- Ишь, как идуть, не вровень. Хотят, чтоб сонливый первым был.
Гости, поглядывая на жениха и невесту, которые следуют за своими родителями, хотя должны идти первыми, да староста всё поломал, шепчутся друг с другом:
- Да Марфа Прокла вмиг под каблук спрячет!
Лицо невесты нерадостное. Печаль так и сквозит на нём.
- Ой, бабоньки, - всплёскивает руками какая-то женщина, - не люб он ей, не люб.
Рядом одна из баб замечает:
- А ты-то сама полюбовно выходила? Да, поди, батяня взял вожжи в одну руку, косу в другую... Сразу согласилась.
Бабы улыбаются.
- А одета-то как!
Да, невеста одета бедновато. Голову венок украшает. На теле - цветастый сарафан, на плечиках - голубой завязанный у горла платочек. Зато хороша! Сколько парней завидуют сопливому и придурковатому Проклу! Рядом с невестой - два её брата. Одна другой шепчет:
- Чтоб не убежала, - кивает она на невесту.
Другая добавляет:
- Когда его соплю увидит.
Обе смеются тихонько, не дай бог, если отец жениха услышит. А младший, Петруха, о чудо, на коне, позади, едет.
- Это ещё для чего? - дивится народ.
- Да Фёдор конём хочет похвастаться.
Да, конь был отменным. Ноги высокие, тонкие, круп поджар, шея крутая. Такой сиганёт... Марфа коня выходила, когда он был хилым жеребёнком, холила его.
Перед церковной оградой остановились. Прокл весь сиял от счастья. Даже забыл сопли убрать, хоть мать сто раз наказывала:
- Убирай своё добро, а то засмеют.
Нет, длиннющая, зелёная висит до самой губы. Глянула на неё Марфа, чуть не стошнило. "Где ты, Егорушка? Где ты?" - колотится её сердце. Далёк Егорушка. По приказу боярина он с ватагой на Печору едет. Зверя добывать, а что-то и так взять. А дума-то у него о ней, о своей ненаглядной Марфутушке. Да что с того? Сейчас поведут деву в церковь... И всё. Прощай, Егорушка!
Ударили колокола. Двери в церковь распахнулись. И вдруг Марфа, оттолкнув братьев, бросилась к коню. Скинув Петруху, ловко, по-мужицки, оседлала коняку, да как хлестнёт его. Тот взвился на дыбы, да как сиганёт. Народ в стороны, Марфу только и видели! А посредь улицы, меж Старостиными хоромами да избой невесты, столы стояли. Несколько баб накрывают их к приходу хозяев и их гостей. Хоть время было голодное: новое ещё не родилось, а старое поедено, однако столы ломились от разного закуса. Тут и рыбы разные: осётры, стерлядь, огромный сом. Много дичи: глухари, косачи. Пироги с капустой, тыквой, морковью. Медовуха, брага. Но главной изюминкой была зажаренная целиком нетель, сам староста ради такою случая пожертвовал скотину. Да и отец Марфы решил не отставать и отдал двух кабанов. Вот будут сельчане дивиться! Но что это? Мимо столов, точно вихрь, промчалось нечто. Как глянули - остолбенели... Да это ж Марфа! Куды это она?
А Марфа перескочила ограду, заскочила в избу, сбросила свадебный наряд. Что-то быстро собрала и опять на коня. И вовремя. По дороге во всю прыть нёсся Фёдор с сыновьями, а сзади бежал староста и орал:
- Держи! Держи!
Но давно известно: конный пешему не товарищ. Услышав крики, она перемахнула через ограду и понеслась прочь во весь опор. Крики только подстёгивали её, а она - коня.
Марфа знала, что за свой поступок она может лишиться и жизни. Но в этот момент она ей была не дорога. Только был страх перед побоями. И она шала и шала коня, летевшего и без того птицею, будто понимая, от какой беды он её уносит. И вдруг он встал, как вкопанный. Марфа едва удержалась в седле.
- Но! Но! - она попыталась погнать коня вперёд.
А тот, словно чуя беду, не поддавался на её команду.
- Ну, что ты! - заплакала она, потянув его за узду.
- Ты куды ето, дева! - раздался за спиной чей-то скрипучий голос.
Она боязливо оглянулась. Меж стволов стоял сгорбленный старичишка, держа в руках лукошко с грибами.
- Там, - свободной рукой показал старик на полянку, - топуче место. Вота она, - подходя, дед кивнул на лошадь, - и не ходить туды.
- А мне всё одно! - с каким-то отчаянием в голосе произнесла дева.
- Я ето и вижу. Смотри, как коняку загнала! - он погладил мокрый от пота лошадиный бок. - А тут что? - дед посмотрел на лошадиную грудь.
Во многих местах она была разодрана до крови.
- Ты куды, дева, так торопилась? не то на свадьбу опаздываешь?
- Со свадьбы! - со злом произнесла она.
Дед вдруг взглянул на неё понимающим взглядом.
- А ну, доченька, - проговорил он мягким голосом, - пошли-ка со мной!
- Куды ето? Не пойду!
- Ты не бойсь, бабка у меня добрая, коняку полечит, те погадат. На ето она у мня ух... прямо волховка.
Он тихонько высвободил узду из её рук, и они неторопливо направились в лес. Вскоре вышли на поляну, и Марфа увидела избёнку из почерневших брёвен, вросшую в землю. На лай собаки из открытых дверей показалась чья-то головёнка со взбитыми волосами. Солнце било в глаза, и старуха, приложив ладонь ко лбу козырьком, прошамкала:
- Никак ты, Лука?
- Я, Марфуша, я! Встречай-ка гостю. Тя как кличут? - спросил он у девы.
- Марфа, - застеснявшись, произнесла она.
- Марфа! - длинная седая борода деда затряслась, глаза сузились, он неслышно смеялся, - я тя буду звать младшая Марфа.
Девушка поняла причину дедова смеха. Родившееся в её груди отчуждение вмиг пропало. Подошёл пёс. Огромная пятнистая собака поглядывала то на деда, то на гостя, точно дожидалась команды хозяина. И дождалась:
- А ну, пошёл отсель! - дед притопнул ногой.
Обидчиво глянув на хозяина, пёс удалился. Подойдя к двери, дед, кивнув на девушку, сказал:
- Примай Марфушу. Да поволши ей, - подмигнув, он добавил: - со свадьбы сбегла!
Бабка всё поняла.
- Идём-ка, дочка! - и взяла её за руку.
Кожа на ладони старухи была сухой и грубой. Но как нежно она прикоснулась! Марфа поняла, что это была сердечная, добрая женщина, и сразу прониклась к ней доверием.
Внутри изба не представляла ничего особенного. Как и у многих: у входа мазанная глиной печурка. За ней широкий лежак со шкурами. В углу поставец. У мутного окошка стол с лавками. На входной стене развешана нехитрая одежонка. Отличалось жильё одним: у противоположной стены была вторая дверь. Старая Марфа усадила гостью на лавку у стола, а сама повернулась и вышла из избы. Вскоре вернулась с кринкой в руке. Достав из поставца краюху хлеба и кубок, она, налив молока, сказала:
- Ешь.
Есть Марфе не хотелось. Она было протянула руку за хлебом, но тотчас её отдёрнула.
- Не хочу! - проговорила гостья и виновато посмотрела на хозяйку.
Та подсела к ней поближе, погладила её руку.
- Ты, милая, поешь, - взгляд бабки добрый, ласковый, как и голос.
Марфа слегка откусила хлебец. Он был мягким, пахучим. Запила холодным молоком. Еда ей понравилась, точно опробовала это впервые. И вдруг появился аппетит. Когда Марфа расправилась с едой, нежелание смотреть на этот мир прошло само собой. Глаза её оживились.
- Вот теперь, - заметив её перемены, сказала старуха, - я те поворожу.
Она поднялась и взяла с полки холщовый мешочек. Запустив туда руку, зашумела чем-то сухим. Как потом оказалось, это были бобы. Бросив горсть на стол, она стала всматриваться в их расклад. Потом заговорила:
- Сердешные дела устремились в дальню дороженьку. Тот, о ком ты думаешь, тоже в пути. Но они у вас разные. Не печалься, дочка, - бабка посмотрела на неё и улыбнулась, - он тоже о те думат.
