- Упрямая римская ослица, - ласково подумал Пьетро о жене. "Хотя бы согласилась в Лондон уехать, если так все вышло…., - он почувствовал, что краснеет.
- Ты только отцу своему ничего не говори, - почти испуганно велела ему Лаура: "Это плохая примета. Нельзя чтобы кто-то знал, пока…, - она не закончила. Пьетро, окунул лицо в ее теплые волосы: "Не буду. Доедете до Лондона, сама все и скажешь. А что акушерка?"
- Все в порядке, - Лаура сидела на кровати, расчесывая волосы. Она посчитала на пальцах и улыбнулась: "Как раз под Рождество на свет появится. У вас там холодно, - она озабоченно прикусила губу, - на Рождество?"
- Очень холодно, - согласился Пьетро. Присев рядом, он забрал у девушки гребень: "Снегом улицы заваливает, как здесь, в горах, на севере".
Лаура широко раскрыла глаза и он рассмеялся: "Нет в Лондоне ничего такого. Поедешь в Мейденхед, с маленьким, будешь сидеть у камина, и кормить, любовь моя".
Он увидел Лауру прошлым летом, когда пришел, с письмом от матери, в палаццо Гравини. Герцог Доменико, высокий, сухощавый, с недовольными, темными глазами, оказался вдовцом. Сын его служил в Неаполе, при дворе короля Фердинанда, там же была и старшая дочь, замужем за южным аристократом. Младшая осталась в Риме. Пьетро, познакомившись с ней, вспомнил слова святого отца Ньюмена, в Лондоне: "Ты еще встретишь ту, за которой пойдешь на край земли".
- Вот я и встретил, - сказал он себе, возвращаясь по пустынным, ночным улицам к себе, в скромную келью общежития при Английском Колледже. Пьетро горько подумал: "Она дочь герцога, а я кто? Опять студент, в мои годы".
Он все-таки доучился до ноября. В Риме вспыхнуло восстание, понтифик бежал на побережье, была принята конституция и назначены выборы в учредительное собрание. Пьетро ушел из колледжа в легион Гарибальди. В такое время невозможно было сидеть над томами церковной истории. Дождливой ночью, в январе, он проснулся от стука в дверь. Пьетро спустился вниз, с пистолетом в руках и поднял засов.
Она стояла, тяжело дыша, в мужском наряде, круглая шляпа скрывала волосы. На лице блестели капли.
- Кузина Лаура! - изумленно сказал Пьетро.
- Я бежала, - девушка подняла на него глаза, - она была много ниже: "Бежала оттуда, - она махнула рукой на юг, - из Неаполя. Отец меня увез, когда понтифик отправился в Гаэту. Я не могу, - Лаура сжала зубы, - не могу смотреть на то, как завоеватели топчут нашу землю, Пьетро. И еще, - она вздохнула, - я не могу жить без тебя. Вот и все, - Лаура приподнялась на цыпочки и поцеловала его.
- Полина, - продолжил читать Пьетро, - прислала нам весточку из Огайо. Осенью она выходит замуж за Теда Фримена, по лицензии, в Массачусетсе. Дядя Дэвид подал в отставку, потому что он тоже венчается. Ему дали понять, что карьера, с цветной женой, для него окончена. Он возвращается к юридической практике, будет работать вместе с дядей Натаниэлем. Мы все посылаем вам благословение, сыночек, и ждем Лауру в Лондоне.
Пьетро отдал отцу письма и попросил: "Только маме не описывай в красках, чем мы здесь занимаемся, пожалуйста. Хватит и того, что в газетах печатают".
- Она новый роман начала, - рассмеялся Франческо, допивая вино: "Как раз об Италии. Что она у меня не выпытает, то у невестки спрашивать будет".
Дверь внизу хлопнула. С лестницы раздался веселый, девичий голос: "Горячий хлеб, пекорино, и моццарелла. Сейчас я сварю кофе и, как следует, вас накормлю".
Лаура стояла на пороге, в простой, крестьянской юбке, темно-синей шерсти и белой, свободной, льняной блузе с широкими рукавами. На стройной шее переливалась нитка простого жемчуга. Пьетро поднялся. Забрав у нее плетеную корзинку, коснувшись губами каштановых волос на виске, он одним дыханием сказал: "Я тебя люблю".
