисом среди оранжевых песков и притягивал к себе как торговые караваны, так и разбойников из пустыни. Селение предоставляло купцам воду, еду и отдых, а также базарную площадь для товаров. Население Явеш-Гил'ада имело от обслуживания караванов немалый доход. Работящие и рачительные гил'адцы всё неохотнее участвовали в общеивритских войнах, а также праздниках и жертвоприношениях. У них был свой судья, а если из пустыни налетали кочевники, собиралось ополчение и громило врага.
Между тем, по другую сторону Иордана случилась история, не имевшая никакого отношения к Явеш-Гил’аду, но определившая его судьбу. Замешаны в этой истории были биньяминиты Гив’ы, а начал её левит из селения в горах Эфраима. Этот человек поспорил со своей наложницей, и та ушла к родителям в Бет-Лехем. Левит затосковал по наложнице, оседлал осла, поехал с подарками к родителям женщины и вместе с ними уговорил её вернуться домой в горы Эфраима. В дороге их застиг вечер и, выбирая где заночевать, они предпочли ивусейскому городу Ивусу биньяминитское селение Гив’у.
Ни левит, ни его наложница не знали, что в Гив’е в те дни хозяйничала шайка молодых бездельников. С наступлением темноты жители закрывали дома на все засовы, но левиту повезло: он встретил знакомого старика, и тот взял путников к себе в дом.
Шайка проведала о появлении в селении новых людей, ворвалась в дом старика и вытащила оттуда наложницу левита. До утра несчастную женщину насиловали, и на рассвете левит нашёл на пороге её труп.
Как только об этом стало известно в Земле Израиля, вышли все сыны израилевы, собралась община как один человек от Дана до Беэр-Шевы и земли Гил’адской к Господу в Мицпу. Явились главы всего народа, всех племён в собрание народа Божьего – четыреста тысяч обнажающих меч.
Услышали в Биньямине, что сыны израилевы собрались в Мицпе. Сказали сыны израилевы:
– Говорите, как произошло это зло?
Отвечал тот человек, тот левит, муж убитой женщины:
– В Гив’у Биньяминову пришёл я с наложницей моей переночевать. Но поднялись на меня жители Гив’ы и окружили тот дом, где я был. Меня намеревались убить, а наложницу мою они замучили, и она умерла <...> Вот все вы, сыны израилевы, посоветуйтесь и примите решение<...>
И встал весь народ, как один человек, сказав:
– Никто не уйдёт в шатёр свой и не возвратится ни один в дом свой, а с Гив’ою мы поступим так: на неё – по жребию! Возьмём по десяти человек из ста ото всех племён и по сто от тысячи, и по тысяче от десяти тысяч, чтобы доставлять съестные припасы для народа и чтобы по приходе в Гив’у Биньяминову поступить с ней в соответствии с той мерзостью, что случилась в Израиле.
Собрались все израилиты возле селения и послали во все края биньямининовы сказать: "Злодейство было совершено у вас! Выдайте тех негодяев из Гив’ы. Мы умертвим их и искореним зло в Израиле".
Но сыны биньяминовы не пожелали послушаться братьев своих <...>
Они не только не выдали шайку, но призвали на помощь всё племя. Подмога прибыла вовремя, и, несмотря на то, что ополчение всех остальных племён иврим в двадцать раз превосходило биньяминово, оно храбро выступило навстречу израэлитам. Тут и проявилась особенность биньяминитов, на которую намекал слепец Иорам: не считаясь ни с кем и ни с чем, они просто шли в бой и побеждали.
Так было и на этот раз. В двух первых сражениях на поле возле Гив’ы победа оказалась за биньяминитами. Умелые воины, они нанесли большой урон ополчению остальных племён иврим. Но в третьем бою их перехитрили. Им устроили засаду. Потеряв почти всё своё ополчение, биньяминиты отошли к скале в пустыне и решили сражаться здесь до последнего воина. Тут уже спохватились старейшины иврим: ещё немного и из тринадцати племён израилитов, которые избрал Господь народом своим, останется двенадцать. Старейшины поняли, что необходимо сохранить рыжих биньяминитов.
