Что дядюшка с тетушкой о великой княгине говорили? Слыхала, что ученостью отличается, по всем вопросам дискутировать может. А в честолюбии какой же грех? Стала великой княгиней, должна и императрицей стать. Не век же государыне жить да править. Река времен и ее в положенный час унесет. Великого князя не люблю. Грубый. По паркету идет - башмаками, как ботфортами, грохочет. Дразнить всех любит. Дразнит, дразнит, а там смехом зайдется - сам себе радуется. На французском выговор плохой - немецкий. Да и по-русски не чисто говорит, в словах путается. Чуть что - на немецкий норовит перейти. Со мной всегда на немецком изъясняется. За локоть больно хватает. В танцах неловкий - того гляди, на ногу наступит, того хуже - волан оборвет. Извинения не скажет - опять захохочет. И с великой княгиней, тетушка Анна Карловна сказывала, груб. В опочивальне на постелю норовит в грязных ботфортах завалиться - бахвалится, что немец, что солдат и в лагере бы ему жить. Может, и верно, да в глаза-то ему не скажешь.
- Михайла Ларионыч, друг мой, я ждала тебя в великим нетерпением. Что так задержался? Уж полночь скоро.
- С господином Пецольдом конфиденцию имел. Веришь, господин канцлер его за нос водить собрался, так господин Пецольд…
- Погоди, друг мой, со своим Пецольдом. Новости у меня из дворца не лучше.
- Неужто припадок опять у государыня?
- Не припадок, другое тут. Знаешь, как ее величество о прошлом поминать не любит, покойников никогда не назовет, а тут целый вечер о матушке своей, блаженной памяти государыне Екатерине Алексеевне, толковать изволила.
- Скажи, Анна Карловна, о тетушке твоей родной.
- Конечно, о тетушке. Так вот, государыня с утра толковать начала, в каких туалетах императрица Екатерина Алексеевна хаживала, какие особливо любила. Зеленого колера не жаловала, всему малиновый предпочитала. Сказывала, как государя Петра Алексеевича не стало, тут же портрет свой в рост с арапчонком написать приказала - платье темно-красное, жемчугом расшитое, а мантия темно-зеленая, с горностаем. Все, мол, дивились, что скипетр на вытянутой руке держала - по силе государю Петру Алексеевичу под стать. А потом захотела, чтоб ее в золотом парчовом платье списали, с диадемой золотой и мантией алой, с горностаем. А при государе супруге, когда по Европе с ним ездила, в желтой робе, синими цветами расшитой, щеголяла, только не к лицу ей была. Петр Алексеевич хвалил. Да, забыла еще малиновое платье с белым кружевом да зеленой мантией на горностаевом подбое…
- Анна Карловна, матушка, смилуйся! Где мне в туалетах ваших разбираться, да и к чему вся опись эта?
- К тому, что никогда такого не бывало. Примета больно дурная. Не к добру.
- Что не к добру? Да толком-то, Анна Карловна, говори!
- А я и говорю. Потом стала епископа Любского поминать, как с ним в Петербурге танцевала, как ее в боскетах Летнего дворца обнимать осмелился, а она и противства ему никакого не оказала. И матушку великой княгини когда с дочкой увидела, сразу губы жаркие ее братца припомнила, так что озноб прохватил.
- Да кому ж государыня такое говорить могла?
- Кабы мне одной, а тут и Мавра Егоровна сидела, и Василий Чулков при туалете прислуживал, и куафер, и камер-юнгферы.
- А Иван Иванович?
- Который сряду день с утра на глаза не допускает, пока не причешется, румян да белил не наложит.
- Ну, а примета-то при чем?
- Погоди, граф, до конца послушай. Мы все как на иголках сидели, кто в пол утупился, глаз поднять не мог, кто уйти норовил. А государыня и Шубина Алексея Яковлича припомнила: где-то он там на Волге, в своих Работках, поминает ли ее добрым словом. Она, дескать, в мыслях никогда его не оставляла.
- Господи! Час от часу не легче.
