В салоне-вагоне было натоплено. Проводник прошел по драгоценному персидскому ковру. Наклонившись к уху Тедди, он прошелестел: "Десять миль до Провиденса, ваша честь. Багаж собран".
Пахло сигарами и кофе. Тедди, вглядевшись в мокрые сумерки за окном, кивнул. Дождавшись, пока проводник исчезнет, он выпустил клуб дыма: "Мой сват мог бы провести железную дорогу до самого Ньюпорта. Еще двадцать миль в экипажах тащиться. Впрочем, у Натана лошади отменные".
- Проведет, дядя Тедди, - Дэвид Вулф убрал папку с документами: "Вандербильты в Ньюпорте будут строиться. Рельсы туда скоро придут, не сомневайтесь". Тедди посмотрел на свой золотой хронометр: "Сорок миль в час делаем. Теперь бы трансатлантический кабель открыть, - он подмигнул Дэвиду, - и трансконтинентальный. Через два года Калифорния будет в составе Соединенных Штатов. Надо с ними как-то связываться. Мы до сих пор, как древние греки, гонцов отправляем".
- А с гонцов наших снимают скальпы, - задумчиво отозвался Дэвид.
Он нашел на столе серебряную коробочку с фосфорными спичками. Закурив, Дэвид вытащил из папки карту Северной Америки:
- Дядя Тедди, между Миссури и Калифорнией лежит бесконечное, мало изведанное пространство прерий и гор. Впрочем, - он усмехнулся, - зачем я вам это рассказываю, вы сами все знаете. И знаете, - Дэвид помрачнел, - что считают там, - он указал пальцем на крышу вагона. "Запад должен быть колонизирован белыми. Мормоны уже город начали строить"
- Как по мне, - сочно сказал Тедди, - я бы всех этих мормонов, во главе сам знаешь с кем, в тюрьму бы отправил, как Джозефа Смита.
Дэвид поднял бровь: "Нельзя не признать, что Смита очень вовремя убили. Хаим покойный отлично все провернул, в Иллинойсе. Не подкопаешься, линчевание и линчевание. Никто вопросов задавать не стал. Только мормоны все равно не рассеялись после его смерти, дядя Тедди".
Судья Верховного Суда тяжело молчал, смотря на мотающиеся под ветром, серые деревья, на залитые дождем поля Род-Айленда. Четыре года назад, Тедди сказал незаметному человечку: "Майор Горовиц будет действовать по заданию правительства, а вы, - он передал тяжелый саквояж, -по моему заданию. И смотрите, словом не обмолвьтесь о том, зачем я вас туда послал".
- Этот мерзавец, все равно сбежал, - думал Тедди. "Я хотел, чтобы Стефании стало легче. Может быть, если бы она овдовела, она бы оправилась. Вышла бы замуж. Ей тогда всего тридцать было, бедной моей девочке".
Когда Стефания прочла в National Intelligencer о линчевании Джозефа Смита, она отложила газету. Подняв на отца темные глаза, женщина робко сказала: "Сообщают, что другие последователи Смита спаслись. Папа, может быть..., может быть, он одумается, вернется ко мне..., Я ему писала, папа, в Наву. Я говорила о том, что я его люблю, что буду любить всегда, что мальчику нужен отец..."
- А он тебе прислал единственную записку, - Тедди сжал зубы и заставил себя сдержаться, - о том, что женщина должна подчиняться мужчине во всем, и следовать за ним. Ты хочешь быть, - он ткнул пальцем в газету, - тридцатой женой?
Стефания тихо заплакала: "Папа, зачем он так? Я все равно буду его ждать, всегда".
- И дождалась, - Тедди оправил свой траурный сюртук и ткнул окурком в серебряную пепельницу. "Дождалась, что теперь мальчик круглый сирота. Еще, не приведи Господь, этот старейшина Смит на похороны явится. Начнет предъявлять свои права на сына. Он до сих пор муж Стефании. Вдовец то есть".
- Не явится, дядя Тедди, - будто услышав его, сказал племянник. "Скауты с территорий сообщают, что у него сорок две жены и детей с полсотни. Зачем ему Джошуа? И не дурак он, так рисковать. Он знает, что мы все на погребении будем. Тетя Эстер, если его увидит, живым из Ньюпорта не выпустит".