Сперва их уговорили прекратить войну и уйти. Старейшины собрались на совет у жертвенника в Бет-Эле, где находился Ковчег Завета, и решили, что для восстановления племени необходимо дать оставшимся воинам жён, ибо истреблены жёны у Биньямина. И тут вспомнили, что израилиты, уходя в поход, поклялись: "Проклят дающий жену Биньямину". Теперь, хотя у иврим было немало девушек, согласных стать жёнами высоких и крепких биньяминитов, народ не смел нарушить клятву.
Но тут оказалось, что её дали не все: из Явеш-Гил’ада не явилось ополчение на общий сбор. Жители этого селения не пожелали оставить свои виноградники и посадки овощей. Гнев обуял израилитов. Они переправились за Иордан и перебили всё население Явеш-Гил’ада, сохранив только девушек, которых и отдали в жёны последним биньяминитам.
Так постепенно восстановилось племя потомков самого младшего из сыновей праотца Якова, и так жители Явеш-Гил’ада стали биньяминитами.
Об этом родстве и напомнили жители Явеш-Гил’ада, прибывшие в Гив’у.
Старейшины селения собрались под гранатовым деревом на совет. Прежде всего, они велели напоить и накормить явеш-гил'адцев. Потом те рассказали о требовании царя Нахаша и об убийстве посланца. Они не знали, что в Гив’е уже известно о походе аммонитян и что по селению носятся мальчики, собирая народ на площадь, как это всегда делалось при угрозе нападения врага.
Вскоре старейшинам сообщили: люди собрались и ждут.
Старейшины и гости поднялись и пошли на площадь.
Шаул и Миха, лёжа в траве и глядя на облака, отдыхали, пока слуга Иосиф поил волов. Миха описывал Шаулу, что он видит на небе, а тот слушал и улыбался.
– Идут овцы. Много. Наверное, очень жирные и с молоком. У них белая шерсть, завитки крутые, гладкие, как твоя борода. Они идут к какой-то пещере, а оттуда – лучи, золотистые, но не горячие, овцы идут к ним, и им не жарко. А в пещере – покой и тихая музыка.
Это была любимая игра детей в Гив’е: лежать, рассматривать рисунки облаков и рассказывать, кто интереснее, что они видят на небе. Шаул, замерев, слушал мальчика. Ему казалось, что он и сам идёт по небу, открывая за каждым облаком что-то чудесное и манящее.
Иосиф недовольно поглядывал на них. Он не хотел привыкать к тому, что слепец и мальчик пришли в дом и прижились в нём. Слепец как-то сказал, что вернётся к себе на пепелище и опять станет охотиться. Скорее бы уже!
Шаул с Михой поднялись и пошли к волам.
– Иорам сказал, что я совсем не похож на биньяминита, – пожаловался мальчик. – Совсем, совсем!
– Это почему же?
– Вы все большие, рыжие, с гривами, как у львов. И лица у вас такие, будто вы всё время высматриваете, где прячется враг.
Шаул захохотал.
– Неужели я такой?
– Ты – нет, – замотал головой Миха.
Они подошли к плугу.
– Отдохнул? – спросил Шаул. – Тогда полезай на вола.
Шаул подсадил Миху, и они начали новый круг пахоты. Шаул, толкая грудью плуг, видел только землю и задние ноги вола.
Не дойдя до края холма, они должны были повернуть обратно, но тут Миха закричал:
– Шаул! Там много людей на площади. Наверное, сейчас пришлют и за тобой.
Шаул остановился, отёр с лица пот, попил воды из меха и подошёл к самому краю поля, нависавшему над площадью Гив’ы. Внизу действительно собралось много людей. В середине площади стоял на камне незнакомый старик и говорил, перекрикивая гул толпы. Шаул и Миха хорошо слышали каждое слово.