- А я что говорю! Это ведь к кончине близкой человек памятью к молодым годам ворочаться начинает. К кончине, Михайла Ларионыч. И все руками свои руки гладит, как кожу разглядывает. Усмехается. Встала, ко мне подошла и говорит: Аннет и Катеньку, крестниц моих, замуж бы поскорее выдать, а то не порадоваться мне на их свадьбах. Не успеть. Слышишь, Михайла Ларионыч?!
Глава 6
Ея сиятельство княгиня
Тревога… Теперь и не вспомнишь, когда в доме угнездилась. Ночами ни дядюшке, ни тетушке Анне Карловне спать не дает. Все чудится, кони к крыльцу мчатся. Нарочный, того гляди, в двери стучаться станет, ботфортами по лестницам загремит. Из дворца. Дядюшка с тетушкой друг от друга кроются. За столом молчат, словом не перемолвятся. Анна Карловна одна в будуаре нет-нет слезу смахнет и скорей к туалету, за пудрой, чтоб следов не осталось. Тревога… Из дворца смурные приезжают. Ни новостей, ни толков дворцовых, пересудов. Плохо с императрицей. Прямой болезни вроде и нет, а гаснет Елизавета Петровна, как свеча оплывшая, то былым весельем вспыхнет, то на нет сходит. Мыслями недобрыми мучается. Ни с кем делиться не хочет. Тетушке Анне Карловне все про свадьбу Аннет твердит, будто пристроить торопится, женихов перебирает.
С пустяка будто и началось - кузины государыниной Марфы Симоновны, в замужестве сенаторши Сафоновой, в сентябре 757-го году не стало. Мало ли кругом смертей! И об этом промолчали, как повелось. Ничего государыне не сказали, а она прознала и в гнев - как посмели, откуда смелости такой набрались, чтоб ее сестрицу да без нее в последний путь проводили. Мавра Егоровна не сдержалась - окстись, матушка, не сама ли велела, твою же волю блюли! Слышать ничего не хочет, а там и в слезы. Мол, все в их семействе прибираются, все из жизни уходят. Еле успокоили, в чувство привели.
Мавра Егоровна к тетушке Анне Карловне заезжала, вспоминали, как слезные письма братец Марфы Симоновны Андрей Симонович Гендриков, граф нынешний, Алексею Григорьевичу Разумовскому писал, о милости да деньгах фаворита просил, чтоб перед царственной кузиной за него предстательствовал. Тем часом государыня на Разумовского осерчала: больно просителей много, мошна царская не бездонная, разуму терять не надо. Только дядюшка Михайла Ларионыч братцам Шуваловым, да и Мавре Егоровне большой веры не дает: больно много богатств получить успели да служб государственных. Куда ни кинь, какой-нибудь Шувалов да стоит. Сразу видно - не родня Ивану Ивановичу, бессребренику. Дело это темное, и говорить о нем никто не хочет. По фамилии родственники, а на деле родни Ивана Ивановича никто в глаза не видал. Между тем образование редкостное получил, в деньгах утеснения никогда не знал. Еще дитятей, при покойной царице Анне Иоанновне, во дворце на почетных местах, сказывали, сиживал. От правительницы Анны Леопольдовны, да и самого Бирона уважение имел. Государыня наша и вовсе в день восшествия своего счастливого на престол в камер-пажи без ходатаев да просьб возвела, а ко двору не требовала, словно и законы для него одного не писаны.
Опять не то! Иван Иванович первый нынче в тревоге. Дядюшка толковал, подчас с утра и лица на нем нет. Глаза запали. Вокруг глаз круги черные-пречерные. А о здоровье графинюшки осведомляться не перестает. С каждой оказией из Парижа книжки шлет. На той неделе ноты венские прислал.
На новый 758-й год во дворце еще разговор. Невесть откуда прознала государыня, что маркиза Шатарди не стало, а за ним графа Левенвольда. Будто и дела ее императорскому величеству до них нет. Ан не так все выходит.
- Слыхал новость, братец Роман Ларионыч? Маркиз да Шатарди в Турине скончался. До конца посланником французской короны там оставался.
- Не поверишь, Михайла, от самой государыни узнал.
- Быть не может!
- Еще как может. Недобрым словом его поминала.
- Это-то известно, венценосцы благодарить не любят. Им службу сослужил и с глаз долой, радуйся, что живым ушел.