Двое мужчин, с короткими подзорными трубами, лежали на пыльном чердаке заброшенного дома в Трастевере. Они встретились здесь два дня назад. Едва не обменявшись пистолетными выстрелами, оба расхохотались.
Чезаре Кальоне, прислонившись к ветхой стене, закуривая папиросу, повел рукой: "Понимаешь, Микеле, надоело мне в Южной Америке. Домой потянуло, - он стряхнул пепел и набожно перекрестился, заслышав звон колокола на церкви Санта-Мария-ин-Трастевере.
- А тебя выпустили? - спросил Чезаре, зорко глядя на своего бывшего соседа по камере в замке Святого Ангела.
Микеле поковырялся в зубах и сплюнул: "Учредительное собрание распахнуло двери папских казематов, приятель. Я не стал спорить, когда ко мне вошли с триколором в руках, и сказали: "Товарищ, вы обрели свободу!"
Оказалось, что они оба следят за одним и тем же домом. Микеле, зимой, собрав своих давних подельников, пытался погулять на дорогах вокруг Рима, однако республиканское ополчение расстреливало бандитов на месте. Он перебрался на побережье, и под Чивитавеккьей попался на грабеже. Французская оккупационная администрация шутить не любила. Микеле приговорили к смертной казни. В подвале тюрьмы, его и навестил высокий, сухощавый, пожилой человек с недовольными, темными глазами. Он присел на деревянный табурет и потрещал длинными пальцами: "Я навел справки, синьор Мончелли. У вас большая семья".
- А вам какое дело? - Микеле, было, хотел выругаться, но сдержался. У него, в горной деревне под Браччано, действительно жили жена и пятеро детей. "Четыре девочки, - устало подумал Микеле, - а Паоло всего семь лет, какой из него кормилец? На первое время им хватит, а потом что?"
- Мы можем позаботиться о ваших детях, - будто услышав его, заметил гость: "И о жене. У ваших дочек будет приданое, им не придется…, - он повел рукой и не закончил. Микеле побагровел: "Мои дочери, синьор, не будут этим заниматься. Они хорошие католички, набожные девочки. И я бы перерезал любой из них горло, если бы узнал, что…"
- Об этом я и хотел с вами поговорить, - гость протянул ему портсигар, и спохватился: "Простите. Вы в кандалах. Я сам все сделаю". Доменико Гравини чиркнул спичкой:
- Это мой долг, как отца, как католика. Она втоптала в грязь честь семьи. Она живет, невенчанной, с этим англичанином…, Да будь он хоть трижды родственник, какая разница? Хватит, надоело краснеть. Ее светлость Лаура Гравини, шлюха какого-то бандита, капитана легиона Гарибальди. Зачем я пустил его на порог своего дома? Надо было Лауру запереть в монастыре. А сейчас, - он вспомнил записку, что получил от своего человека в Риме, тот следил за дочерью, - а сейчас и монастырь не поможет. Ходила к акушерке. Нашему роду пять сотен лет, мы младшая ветвь семьи Орсини. У наших жен и дочерей не может быть ублюдков.
- Все будет просто, - заключил герцог Гравини, - половину этой суммы, - он передал Микеле листок, вырванный из блокнота, - ваша жена получит через несколько дней, а вторую вам отдадут, когда дело будет сделано. Однако, - он нахмурился, - если вы начнете болтать…
Микеле даже оскорбился.
- Синьор, - гневно сказал он, - меня покойный отец к делу приставил, когда мне двенадцать лет исполнилось. С тех пор тридцать лет прошло. Ни один мой заказчик не остался недовольным. Мончелли не подводят. А если с ней, - он взглянул на посетителя, - будут еще люди?
- Никто не должен знать, что там случилось, - коротко ответил тот, поднимаясь с табурета: "Кроме вас и меня. Все остальное, - он развел руками, - это на ваше усмотрение".
Когда на чердаке они встретились с Чезаре, оказалось, что у него похожий заказ. "Но, - поднял палец приятель, - на мужчину".
Чезаре получил список в Чивитавеккья, от невидного человечка. Тот говорил на итальянском языке с сильным французским акцентом. Человечек почесал редкие волосы на лысине и сердито заметил: "Весь этот фарс, республика, скоро закончится. Но мы не можем позволить, чтобы синьор Гарибальди и дальше мутил воду, понимаете?"
Чезаре пыхнул сигарой.
