- Верно речешь, Ярославна, да не будем ворошить его судьбу. Пока он жив и здравствует. Еще тебе скажу, что твой батюшка отказал византийским послам в возвращении на престол церкви Руси их митрополитов. Священника Иллариона, дедушку моего берестовского, помнишь? Так он отныне волею твоего батюшки встал на престол церкви.
- Это и во благо, - заметила Анна. - Греческие митрополиты властными стали, гнут нашу церковь под свою, правят без милосердия.
- Только бы это. Они наши каноны древние не чтут. Празднование дня Ивана Купалы запрещают. Поминать усопших родных, кострищами их согревая, тоже запрет кладут.
Анна и Анастасия вышли к протоке. За нею лежал Еврейский остров, где стояли казармы королевского войска. В середине острова возвышалось несколько каменных колонн. Анна слышала от Генриха, что этим колоннам более семи верков - остатки дворца, воздвигнутого римлянами в завоеванной ими Галлии.
Вода в протоке была тихая и прозрачная. Едва заметное движение ее завораживало Анну. И ей захотелось попросить Анастасию заглянуть в протоку, открыть окно в родную Русь. Анастасия поняла желание королевы, но не успела та изъявить свою просьбу, как судьбоносная ушла от воды. Анна, однако, остановила Анастасию:
- Зачем ты уходишь, Настена? Я хотела тебя попросить…
- Прости, моя королева, но сегодня нет на то воли Божьей, - твердо ответила Анастасия. - Да потерпи немного, мы с тобой письмена о Руси почитаем.
И Анна поняла, что никакая земная сила не заставит товарку заглянуть в потусторонний мир, ежели нет на то воли Всевышнего. Королева была права, подумав о потустороннем мире. Ясновидице было ведомо то, что в минувшее воскресенье случилось на их далекой родимой земле и теперь открылось бы в водной глади протоки.
На рассвете после прошедшей ночи Анастасии пришло роковое видение. Будто стояла она в Великом Новгороде близ храма Святой Софии Премудрости и видела, как много священнослужителей, провожаемых толпой горожан, вносили в собор мраморную раку с телом усопшей великой княгини Ирины, матушки Анны. Чтобы убедиться, что почила именно великая княгиня, Анастасия будто бы подошла к священникам и спросила их: "Кого это Бог взял в небесные выси?" - "Помолись, светлоликая, за рабу Божию государыню Ирину", - ответил за всех старейшин епископ Новгорода Макарий. И Анастасия отправилась молиться за Волхов в храм на Ярославово кладбище. И потому ныне не могла Анастасия склониться над живой водой, заглянуть в окно, открывающее пространство и сдвигающее время, ибо там она с Анной увидела бы то, что пришло в ясновидящем сне. И по этой причине судьбоносная не могла открыть Анне постигшее всех ее близких горе, тем более накануне родов. Чтобы как-то скрыть свои чувства, Анастасия склонилась к земле и принялась собирать большие багряные листья кленов. Набрала много, распрямилась и увидела требовательный взгляд Анны, но не дрогнула, посмотрела на ее живот, тронула его рукой и сказала:
- Нам пора на покой, властелин того требует. - И улыбнулась, расправив своей улыбкой суровые складки у губ королевы.
- Ну, Анастасия, как ты управляешь мною, - выдохнула Анна, но без гнева, потому как улыбка Настены сняла с души Анны накатившееся неведомо откуда смятение. Ее лицо тоже осветилось солнцем, и она вспомнила о "властелине". - Да нет, он пока как котеночек, свернувшийся на руках, молчалив и покоен, - ответила Анна. - И мы с тобой прогуляемся еще на рынок.
И они молча направились к королевскому замку, миновали двор и вошли на подвесной мост. Из привратной башни стражи увидели, что королева уходит в город, и тотчас вышли семь воинов и последовали за нею. Анна, не оборачиваясь, спросила Анастасию:
- Идут ли Анастасовы меченосцы?
- Идут, моя королева, - ответила Анастасия.
О том, что случилось на Руси в конце 1050 года, Анастасия расскажет Анне спустя год. И конечно же повинится и причину изложит. Анна посетует, на свою судьбоносицу, да сочтет, что тогда та поступила верно, сходит в храм, отслужит панихиду по усопшей матушке, прольет слезы печали. А пока королева готовилась стать матерью, и все, что она делала последние два месяца, имело глубокий смысл. Она ничего не придумывала сама, но следовала опыту своей матери, вырастившей восьмерых детей, из которых семеро никогда не знали никаких хворей. Она по-прежнему рано вставала и уходила на долгиe пешие прогулки. В эти месяцы Анна не ведала недомогания и ощущала, что с каждым днем силы ее прибывали. Приятная усталость порождала крепкий и безмятежный сон. Она спала, как спят малые дети: без сновидений и кошмаров.