- А немало тогда денежек маркиз передал, чтобы государыню на престоле российском увидеть, ой немало!
- Не своих же! Только что перед короной отчитаться. Ты-то не в пример больше, и не один раз, тратился. Спасибо, что хоть теперь государыня цену тебе узнала, что ни день во дворец зовет, о делах толкует.
- Лихо тогда Алексей Петрович Бестужев-Рюмин в доверие войти сумел. Все свои промашки враз отыграл.
- Что-что, а в лихости господину канцлеру не откажешь. Понтирует так, что у любого игрока в глазах темнеет.
- Тут и со стороны маркиза промашка была большая. Пришел к государыне на Бестужева-Рюмина жаловаться, что депеши дипломатические вскрывает, а того не подумал, что в тех депешах. Ладно бы дела дипломатические, а то осуждать государыню решил - и не так-то она одевается, и не с тем народом водится, и развлечениями подлыми себя в личных апартаментах тешит. Да и то бы не такая беда, внешности ее императорского величества коснуться осмелился. Шатарди к государыне с гневом, а Бестужев возьми депеши-то и выложи. Только и оставалось маркизу навсегда пределы Российской империи покинуть.
- Не все так просто, Роман. Со стороны оно, может, и гнев простой, на деле не нужен был больше здесь Шатарди. Зачем императрице всероссийской наставления да уроки, что цесаревна хотела, не хотела - принимать должна была? На мой разум, государыня сама предлогу обрадовалась, чтоб от французской опеки навсегда освободиться.
- А как со свадьбой Аннет, братец? Восемнадцатого февраля так и состоится?
- Сама государыня день выбирала, сама о всех мелочах заботиться изволит. Нам с Анной Карловной ее только за милость да ласку благодарить.
- Аннет женихом довольна?
- Ты ж ее знаешь, истинный ангел во плоти. На все вопросы родительские: как прикажете, так и будет.
- А сама, сама-то что? С графиней мыслями не делилась ли, с моей Катериной?
- При ее-то кротости да мягкости, чтоб никого не обидеть, не огорчить? А с Катенькой они давненько секретами делиться перестали. У каждой свое - не мешают друг дружке. Да и что о молодом Строганове поносного скажешь?
- Ну, батюшка, на наш взгляд одно, а на их, может, что совсем другое выйдет. Верно, что хорош молодец. Собой хорош, воспитания самого изысканного. Императрице всегда по сердцу был - старой любви к отцу его никогда не забывала.
- Да, было время, в фавориты Сергея Григорьевича прочили.
- И то верно, сам от своего счастья отказался. Достоверно знаю, не побоялся цесаревне сказать, мол, каждому случаю предел положен, одному ранний, другому попозже, а я вашего императорского высочества верным рабом и слугою покорным до гробовой доски быть хочу, не замай, цесаревна, отступись.
- Так ведь отступилась.
- Всплакнула и отступилась. Утешилась-то и впрямь быстро, зато Сергей Григорьевич от нее всю жизнь ни на шаг. А вот теперь сынка его для Аннет выбрала.
- Хорош-то молодец хорош, да больно учености всякой понабрался. С Иваном Ивановичем до первых петухов толковать готов. Годков девятнадцати батюшка по заграницам его уму-разуму набираться послал. Сергей Григорьевич, покойник, сказывал, и в Женеве лекции слушал, и по италианским землям путешествовал, в Париже химию, физику да металлургию изучал. А вернулся, батюшки в живых не застал - государыня сама о нем заботиться пообещала. Вот слово свое и держит.
- Прямо моей Катерине под стать.
- Не говори! Только Катерина Романовна наша больше филозофическими материями интересуется. А Строганов-младший и потанцевать не дурак, и в карты перекинуться игрок не из последних.
- В сентябре прошлого году сговор-то, помнится, был?
- А как же, только им государыня от мыслей о кончине Марфы Симоновны и развлеклась. Одно меня, братец, заботит.
- Теперь-то что? Больно ты, Михайла Ларионыч, хлопотлив стал, тормошишься все не судом.
- Да ты послушай, потом суди. Аннет вместе со старшими дочками твоими очень к наследнику благосклонна, а жених-то нет. Сколько его в Ораниенбаум великий князь зазывал - ни в какую. Сказывали по секрету, недоученной обезьяной его обозвал. Смелость не в меру показывает.
- Так ты сам ему растолкуй, нешто монархов от сердца кто любит? Не девки красные, не суженые-ряженые. Какие достались, к тем и прилаживаться приходится. Иной раз как на сердце закипит, терпишь, словечком не обмолвишься. А обмолвишься, до скончания веку каяться придется.
- В конфиденции с зятьком богоданным пускаться до свадьбы резона нет, а после свадьбы тем более. Не приведи Господь, в разговоре супружеском Аннету во все посвятит, а уж там через Анну Карловну дорога к государыне куда какая короткая. Тем и живы ведь, братец, что языков не распускаем.
- Твоя правда, Михайла Ларионыч. О Лизавете своей Романовне и говорить не хочу. Одно семье поношение, государыне в глаза глядеть не могу, а что поделаешь.
- Бог даст, молчание твое при новом царствовании всем нам на пользу выйдет.
- Сам знаю, не за горами то время. Государыня что ни день к себе зовет, о престолонаследии разговор заводит, а до конца довести не может. Все меня пытает.
- А ты что?
- А я? Покуда воли ее императорской не угадаю, словом не обмолвлюсь. Ее императорское величество передумает, а за старые-то мысли я в ответе окажусь? Увольте, милостивые государи, Роман Воронцов и так своего часу заждался. Жизнь целая как ночка летняя промелькнула, и теперь самому себя порешить?!
…Вот и нет с нами Аннет. Дружны мы не были, а все в доме пустота. Тетушка Анна Карловна, запершись на своей половине, глаз не кажет или со двора едет. Дядюшка в хлопотах. Брат Александр раз навестил, больше не едет. К тревоге тоска добавилась.
А свадьба распрекрасная была. Государыня сама крестницу к венцу убирала - в придворной церкви венчались, - сама бриллианты на невесту одела. Аннет не грустила, а так - невеселая была. То ли дома родительского, матушки жалко, то ли сердце не очень к жениху лежало. Спросила ее, рукой махнула: стерпится - слюбится, говорит. В церковь вступила - красивей ее ни дамы, ни девицы не было. Красавица писаная, взгляд прямой, гордый. "Да" свое жениху громко, явственно сказала - во всем храме отозвалось. А на коврик у налоя замешкалась первой ступить. И колечко обручальное едва не обронила - жених на лету подхватил. Тетушка Анна Карловна как плат побелела: быть беде. Еще в проходе у Аннет волан один оторвался - на ходу булавкой зацепили. Тетушка разобиделась, когда я пустяками все назвала. Неужто разум человеческий в плену суеверий таких существовать достойно может.
На лето дядюшка с тетушкой, как всегда, в Царское Село собрались. Тетушка без памяти рада: рядом с молодыми Строгановыми жить будут. Что ни день дочку видеть сможет. Июнь холодный стоит. Два раза снег идти принимался, а то и дождь со снегом. Ветер в оконницах гудит - еще на лето и не открывали. Вся надежда - удастся у тетушки с дядюшкой отпроситься в Петербурге задержаться. От головной боли, скажем, полечиться или еще какого недуга нервического. На все лето не удастся, а хоть неделя-другая проволочится, и то ладно.
Москва. Дом князей Дашковых. Старая княгиня, ее сестра, дворецкий.
- Барыня, карета княгини Гагариной к крыльцу подъехала. Никак, княгиня Анна Михайловна пожаловать изволили. И впрямь, ее сиятельство.
- Не диво, Петрович, сама же за ней посылала. Забыл, старый, письмо от князя Михайлы нарочный привез. Новостями поделиться надо. И ты не уходи, тут побудь, а сейчас встречать беги. Да за порог опять не запнись, экой неловкой стал!
- Сестрица-матушка, спешила к тебе без роздыху, всех девок загоняла, покуда собралась. Случилось что?
- Случилось, Аннушка, случилось! Князь Михайла письмо прислал.
- Здоров ли князюшка?