- Это точно, - невольно улыбнулся Тедди. "А Джошуа..., Джошуа у него старший сын, Джошуа еврей". Он хмыкнул: "Мало ли что старейшине в голову придет. Она у него и так давно набекрень. Надо было вам со Стефанией обвенчаться, - неожиданно добавил Тедди, - ты прости, что я тогда..."
Дэвид пожал плечами и пригладил русые, подернутые сединой волосы. "Ваша дочь меня никогда не любила, дядя Тедди. Я потом изведал, что такое брак без любви, как вы знаете, - он горько помолчал, - все к лучшему. Мальчишек только жалко, без матери растут, а мачехи для них я не хочу. Да и какая женщина нас троих вытерпит, - он улыбнулся.
- Он не стал отдавать мальчиков в закрытую школу, - вспомнил Тедди. "Сказал, что в семье вырос, и другой судьбы для своих сыновей не хочет. Возится с ними, в Берлине они жили, три года, как он там посланником был. Туда их повез, не стал в Америке оставлять. Хороший он отец. Это у него от Констанцы. Брат мой никогда детей особо не любил".
- А вот с вождем Меневой, - Дэвид бросил взгляд на карту, - майор Горовиц, поступил по-скотски, хоть так об умерших людях и не говорят. На сенатской комиссии Хаим утверждал, что его отряд не понял, зачем лакота собрались у священного озера. Офицеры решили, что у них там воины. И перерезали всех, без разбора, а там старики одни были. Они какую-то их церемонию устраивали, духов вызывали. Младший Менева увел лакота на северо-запад, в самую глушь, в горы, и тревожит оттуда наши отряды. Мстит за отца. Ничем хорошим, - Дэвид вздохнул, - это не закончится. Для Меневы, я имею в виду. Как говорят в военном ведомстве, хоть по колено в крови, но мы пройдем до берега Тихого океана. Меня, как вы знаете, называют голубем, больно я миролюбив. Но я с индейцами вырос, спасибо маме покойной. Я их понимаю, - Дэвид посмотрел на свой хронометр: "Пойду, детей подгоню. Мы через четверть часа будем в Провиденсе".
Тедди откинулся на спинку бархатной скамьи и помешал ложечкой остывший кофе: "Даже не стоило пытаться ему ехать в Россию. Правильно мы решили, отказаться от поста посла. Император Николай не подписал бы агреман о его назначении. Незачем было рисковать международным скандалом. Начали бы задавать ненужные вопросы..., Дэвид человек умный, при следующей администрации станет заместителем госсекретаря, потом пойдет дальше. Жаль только, что я этого не увижу".
Тедди знал, что ему остался год.
- Не больше, ваша честь, - развел руками главный хирург армии, осматривая его в этом феврале. "Опухоль растет. Вы помните, мы сначала думали, что это профессиональная болезнь чиновников..."
- От сидячей работы, - хохотнул Тедди, одеваясь. "Весь Вашингтон этим недугом страдает. Доктор Лоусон, - лазоревые глаза взглянули на врача, - что меня ждет?"
Хирург помолчал: "Кровотечения у вас уже есть, ваша честь. Начнутся боли, потеря веса..., Жаль, что мы так много времени потеряли на консервативное лечение..., - он не закончил. Тедди, сердито, сказал: "Это все равно, как я понимаю, не оперируют".
- Нет, - признал Лоусон.
- Говорить тогда не о чем, - Тедди застегнул агатовые пуговицы сюртука и поправил галстук.
- Но, пожалуйста, доктор, - он достал кошелек с золотой пряжкой, - я надеюсь на вашу помощь. Если там, - Тедди махнул рукой в сторону Капитолия, - узнают, что в Верховном Суде скоро освобождается кресло, мой последний год я проведу, выслушивая, - Тедди поморщился, - конгрессменов и сенаторов, которые будут лоббировать своих протеже. Я три десятка лет в Вашингтоне и перед смертью не рвусь влезать в политические игры. Я от них удачно воздерживался все это время.
Лоусон только кивнул и похлопал его по плечу. "Не беспокойтесь, ваша честь".
Поезд замедлил ход. Тедди, полистав свой блокнот испанской кожи, пробормотал:
- С завещанием все в порядке, землю я продал. Дэвид получает вашингтонский дом, а все остальное делится в равных долях между Джошуа и Мартой. Марту надо отправить в Лондон. Ее деньги я туда вывел. Нечего ей здесь сидеть и смотреть, как дед умирает. Тем более, я маме обещал, - он мимолетно, легко улыбнулся.
Тедди достал маленький, серебряный карандаш и записал на чистой странице: "Фримены".
После смерти матери Натаниэль продал гостиницу. Мистер Фримен был преуспевающим адвокатом. Негласно, он принял на себя практику покойного Теда. На севере, ходили разговоры, что цветных юристов собираются принимать в профессиональные ассоциации. Контора пока сохраняла имя Бенджамин-Вулфа. Тедди подумал, что, если и вправду такое случится, то надо будет окончательно передать дела Натаниэлю. Его сын закончил Оберлин-колледж, в Огайо.
Тедди и Натан Горовиц дали денег на первый университет, куда принимали цветных. Тед уже работал под началом отца.
- Когда-нибудь, - усмехнулся Тедди, - в нашем Верховном Суде появится цветной судья. И судья еврей, хоть Натан и говорит об этом стеклянном потолке. Ничего, разобьем.
Он открыл потайной карман в обложке блокнота. Тедди напомнил себе, глядя на лицо покойной Марты Фримен: "Это надо сжечь". Рядом лежала неприметная бумажка с рядами цифр, часть бухгалтерии Подпольной Дороги.
- Над этим мы с Натом и Дэвидом еще посидим, - решил Тедди. "И юного Фримена пригласим. Надо его вводить в курс дела".
Судья надел свой строгий, темный редингот английского сукна, на соболях и принял от проводника цилиндр. Дверь в спальный вагон раскрылась. Тедди услышал голоса детей. Они, собравшись в отделанном красном деревом тамбуре, выглядывали в окно. Мимо медленно поплыл освещенный газовыми фонарями перрон вокзала в Провиденсе. Тедди взял свою трость: "Приехали, милые мои. Всего сутки, с остановками. Очень быстро добрались".
Джошуа отложил том Мишны и посмотрел на кузена. Дэниел сидел напротив, за большим столом мореного дуба, делая пометки в атласе Америки. Кузен поднял серо-голубые, в темных ресницах глаза и почесал светловолосую, прикрытую бархатной кипой, голову: "Джошуа..., Ты не грусти. Помнишь, я в прошлом году тоже плакал, когда папу убили. Это пройдет, - Дэниел помолчал. "Ты с мамой вырос, а я маму и не помню совсем. Или Марта, как ее родители умерли, ей два годика было всего лишь".
Джошуа вздохнул: "Я знаю, Дэниел. Спасибо. Майклу и Мэтью еще хуже. У них мать есть, но ведь она в Европе, и не приезжает сюда".
В спальне было тепло, горел камин. Весна стояла сырая. Джошуа, подойдя к окну, посмотрел на темное пространство океана: "Завтра кадиш читать придется. Я слышал, как раввин уговаривал бабушку. Я не круглый сирота, это только они до совершеннолетия могут кадиш читать. Предлагал, чтобы дядя Натан это сделал. Бабушка только тростью стукнула: "Мой правнук лишился и отца и матери". Шиву надо будет сидеть. Дедушка Натан сказал, что чуть ли не сотня людей на похороны приехала. Они все будут приходить, приносить соболезнования..., - Джошуа закусил губу: "Круглый сирота".
Отца он не помнил.
Джошуа помнил только крик матери: "Элияху, я прошу тебя, не надо, не трогай мальчика!". Он помнил ночь, когда мать, закутав его в шаль, с одним саквояжем в руках, бежала к постоялому двору. Шел дождь. Джошуа тихо плакал, слыша, как рыдает мать. Они заснули вместе на узкой, старой кровати.
Он вырос в Вашингтоне, с дедушками, которые ни в чем ему не отказывали, с бабушкой Батшевой. Она сама пекла мальчикам печенье и, укладывая их спать, рассказывала о Святой Земле. Они занимались стрельбой и верховой ездой, вместе с Майклом и Мэтью Вулфами. Дедушка Натан возил их в Нью-Йорк и на юг. Лето они проводили в Ньюпорте, выходя в море на своем боте. Только мама все время грустила. Она носила траурное платье и черную шляпу, и, Джошуа знал, писала письма. Ему.
Его отец был жив. Джошуа, научившись читать, часто видел его имя в газетах. Он был апостолом секты мормонов, ближайшим сподвижником Джозефа Смита, избранным пастырем. Дома имени отца не упоминали. Джошуа даже не знал, как он выглядит. Все дагерротипы бабушка Эстер давно сожгла. Он как-то спросил у матери. Стефания, погладив его по каштановым локонам, слабо улыбнулась: "Ты на него похож, милый мой. У него тоже глаза серо-синие, а волосы темные. И ты невысокий, как он". Мать заплакала. Джошуа велел себе больше никогда об отце не говорить. Он не хотел, чтобы мама расстраивалась.
Он почувствовал у себя на плече руку кузена. Джошуа, вдруг, ухмыльнулся: "Дядя Нат и тетя Бланш прямо на похороны приедут. Поезд сломался, они поздно до Провиденса добрались. Кузину Бет мы сегодня не увидим. Она выросла, наверное".
- Выросла, - подтвердил с порога звонкий, мелодичный голос.
Она стояла в дверях, прислонившись к косяку, в домашнем, темно-зеленой шерсти, платье, с пышными юбками и туго зашнурованным корсетом. Бронзовые, вьющиеся локоны спускались на стройную шею. Зеленые, большие глаза взглянули на них. Марта Бенджамин-Вулф, пройдя в комнату, устроилась в кресле: "Выросла, конечно. Когда дедушка меня в Бостон возил, два года назад, мы с Бет лето вместе провели. Она тоже на лошади ездит, стреляет отлично. Вы ее давно видели, как мы все маленькие были".
- А ты большая, - пробурчал Дэниел, вернувшись к атласу.
- Мы с Майклом всех вас старше, - сладко улыбнулась Марта. "Нам тринадцать, Мэтью и Бет двенадцать, а вам одиннадцать. Вы нас должны слушаться, понятно?"
- Еще чего не хватало, - Джошуа со значением взглянул на заваленный книгами стол. "Мы занимаемся, не мешай нам. Иди к Вулфам".
- Они тоже занимаются, - Марта скинула туфельки и поджала под себя ноги. "А взрослые в библиотеке сидят. Дедушка, - невзначай заметила она,- летом везет меня в Лондон, к бабушке Марте".
Мальчики Горовицы невольно открыли рот.
- Ого! - выдавил из себя Джошуа. "Ты в Европе жить будешь?"
Марта кивнула и усмехнулась тонкими губами: "Ты сам, Джошуа, в Германию отправишься, на раввина учиться".
- Нет, - он помотал головой и погрыз перо. "Бабушка Эстер сказала, что я к дяде Исааку Судакову поеду, на Святую Землю. Он глава ешивы, которую мы содержим. Скоро, - оживился Джошуа, - когда мне семнадцать исполнится, и я школу закончу".
- Я все задания сделала, - заметила Марта, рассматривая свои ногти, - могу вам помочь, - она заглянула через плечо Джошуа и предложила: "Давай, объясню тебе, как такие задачи решаются. Они все одинаковые. Один раз составишь уравнение, и пользуйся им".
Мальчик покраснел и пробурчал: "Сам справлюсь. Ты все равно никогда не сможешь в университет поступить".
- Это мы еще посмотрим, - пожала Марта острыми плечами. Соскочив с кресла, выйдя в отделанный резным дубом коридор, девочка внезапно остановилась. То же самое ей сказал и Майкл Вулф, еще в Вашингтоне. Марта тогда чуть с ним не подралась, однако, сдержавшись, холодно заметила: "Оберлин-колледж уже десять лет, как принимает женщин, дурак".
- В Оберлин-колледже учатся цветные, - презрительно протянул Мэтью Вулф, - цветные и женщины, а мы...
- А вы идиоты, - сочно заметила Марта. Шурша юбками, она вышла из детской мальчиков. Сейчас девочка задумалась, наклонив голову: "И, правда, идиоты. У них цветные кузены. Держу пари, что Мэтью никогда в жизни не посмеет такое сказать Теду Фримену. Тед от него и мокрого места не оставит, - она улыбнулась. Пройдя в свою комнату, Марта растянулась на кровати: "Бет приедет, с ней есть о чем поговорить. Она журналистом хочет стать, будет писать о проблемах цветных. Ее тетя Марта покойная, та, что на Подпольной Дороге погибла, тоже журналистом была".
Марта давно прочитала "Пепельную розу Луизианы". Дед, застав ее с этой книгой, погладил внучку по голове: "Я ее хорошо знал, мисс Фримен. Когда-то, давно. Она была замечательный человек, как отец ее. Он с твоим дедушкой Дэниелом служил, во время войны за независимость". Марта вспомнила, как два года назад, они, вместе с тетей Бланш и Бет Фримен, сидели на галерее Верховного Суда Массачусетса. Дед был внизу, в черной мантии судьи. Марта, искоса взглянув на женщину, увидела, как блестят ее большие глаза. Бланш пробормотала что-то и вытерла лицо кружевным платком.
Марта только сильно пожала ее руку. Клерк читал постановление Верховного Суда штата об отмене запрета на межрасовые браки. Потом, в детской у Бет, сидя на ее кровати, Марта сказала: "Ты, наверное, рада. Теперь тебе не обязательно ездить в Пенсильванию, чтобы выйти замуж".
Щеки цвета нежной, сливочной карамели покраснели. Бет, встряхнув пышными, вьющимися волосами, процедила: "Никогда в жизни я не опущусь до того, чтобы выйти замуж за белого мужчину, Марта. У меня есть черная гордость, и у Теда тоже. Зря, что ли и дедушку Фримена белые убили, и тетю".
Марта удивленно хмыкнула: "А если ты полюбишь белого?"
Бет покраснела еще сильнее. "Бабушка Салли любила дедушку Дэниела, а он все равно на ней не женился. И хватит об этом, - попросила девочка, - я все равно зарок дала. Пока у нас не отменят рабство, я замуж не выйду".
Марта только присвистнула: "До этого долго еще, как мне кажется".
- Значит, - черные, красивые глаза похолодели, - мы будем бороться, вот и все.
В Бостоне, гуляя с дедом по берегу океана, Марта услышала его смешок: "Когда-то давно, милая, еще в прошлом веке, я себе пообещал три вещи. Стать судьей Верховного Суда, добиться признания межрасовых браков, хотя бы в Массачусетсе, и вот видишь, - Тедди затянулся сигарой, - я исполнил обещания".
- А третье, дедушка? - спросила Марта. Он только улыбнулся и ничего не ответил.
Марта прислушалась - голоса в библиотеке утихли. "Спать пошли, - поняла она, - завтра похороны рано утром. Потом траур начинается. Хорошо, что мы с Бет здесь. Слуг много, но все равно бабушке Батшеве и тете Бланш помочь надо. Дедушка Натан сказал, сотня человек соберется".
Закрыв дверь, покрутив ручку газового светильника, Марта устроилась на подоконнике, распахнув окно. Дождь закончился, было прохладно, с океана тянуло соленым, легким ветром. Марта порылась за корсетом и достала сигарку. Девочка стянула ее в будуаре у тети Эстер, перед ужином. Чиркнув спичкой, Марта закурила, выпуская дым в окно. Глядя на прозрачное, темное небо, на большую, бледную луну, что вставала над морем, она задумалась: "Интересно, как будет, в Лондоне? Там и ровесников моих нет. Только кузены Кроу, а они меня на пять лет старше. Но там ведь бабушка". Она, невольно, улыбнулась: "С такой бабушкой ничего не страшно". Над особняком пролетела сова, мягко хлопая крыльями. Марта, потушив сигарку, завернув ее в салфетку, напомнила себе: "Завтра выбросить". Она походила по комнате, нажимая на грушу серебряного флакона с ароматической эссенцией. Запахло жасмином. Марта, присев на кровать, стала расчесывать волосы. Она заснула, обложившись шелковыми подушками, свернувшись в клубочек, крепко, как в детстве.
Тед Фримен вышел из библиотеки и замер. Дом спал, наверху, в детских, царила тишина. Он оглянулся на закрытую дверь. Отец, грея в руках серебряный стакан с виски, только усмехнулся: "Юному Теду, то есть тебе, пора отдыхать. Мы еще посидим, по-родственному".