Во дворце Анна вела почти замкнутый образ жизни. Ее окружали лишь Анастасия с Янушкой и Анастасом, Малаша и Ольга. Она отказалась выходить на общую трапезу, и Генрих смирился с этим. Она не общалась с придворными дамами, потому как не терпела дворцовых сплетен и интриг. Король как-то упрекнул ее за такой образ жизни:
- Моя королева, при твоем жизнелюбии затворничество тебе совсем не в пользу. Ты хотя бы изредка показывалась.
- Мой государь, придет час, и во дворце никому не будет покоя, где бы я ни появилась, - попыталась утешить Генриха Анна. - Я распахну свои двери для всех, кто пожелает меня увидеть. А пока так нужно мне и нашему властелину.
- Да, да, береги себя, - согласился Генрих, с каждым днем проявляя все больше тревоги и нетерпения.
Анна оберегала себя и свое достояние умело и стойко. В том ей помогала Анастасия. И в последнюю неделю она никого не пускала в покои королевы и двери день и ночь охраняли воины Анастаса. Пищу Анне готовила только Анастасия, сама подбирая на рынках или в королевских кладовых и погребах продукты. У Анастасии были основания для такой осторожности. Уже несколько раз воины отлавливали на хозяйственном дворе замка и даже близ него неких подозрительных старух, предлагавших всякие благовония из восточных стран. В том, что они пробирались в замок по воле Констанции, Анастасия нисколько не сомневалась. Ведь прежде всего ей не нужен был наследник у ее ненавистного сына Генриха. Бдение Анастасии принесло свои плоды.
И пришел час долгожданных родов. К этому времени из Дижона по действию некоей магической силы в Париж пришла повитуха Кристина. О ней Анастас сказал Анастасии:
- У ворот появилась какая-то женщина из Дижона, я вроде бы видел ее, когда она подходила к колеснице королевы. Говорит, что у нее на руке колечко, подарок от королевы, и она хочет поклониться ей.
Анастасия поразмышляла над сказанным Анастасом и пришла к выводу, что появление Кристины накануне родов Анны не случайно, а воля Божьего Провидения. Велела супругу:
- Приведи ее ко мне.
- Исполню. - И Анастас ушел.
Анастасия же зашла к Анне и сказала:
- Королева, мы еще не позвали придворную повитуху. Не позвать ли?
- Нет, нет, лучше ты примешь сама.
- Тогда вот что. Ты помнишь некую женщину в Дижоне, коя назвалась повитухой? Ты ей еще подарила колечко.
- Господи, конечно же помню. У нее такое доброе лицо и такие ласковые глаза… И зовут ее Кристина.
- Она пришла в Париж, и сейчас ее приведут в замок.
- Как это славно, - отозвалась Анна. - Я хочу ее увидеть.
В ночь на двадцатое февраля 1051 года Анастасия и повитуха Кристина ни на минуту не отходили от роженицы. Как и должно при родах, она покричала и испытала боли. Но умелые руки Кристины и Анастасии, ставшей в эту ночь повивальной мамкой, облегчили страдания Анны. Анастасия растирала ей поясницу, живот, Кристина держала ноги так, чтобы дитя вольно рассталось с материнским лоном. И с помощью искусной повитухи и любящей Анну судьбоносицы на рассвете королева родила своего первенца. Появившись на свет, младенец огласил спальню громким плачем. Но все, кто был в сей миг рядом с роженицей, и прежде всего сама Анна слушали этот плач как сладкую музыку.
Король Генрих простоял в эту ночь за дверью опочивальни. И пока Анна рожала, он обливался потом. Глаза мужественного воина застилали слезы. Когда малыш закричал, заплакал, он понял, что родился сын. И, еще не зная определенно, Генрих шептал: "У меня есть наследник! Слава Богу, у меня есть наследник!" Спустя некоторое время, показавшееся Генриху долгими часами, когда из спальни вышла Анастасия, он сразу же спросил как о чем-то, не подлежащем сомнению:
- Ну как он там, сынок-то?
Анастасия ответила с улыбкой и весело:
- А ничего, весь в батюшку!
И плачущий король обнял Анастасию и уткнулся ей в плечо.
- Святой Дионисий, хвала тебе! Ты внял моему молению! - воскликнул он и вновь спросил, поглаживая Анастасию по спине: - Скажи, славная, когда я увижу его?
- Скоро. Вот как матушку обиходим да приведем в себя, так и отведу тебя, государь, к наследнику.
- Спасибо. Да иди же, иди к ним, а то ишь как кричит! - Генрих встал к стене, сложил на груди руки и замер в ожидании.
Анастасия поспешила в спальню.