Они сидели в задней комнате рыбацкой таверны. Взгромоздив ноги на стол, мужчина отозвался: "К синьору Гарибальди не подобраться, дорогой месье. У него тридцать человек вооруженной охраны, не говоря уже о легионерах".
- Это где вы так сидеть научились? - вдруг поинтересовался человечек.
- В Техасе, - холодно ответил Чезаре: "Я там хорошо развлекался".
- Я знаю, - его собеседник сверился с блокнотом: "Настолько хорошо, что вам вынесены смертные приговоры в Техасе и Луизиане. Это если не считать тех, что вы заработали в Венесуэле, Колумбии и здесь, на родине, так сказать. Вы их коллекционируете, что ли?"
- К делу, - велел Чезаре, когда принесли жареную рыбу с белым вином: "Гарибальди я вам не обещаю, а вот этих, - он пробежал глазами имена, - этих обеспечу. По алфавиту, начиная с ди Амальфи. Опять же, - Чезаре оторвал голову рыбы и бросил ее на пол, - там с десяток лучших офицеров легиона. Без них синьору Джузеппе придется несладко".
Его собеседник вспомнил светлый, весенний день в Париже. Они прогуливались в Люксембургском саду. Человечек передал своему спутнику список: "Это те, кто наиболее опасен, по нашему мнению. Посмотрите, месье Джон, может быть, у вас есть какие-то изменения?"
Светло-голубые, прозрачные глаза усмехнулись:
- Какие у меня могут быть изменения? Правительство ее величества считает, что происходящее в Италии, это внутреннее дело католических стран. К тому же, - мужчина приостановился и сорвал цветок, - у нас, как вы понимаете, есть свои католики. Своя маленькая Италия, под боком. Свои горячие головы. Мы, как бы это сказать, не заинтересованы в том, чтобы ирландцы учились у итальянцев. Нет, у меня нет изменений, - он отдал список.
- Задвигались, - Чезаре прижал к глазу подзорную трубу: "Надо быть наготове".
Отец пошел на конюшню, за лошадьми. Пьетро, отвел Лауру в сторону:
- Я к утру доберусь до Рончильоне, и сразу пойдем в церковь. На Кассиевой дороге французов нет, езжайте спокойно. Я бы и сейчас отправился, с вами, но синьор Гарибальди сегодня выступает в Учредительном Собрании. Мне надо там быть. Иди сюда, - он оглянулся, - улица была пуста, - и прижал ее к себе.
Пригревало солнце, на черепичных крышах Трастевере ворковали голуби. Пьетро шепнул: "Дом прямо на озере стоит. Будем купаться, рано утром, только ты и я".
Она была в мужском костюме, высоких сапогах, темных бриджах, и такой же рубашке. Каштановые волосы, прикрытые широкополой шляпой, золотились на солнце. "Я в тебя влюбилась, - Лаура все держала его за руку, - большую, надежную, - сразу, когда увидела".
Отец тогда сухо сказал: "Это твой дальний родственник, синьор ди Амальфи, из Лондона. Он учится в Английском Колледже, католик. Познакомься".
Лаура присела и почувствовала, что краснеет.
Когда они уже были вместе, зимой, Пьетро как-то раз усмехнулся: "Я, знаешь, ли, в Лондоне, год назад, думал, что полюбил. Кузину мою, Полину. Я тебе о ней рассказывал". Лаура кивнула. Она сидела, в одной короткой рубашке на кровати, скрестив ноги, чистя пистолеты. Пьетро уезжал в Милан, с ополчением.
Он привалился темноволосой головой к ее нежным коленям: "Именно что думал. А теперь понял, как это, если на самом деле".
- И как? - весело спросила Лаура. Пьетро забрал у нее оружие. Подняв девушку на руки, целуя, он пообещал: "Сейчас покажу, как".
- Я тоже, - он оглянулся: "Папа, наверное, за углом стоит, с лошадьми. Не хочет нам мешать. Господи, как я его люблю".
- Тоже влюбился, - повторил Пьетро. Незаметно положив руки на ее плоский живот, он велел: "Не гоните только". Над ними было огромное, летнее, синее небо. Из пекарни по соседству пахло свежим хлебом, с балкона напротив, свешивался триколор. Лаура перекрестила его: "Ты тоже будь осторожен, милый".
Сзади раздался кашель отца. Пьетро помог жене сесть в седло. Обняв отца, он улыбнулся: "Багажа у вас нет, только сумы седельные. До завтра, папа".