- Слава тебе Господи. Да не о том речь - в Москву собирается, днями здесь быть должен.
- Вот радость-то, вот радость! И надолго ли?
- А уж тут все, матушка, в наших руках. Жениться князь Михайла решил - за благословением едет.
- Да что ты! Неужто с амурами своими покончил? Давно пора - не к лицу князю Дашкову с замужними дамами махаться. И невеста наша заждалась - не солить же девку.
- Вот тут, Аннушка, и загвоздка: не о нашей девке речь. В Петербурге сыскал.
- Да чьих же будет-то?
- Воронцовых, сестрица, Воронцовых.
- Тех, что при дворе, что ли?
- Их самых, Аннушка, из дому вице-канцлерского.
- Да ты меня, мать, не путай. У Михайлы Воронцова одна дочка, да и ту нынешней зимой, сказывали, за Строганова замуж отдали, Сергея Григорьевича сынка, что из-за границ приехал.
- Так и есть, Аннушка, так и есть. Да Михайла Воронцов вместе с дочкой племянненку растил, Катерину Романовну.
- Вертопраха-то ихнего старшего дочку?
- Что уж ты так строго - вертопраха!
- А как его назовешь? Жена померла, всех детей по свету раскидал, дому родительского лишил.
- Опять же о Катерине Романовне сама государыня беспокоилась - крестница это ее любимая. Чем с отцом-бобылем жить, рассудила, чтоб у дядюшки вместе с его дитем росла. Как-никак графиня-то государыне кузиной приходится. Тут уж против царской воли не пойдешь.
- Э, мать, да тебе, видно, уже невеста по вкусу пришлась, коли все расчесть можешь.
- Тебе бы, сестрица, шутки шутить, а мне совет твой нужен, да и с родными со всеми потолковать не грех. Нелюбимая невестка какую хочешь семью порушит. Тут лад должен быть.
- Ну, прости языкастую, согрешила. Молчу уж, молчу! Только помнится, у Романа Воронцова не одна дочь. Слыхала, одну за Бутурлина сговорили.
- Это Марью, старшую. Что ж, родство достойное, ничего не скажешь.
- Да вот еще об одной слухи ходят…
- Собаки, матушка, лают, ветер носит. Обе старших сестрицы Катерины Романовны фрейлины, во дворце живут, а там что твой гадюшник - знай один на другого с утра до вечера клепает, от скуки больше.
- И то правда. У нас на Москве все насквозь видать, уж коли чего скажут, значит, есть на то причина.
- Тоже всяко бывает. Ты лучше о приданом спроси.
- Ну, тут, полагаю, и толковать не о чем. Роман Большой Карман дочку бесприданницей не оставит. Год от года богатеет - откуда что берется!
- Злые языки толкуют, рука у него на деньги, сестрица. За что ни берется, все деньгами оборачивается. Только я не о том тебе сказать хотела. Сама рассуди - не судьба ли это князю Михайле на Катерине Воронцовой жениться?
- А что, приметы какие?
- Да вот что сынок в письме пишет. Шел он в Петербурге от приятеля ни много ни мало в одиннадцатом часу вечера. Видит - карета с гербами. Кучер, лакеи ливрейные, как водится. Сразу самаринский экипаж узнал. А впереди экипажа идут гуляючи дама и девица. Дама немолодая, издавна ему в свете знакомая, а девицу первый раз увидал. Пишет, росточку невысокого - князюшка-то мой во какой вымахал! - а тут маленькая, ладненькая, глаза черные, ну, там и всякие амурные глупости. Их повторять - время терять. Князюшка мой, как положено, поклон отдал даме, дама же его девице представляет, да и ее имя называет - графиня Катерина Романовна Воронцова. Тут мой сынок и сомлел, так и пишет: государыня матушка, судьбу свою встретил. С тех пор как на улице-то распрощался, стоит у меня графинюшка перед глазами, света белого за ней не вижу, а в дом ее без твоего родительского благословения и с одним визитом поехать не могу, потому что намерения мои самые сурьезные и скрываться с ними я не намерен.
- Чисто сказка! Только погоди-ка, мать, с чего это госпожа Самарина да еще с графской дочерью в такой поздний час променад устроили?