И у Марфы на душе посветлело от таких слов. Но сколько дева ни смотрела на этот расклад, ничего понять не могла.
- А как ты, матушка... - она как-то нечаянно назвала так бабку и посмотрела на неё.
Глазки у той заискрились.
- Чё ты хошь? - спросила ласково старая Марфа.
- А... мы встретимся?
Бабка сгребла плоды, вновь перемешала их в мешочке.
- Нуть, - произнесла она, и бобы застучали но столу.
Долго вглядывалась старуха, потом, глядя на кучку бобов, заговорила:
- Вы встретитесь. Только... - бабка закусила губу и смахнула бобы в кучу. - Главное, вы встретитесь. А там как Бог даст. Вот чё ждёт тя, мила. Так чё, не печальси. Дай-ка я те постелю, отдохнёшь. У тя был трудный день.
- Бабушка, - на этот раз она назвала её так, - я хочу те всё рассказать.
И та поняла, что она стала считать её близким и дорогим человеком.
- Расскажи, милая, - ласковый взор её глаз устремился на девушку.
И Марфа начала своё повествование.
Глава 8
Павша Фоминич, знатный новгородский купец, вкушал со своим сыном Станилом в трапезной. Такой едальни не было у многих князей Окна с цветными стёклами выходили на Успенский собор. А Внутри от одной мебели захватывало дух. Длинный стол, заваленный русской едой и заморскими сладостями, покоился на тонких изогнутых ножках. Те, кто попадал сюда, диву дивились: и как они могли удерживать всё, что находилось на столе. Такие же ослопы. А в поставцах, инкрустированных золотом, за резными стёклами стояла такая же утончённая посуда. Да-а... Сразу видно, деньга у семьи водилась. И немалая. Как тут и боярам не задуматься. Редко бывает, чтобы отец и сын собрались вместе. Купеческое дело таково: если ты хочешь, чтобы в мошне звенело, надо больше искать и даже не искать, а рыскать, где ухватить подешевле, а продать подороже. На этом стоит всё купечество.
Сын радует отца. Такой же жадный до деньги, подвижен. Только вот ещё не обветрился, не заматерел. И отец старается вовсю, чтобы сын скорее миновал эту черту. Не всегда получается. Но вот счастье подвалило.
- Хороший купец, - учил отец, - должен знать: а за чем поехал его сусед? Вот, если ён накупит, чё и ты хотел, то чё будет? - сказав, он смотрит на сына, сдвинув мохнатые брови.
У сына они точно такие же. Да и весь его облик: светлые волосы, толстые щёки, борода, мясистые носы - один в один. Отец ждёт ответа. Сын, рыгнув, запил квасом только что оприходованный кусок свинины, обтёр усы.
- Чё будит? - машинально повторил сын, - да... неча будит считать.
- Во! - отец поднял указательный палец, - а чтобы с того не было, чё надоть делать? - и отец потянулся за корчажкой с квасом.
Сын склонил голову и уставился на отца. Тот, напившись, поднял край скатерти и обтёр губы. Сгрёб свою густую бороду и повертел ею.
- Етот вопрос... труден, - сознался сынок.
Отец оценивающе посмотрел на сына. Вроде хотел разгадать: можно или нет ему это сказать.
- Ну, жду, - сын пошарил по столу глазами в поисках, что бы ещё отправить в рот.
Хотел было взять варёную морковь, но почему-то раздумал.
- Знаешь, - заговорил наконец отец, - в нашем купецком деле деньгу можно зарабатывать и без... товару! - сказав, он хитро прищурил глаза.
Станил не без удивления посмотрел на отца.
- Думается мне, батяня, издалека заходишь.
Глазки отца стали ещё уже. В них появился непонятный блеск: не то от неразгаданной его хитрости, не то от своего торжества.
- Ты что-нибудь слыхивал об Осипе? - отец колыхнулся своим грузным телом.
- Это Захарович? Боярин?
- Ён, ён.
- Да... вроде в купетство не собирается, - произнёс сын и ногтем стал выковыривать из зубов остатки мяса.
Отец усмехнулся:
- Ты вишь, как мы живём! - сказав, облокотился о стол, поднялся, подошёл к венецианскому зеркалу.
За такое зеркало любая княгиня не пожалеет никаких денег.
- А вот Павша не стал его продавать. Пущай видють и завидують!
Взял чесалку, прошёлся несколько раз по волосам. Тряхнул шевелюрой и, положив чесак, пятерней, по привычке, пробежал по волосам. Потом, повернувшись к сыну, сказал:
- Вот и ён хочет жить, как мы.
- Пущай торгует. Места всем хватит!
- Э-э, сынок, - Павша подошёл к нему, облокотился одной рукой о спинку ослопа, - ты чем торгуешь?
- Батяня! - сын укоризненно посмотрел на отца.
- Ладноть! - махнул тот рукой, выпрямляясь, - ён послал за шкурами, мёдом, воском... - сказав, стал в упор смотреть на сына.
Станил заворочался.
- Пущай скупат. Всё не скупит.
- Пущай, пущай, - занервничал Павша. - Да не скупать ён будет. А менять! На рожь. Понял? Тут у нас кадь ржи сколь стоит?
Сын пожат плечами.
- Три гривны. Ех, ты, купчина! - отец осуждающе посмотрел на сына. - Видать, рановато я тя пустил сам по себе.
- Ты чё, батяня? - поднялся сын, почуяв, что отец может взъерепениться, тогда всё... опять посадит на привязь.
- Че, чё, - опять передразнил он, - там счёт пойдёт на шесть ать семь гривен, понял?
Сын кивнул.
- Ты куды хотел путь держать? - не отстаёт отец.
- Ну... до Литвы аль немчуры, те у меня прошлый раз просили...
- Просили... - не унимается отец, - а если Осип тя опередить?
Сын чешет затылок. Он что-то стал понимать.
- Чё делать-то, батяня?
Отец взял ослоп и сел рядом со Станилом.
- Ты должон добраться до Гедимина.
- Самого?! - почти воскликнул сын.
- Ты кто?.. Купец! Вот и предложь ему что-то особливое. Сходи к золотникам. У них быват... чудо из чудес. Понял?
Сын кивает головой.
- После такого подарка, - отец продолжил, - он тя начнёт расспрашивать. А ты как бы невзначай и скажи, мол так и так, Осипка послал свой люд на Печору. Добра привезут... Вертаться будут, когда... - тута ты прервись. Понял?
- Ён же спросить.
- А ты... вертись, чтоб ён догадался и деньгу те дал. Понял?
Сын с улыбкой кивает. А потом спросил:
- А если Гедимина не будить?
- Аты ж... к немцем поедешь?
Сын в подтверждение кивнул.
- Ну... те тожить пачки на ето дело. Понял, дубина? - отец шутливо толкнул сына. - Ступай, готовь обоз!
Уже взявшись за дверную ручку, сын оглянулся:
- К осени, в окурат, поспею.
К Гедимину, как Станил звал Великого литовского и русского князя, он не попал. Хотя подарок для него приготовил отменный. Новгородские мастера постарались. С таким - хоть к самому римскому императору не стыдно идти. Правда, золотники цену заломили. Но купчина прежде всего должен уметь прикидывать: выгодно аль нет. Таким соображением Павша наградил его не хило. Станил быстро прикинул и, крякнув, высыпал деньгу на стол. Дома он долго любовался вещицей. Она изображала битву грифона с чудовищем. В глазах сверкали изумруды, кровь горела прожилками рубина. Глядишь на это творение и не наглядишься. Руки так и чесались положить вещицу в поставец, да холодный разум приказал другое. "Всё оправдается!" - успокаивал он себя.
А не попал Станил к Великому литовскому князю потому, что Гедимин сдержал слово, данное Дивону, и павшему на пепелище Пунэ смертью героя князю Маргеру и посетил того, кто протянул руку помощи литовскому князю.
Князь и его сыновья горели огромным желанием отомстить тевтонцам. Гедимин с войском старался подобраться к врагу скрытно. Отличный полководец, князь понимал, что внезапность - это уже половина победы! Каково же было его удивление, когда он вдруг увидел перед собой готовое к бою тевтонское воинство.