Они поехали к Тибру. Пьетро стоял, засунув руки в карманы крестьянской куртки, смотря им вслед. Лаура оборачивалась, и махала ему, пока они не свернули за угол, пока Пьетро не остался один на своей узкой улице. Колокола Санта-Мария-ин-Трастевере все звенели.
- Завтра исповедоваться надо, - вспомнил Пьетро, - перед венчанием. Мерфи все сделает. Господи, я теперь и не знаю, когда увижу Лауру. И ребенка тоже…, - он грустно вздохнул и пошел на север.
- Пора, - присвистнул Микеле, - и мне и тебе. Удачи, дорогой мой, - он пожал руку Чезаре, - может, и встретимся еще.
Они тихо спустились вниз. Микеле, забрав во дворе свою лошадь, направился вслед за медленно едущей парой всадников. Чезаре, гуляющей, ленивой походкой миновав мост Честио, оказался на Тиберине. Он следовал за высоким, темноволосым мужчиной, что шел на Капитолийский холм.
В круглом зале Нового Дворца, где помещалось Учредительное Собрание, было накурено. Со стен свешивались триколоры, депутаты шумели. Пьетро услышал крики: "Гарибальди! Пусть выскажется Гарибальди!"
Он пробился к трибуне. Синьор Джузеппе засунул руки в карманы куртки, выставив вперед упрямый, твердый подбородок. "Проводил родню, - сказал Гарибальди, завидев Пьетро, - вот и хорошо. Недели никакой не получится. Езжай в Рончильоне, и сразу возвращайся обратно. Мы уходим из Рима, маршем, на север".
- Синьор Джузеппе, - Пьетро посмотрел на офицеров легиона, что столпились рядом: "Мы можем воевать здесь, на улицах. Мы так воевали в Милане. У нас есть опыт, мы отбивали французские атаки, в Трастевере. Римляне на нашей стороне..."
- Это пока, - мрачно сказал Гарибальди: "Пока в городе есть припасы, и пока французы не установили полную блокаду".
- У нас всего четыре тысячи человек, - вздохнул Пьетро, наблюдая за Гарибальди, что поднимался на трибуну, - если бы мы раздали оружие крестьянам, все бы повернулось по-другому..., Лаура расстроится, всего день вместе побудем..., - он взвел пистолет и встал за спиной Гарибальди, рядом с еще одним офицером.
В зале, внезапно, настала полная тишина.
- Итальянцы, - начал Гарибальди: "Братья мои! Здесь, на освященной веками истории земле Рима, земле республики, здесь, в сердце нашей страны, на Капитолийском холме, я говорю вам, что сегодня настало время выбора. Мы можем сдаться на милость французов, - зал гневно загудел, и Гарибальди ударил кулаком по трибуне: "Тихо! Дослушайте меня!"
- Можем продолжать борьбу на улицах Рима, а можем, - он помолчал, - уйти на север, в горы, и оттуда сражаться дальше. Невинные люди не пострадают, мы спасем Рим от разрушения и пожаров. Я, -Гарибальди глубоко вздохнул, - выступаю за второй путь, друзья. Если мы покинем Рим, французы не тронут его. В конце концов, - его высокий голос зазвенел, - Рим будет там, где будем мы!
Зал взорвался криками: "Да! Да! Слушайте! Гарибальди прав!"
- Ничего, - сказал себе Пьетро, - ничего. Сан-Марино нас примет, они нейтральное государство. В горах к нам придет еще больше добровольцев. Мы их вооружим и вернемся на юг.
Он, внезапно, представил себе карту Италии:
- Это еще два десятка лет воевать, - понял Пьетро, - не меньше.
Он поднял глаза к триколору: "Но страна должна быть единой, так и случится".
Учредительное собрание единогласно приняло предложение Гарибальди, кто-то запел "Братья Италии", с задних скамей начали стрелять в потолок. Гарибальди, сойдя с трибуны, велел Пьетро:
- Езжай. Даю тебе двое суток, не больше. На следующей неделе мы должны двигаться на север. Синьоре ди Амальфи привет передавай, и отцу твоему тоже, - он улыбнулся, - от меня и Аниты. Скажи ему, что борьба только начинается.
Пьетро вышел в теплую, звездную ночь и прислушался. С запада доносились редкие раскаты артиллерии французов. Он посмотрел на конную статую Марка Аврелия: "Правильно. Нельзя подвергать опасности Рим и мирных жителей. Иногда надо подождать, чтобы потом добиться своего".
Он уловил какой-то шорох сзади, почувствовал, как ему в спину упирается кинжал. Легким, неуловимым движением потянувшись за своим, повернувшись, Пьетро вонзил клинок в руку нападающего. Тот выругался, выронив оружие. Пьетро, сдавив его горло, спокойно спросил: "Кто тебя послал?"
- Французы..., - в темноте глаза человека заблестели. Он, кашлял, хрипел: "Отпусти..., Я тебе скажу..., Твою жену хотят убить..."
- Врешь, мерзавец, - усмехнулся Пьетро и достал пистолет: "Мы с тобой прогуляемся в одно место, там тебе развяжут язык".
Он приставил оружие к виску мужчины и велел: "Пойдем!"
Гарибальди, окруженный офицерами, стоял на мраморных ступенях Нового Дворца. "Генерал, -позвал Пьетро, - у нас здесь наемный убийца!"
Он толкнул мужчину в круг. Тот, упав на колени, поднял руки: "Я все, все скажу, только не убивайте меня!"
Кто-то из легионеров выстрелил, пуля ударилась в булыжник, человек взвизгнул. Гарибальди, пожевав сигару, приказал: "В казарму его!". Мужчину увели. Синьор Джузеппе взглянул на Пьетро и вздохнул: "Спасибо тебе. Ты не жди, пока…, - он не закончил, поведя рукой в сторону казарм.
- Просто позже отправлюсь, - Пьетро достал свой кинжал: "Пойдемте, генерал, надо его как следует допросить".
На каменном полу, подвала виднелись брызги крови, пахло смолой от догорающих факелов. Пьетро, пощекотал пистолетом, затылок Чезаре Кальоне: "Твое тело мы вернем французам, разумеется. С запиской: "Смерть предателям". У тебя нет права называть себя итальянцем, мерзавец".
Кальоне поднял избитое лицо и прошептал: "Какой же ты дурак, капитан ди Амальфи..., Дурак..., -Пьетро выстрелил, отступив, чтобы не запачкаться. Кальоне мешком свалился на пол. Гарибальди велел: "Отвезти это дерьмо к позициям французов и выбросить там. Ты отправляйся, капитан, -Гарибальди вздохнул, - полночи с ним потеряли".
Пьетро зло ударил труп ногой: "Мы теперь знаем, кому из нас опасаться убийц. Этот Кальоне не последний, кого они посылают, я уверен".
В рассветных сумерках Пьетро дошел до Трастевере. Быстро умывшись, переодевшись, он вывел на улицу своего коня.
- Ничего, - мужчина взглянул на хронометр, - обвенчаемся не утром, а после обедни. Лошадь, конечно, не хочется гнать, но там она отдохнет немного.
Пьетро взял ружье. Уже в седле он обернулся. Небо над крышами Рима посерело, гасли звезды, с запада дул прохладный ветерок.
Скоро здесь будут французы, - мрачно подумал Пьетро, - а на севере австрийцы. Окажемся между молотом и наковальней. Венецианская республика еще держится, туда мы и будем пробиваться.
Он быстро миновал центр города. Выехав на широкую, вымощенную еще римскими плитами Кассиеву дорогу, Пьетро пустил коня быстрой рысью.
Он въехал в Рончильоне, крохотный городок серого камня на вершине холма, когда в церквях били к обедне. Кассиева дорога была пустой. Пьетро, свернув на тропинку поуже, что вела к городу, оглянулся.
- Как тихо, - он прищурился от яркого солнца: "Сейчас увижу Лауру, папу..., Отец Джеймс нас обвенчает, в часовне, папа будет свидетелем, и сразу к озеру поедем".
Он посмотрел на густой лес вокруг и вздрогнул. Птица, хлопая крыльями, что-то хрипло крича, закружилась над верхушками деревьев. Пьетро отчего-то перекрестился и пришпорил коня.
- Еще исповедь, - он спешился на пустынной площади перед собором: "Я сегодня человека убил, прямо перед свадьбой. Но ведь это у меня не в первый раз".
Пьетро преклонил колени перед мраморной чашей со святой водой и заглянул внутрь. У триптиха, изображавшего страдания Иисуса, горели свечи. Он увидел отца Мерфи, в черной рясе ордена иезуитов. Священник стоял на коленях перед фреской.