Глава девятнадцатая. Тревоги
Король Франции Генрих Первый после рождения наследника был как никогда деятелен, неутомим и миролюбив. Еще до появления сына он попросил Анну изучить законы державы, кои большей частью касались простых французов. Но тогда у Анны не было желания огорчать государя суровым мнением об этих законах. И только весной, спустя два месяца после рождения сына, Анна поведала Генриху все, чем отличались законы Франции от законов Русского государства, где речь шла о простолюдинах. В этот день король и королева гуляли по саду. Стояла благодатная апрельская пора, и всюду распускались цветы, в белых фатах красовались деревья, в их листве пели птицы.
Анна собралась наконец с духом и повела речь:
- Ты, мой государь, не обессудь за строгое суждение о законах твоей державы. Скажу одно, как это ни печально, самое важное: никогда твой народ не выберется из нищеты, ежели эти законы будут властвовать. Готов ли ты дальше слушать, мой государь?
- Говори, что бы там ни было. А иначе как же нам исправлять законы, если будем молчать и прятаться от пороков, заложенных в них? Говори. Ты осуждения от меня не услышишь.
- Спасибо, - ответила Анна. - Вот есть в твоем государстве сервильные повинности. И первая из них - шавальжа. Я бы сказала, что она милосердная, похожая на нашу повинность. И хотя требует поголовного обложения, но незначительного и потому посильного.
- Да, я помню, что шавальжу утвердил мой дед Гуго Капет. Он был тоже мудрый и чем-то похож на твоего батюшку.
- Спасибо, но мы о них поговорим потом. Дальше у тебя идет закон фармарьяша - брачный побор в пользу короля и вельмож. Вовсе несправедливый закон. На Руси подобного нет. Скажи мне, за что молодые семьи должны платить сеньору и королю такие большие деньги? Молодым надо помогать, чтобы на ноги встали, а там уж и облагать их…
- И верно, моя королева, побор несправедлив. К тому же в королевскую казну эти поборы не попадают.
- Несправедлива и менморта - посмертный побор с наследства. Кроме того, вилланы лишаются лучшей головы скота. А ежели она единственная? У нас на Руси подобного закона нет. Он жесток, особенно к тем, кто беден и без того.
Король и тут согласился с Анной, подумав при этом, как милосердны законы Ярослава Мудрого. Но Анне ничего о том не сказал.
Она продолжала:
- Но самое тяжелое бремя несет твой народ от произвольной тальи в пользу сеньоров и по их вольному усмотрению. Как можно было допустить такое жестокое ущемление народа? Талья разоряет крестьянина и горожанина. Сеньора ничто не сдерживает. Он имеет право отобрать у подданного последнюю животину, птицу, лошадь, выгнать из жилища. Полный произвол одних и никаких прав защиты у других.
- Господи, я это давно знаю и маюсь, не в силах ничего поделать, - признался Генрих.
Анна говорила горькую правду. Сеньоры жестоко обирали своих вилланов, горожан, особенно когда затевали войны с соседями. Тут им не было предела в алчности. Они отбирали скот, зерно, деньги, имущество - все вроде бы во благо победы над ненавистным врагом.
- А как поступил бы в таком случае твой батюшка? - спросил Генрих. - Ведь это не так легко - отобрать права у вельмож.
- Того не могу сказать, как бы он поступил. Но мне известно другое. Мой батюшка просто не дал нашим вельможам такой воли. И великий князь строго следит за тем, чтобы никаких произвольных поборов не было.
- Ваша страна велика. Как может государь все видеть, знать и пресекать вольности сильных?
- Тут мы переняли многое у Византии. И потому батюшка все видит, знает и пресекает. На Руси по всем землям есть служилые люди - великокняжеские наместники. И служат они государю исправно, ибо знают, что великий князь сурово наказывает за нарушение законов и мздоимство. Из земель могут пожаловаться великому князю, и он судит нарушителей законов, лишает их имущества.
- Я только удивляюсь мудрости Ярослава. А что же мне делать, если сеньоры полные властители в своих герцогствах и графствах?
- Мой государь, тут один совет: добиваться полноты королевской власти, как в Византии. А вот как это сделать, надо держать совет со всей державой. И силу надо иметь королю большую, чтобы приводить нарушителей законов в чувство… А по-другому и не ведаю как.
- То-то и оно, моя славная королева. Нужно ломать силой, - с горечью признался король.
Беседа Генриха и Анны на том закончилась. Они молча постояли на берегу Сены и вернулись во дворец. В голове у короля не было никаких мыслей. Анна думала о своем сыне. При общем согласии Генрих и Анна назвали первенца Филиппом, любящим коней. Анна была довольна, помня, что сие имя родилось на Руси. Только она в этом была не очень уверена, может быть, оно было греческим, но ей нравилось его благозвучие, мягкость - Филиппушка. Сынок поднимался крепышом, подвижным и не крикливым. Он уже держал головку. По примеру Анастасии, как и задумала ранее, Анна не отдала его кормилице, как это было принято в семьях вельмож, кормила своим материнским молоком, коего было достаточно, чтобы поднять богатыря. А пока Филиппушка сосал грудь, Анна говорила с ним на родном языке, напевала ему песни, кои любила петь вечерней порой, сидя где-нибудь на крутом берегу Днепра:
Высота небесная! Звезды чистые!