- Душепродавцы! - слетело с его губ.
Он понял, что кто-то выдал его тайну. Но князь не струсил и не бросился назад. Быстро оценив обстановку, он подозвал к себе одного из самых даровитых сыновей.
- Олгерд, - сказал он ему, - скрытно зайдёшь с тылу.
Сын, поглядев на тевтонцев, понял задумку отца, кивнул головой и поскакал к своим воинам. Студас и Драйнас при виде тевтонцев переглянулись взглядами, ибо это было дело их рук. Они торжествовали: теперь-то великий князь наконец-то получит по заслугам и будет зализывать свои раны, а Литва никогда не станет православной!
Гедимин решил атаковать врага, выставив по флангам Любарта и Кейстута. Сыновья великого князя так и рвались в бой. Но чего-то выжидал их отец. Его удлинённое лицо спокойно. Он только изредка поправлял длинные, заходящие за скулы, усы. Твёрдый взгляд говорил, что в его груди бьётся по-прежнему боевое сердце. Видя широко расправленные плечи великого князя, Студас и Драйнас перестали улыбаться. В них всё больше и больше прошло желание рубануть сзади своего тайного врага. Но страх сковывал их желание. Рука князя разила насмерть.
А великий князь выжидал, когда Олгерд зайдёт в тыл врагу. По его прикидке, сын должен был вот-вот появиться за спиной врага. Привстав в стременах, он поднял меч. Громом пронёсся его голос:
- За павших! - и толкнул коня вперёд.
Тевтонцы рубились отчаянно. Но литовцы не уступали, а даже превосходили врага, глядя на князя. А тут ещё подоспел и Олгерд. Тевтонцам, тем, кто остался жив, пришлось спасаться бегством до своего замка.
Гедимин решил с утра начать штурм, дав ночь на роздых. Поздно вечером, обходя становище, Гедимин нечаянно наткнулся на Студаса. Тот, кланяясь чуть ли не до земли, сладким голоском поздравил князя с победой.
- До победы ещё далеко, - ответил Гедимин и хотел уже продолжить путь.
Но Студас предложил ему заглянуть в их шатёр. К его словам присоединился и выглянувший оттуда Драйнас. Открыв полог, он сказал:
- Великий князь, отведай с нами чем бог послал, - и сделал жест рукой.
Какое-то предчувствие подсказывало князю не делать этого. Но... умоляющие глаза и покорность в их фигурах смутили князя.
- Эх! - махнул он рукой, шагнув к шатру. Остановившись у входа, произнёс: - только на одно мгновение.
- Да, да! - враз воскликнули они.
Отведав куриную ножку и залив её русской брагой, князь поднялся. Обтерев ладонью усы, сказал:
- И вы ложитесь. Завтра - штурм! - дав этим понять, что больше задерживаться он не может.
Наутро, проснувшись, великий князь почувствовал какое-то недомогание в теле. Пересилив себя и решив, что в бою разомнётся и всё пройдёт, повёл людей на штурм.
И вот он бьётся на крепостной стене. Ещё один натиск - и враг будет повержен. Но что это с князем? Его меч вдруг с трудом стал рассекать воздух. А с его губ вторично сорвалось:
- Душепродавцы!
Да кто это услышит! Кругом крики, стоны, ругань да звон клинков. Какой-то тевтонец, легко отбив его выпад, успел рубануть великого князя. Он пошатнулся. Меч выпал из его рук. Князь упал на колени, а потом рухнул на стену. Литовцы еле отбили у воспламенившихся тевтонцев тело своего князя. Печальная весть покатилась по Литовской земле и докатилась до границ русских княжеств.
Станил узнал об этом, когда объявился с товаром в Вильно. Торговля шла плохо, и он тайно заспешил в немецкие земли. Тевтонский магистр с распростёртыми объятиями принял русского купчину. Ещё бы! После такой победы даже у желчных людей появляется настроение. С благодарностью приняв подарок, магистр долго его рассматривал и в какой раз переспрашивал:
- Где же его сделали? В Константинополе, Риме, в Венеции?
И в какой раз купчина смиренно отвечает:
- В Новгороде, мой господин.
Тот смотрит, качает головой и говорит:
- Однако!