Глубоки воды днепровские!
Темны дубравы прибрежные,
Ах, молодцы удалы киевские!
Под эти песни Филиппок засыпал, а Анна, с нежностью глядя на сына, думала о его судьбе и еще о том, что пора свершить над ним таинство крещения. И как-то она сказала о том Генриху:
- Мой государь, нам надо позаботиться о крещении сына.
- Я ждал твоего слова, моя королева, а за мною дело не встанет. Вот позову каноника Анри и епископа Готье, велю им все приготовить в храме Святого Дионисия.
- Так и поступи, мой государь, во благо сына, не откладывая. Однако ты ничего не заметил в поведении епископа Готье и каноника Анри? Что-то чуждое в них появилось.
- Ты в том уверена?
- Ну да мой, государь. За минувший месяц я им говорила о крещении наследника престола. Они же не проявили рвения.
- Я их позову во дворец и во всем разберусь, - заверил Генрих Анну.
Через день Генрих вызвал Готье и Анри из храма Святого Дионисия во дворец. Они пришли вскоре после окончания дневной службы. И Генрих сей же миг заметил, что ведут они себя довольно странно. Едва он сказал: "Святые отцы, пришло время крестить наследника престола", - как каноник-канцлер Анри стал уговаривать короля повременить с обрядом:
- Сын мой, государь, нужно ли так торопиться с крещением? Младенцу нужно окрепнуть. Вот придет благодатная осень…
- Не вижу надобности ждать осени. И куда ты клонишь речь, мой канцлер? - перебил Генрих Анри д’Итсона. - Испокон веку младенцев крестят в два-три месяца.
- Да, сир, но твой сын не просто младенец, а наследник престола, будущий король Франции. И каноник Анри сказал свое в согласии с Господом Богом, - заметил епископ Готье.
Анри д’Итсон с печальным видом покачал головой. Он знал истинную причину, из-за которой ему и Готье нужно было убедить короля не спешить с крещением. Однако сказать о том, что мешало свершению обряда, они не могли, потому как дали обет молчания.
Еще зимой, вскоре после рождения Филиппа, каноника Анри и епископа Готье вызвал к себе примас французской церкви Гелен Бертран. Он принял их в алтаре храма Святого Дионисия перед началом мессы.
- Святые отцы, - начал примас, - я радуюсь вместе с королем и с вами оттого, что у Франции появился наследный принц. Хвала достойной славянке, что она исполнила свой супружеский долг. Но я должен предупредить вас о том, что короля ждут неприятности, и не только из-за того, что у него появился наследник, а прежде всего потому, что он женился на женщине чуждой нам веры. Да, она христианка, но не католичка.
Сказанное примасом прозвучало для епископа и каноника как гром среди ясного неба. Епископ, однако, нашел в себе силы спросить:
- Преподобный святой отец, но разве этот брачный союз не благословил папа римский? Я помню, что благословение было в ту пору, когда королева Анна прикоснулась к католичеству. Ее радением обретены мощи святого Климента. Церковь сие тоже должна помнить.
- К сожалению, ничего не могу сказать. Но вскоре все станет известно. И по этой причине найдите какие угодно мотивы перенести крещение принца на осень.
- Ваше преосвященство, воля ваша, но младенец-то десь при чем? - спросил Анри д’Итсон.
- Все взаимовытекающе. Все в руках Господних, - неопределенно ответил Гелен Бертран.
Он не стал посвящать Анри и Готье в то, что папа римский Лев Девятый обещал прислать в Париж летом кардинала Стефана, германца из графов Гешберг, но потребовал молчания об их встрече и разговоре.
- Не вселяйте пока смуту в душу короля и королевы.
- Мы исполним вашу волю, ваше преосвященство, - ответил епископ Готье, и они покинули храм, недовольные поведением примаса. Они понимали, что Гелен Бертран что-то скрывает от них.
Прошло немало дней с той встречи, и епископ Готье и каноник Анри забыли о ней. Они же не знали, что делать. Им нужно было подумать о том, как вести себя дальше, потому как вопрос, который в следующую минуту задаст им король, вовсе поставит их в тупик и толкнет на ложь. А они этого не хотели. Святые отцы уважали своего короля и всегда стремились быть с ним заодно. Они вознесли молитву к Спасителю. И он внял им. В тот миг, когда молчание затянулось до предела, в трапезной, где принял их король, появился камергер Матье Оксуа и доложил: