Главнокомандующий русской армией не спешил вводить в бой свои резервы. Ситуация изменилась только после того, как король бросил в бой свою последнюю надежду - кавалерийский корпус генерала Зейдлица. Прусская кавалерия двинулась на русские позиции плотной лавиной и, казалось, способна была разметать, затоптать всё на своём пути. Но русские не дрогнули. По командам офицеров прозвучали мощные артиллерийские и ружейные залпы. В лавине атакующих появились бреши, возникло замешательство, чем немедленно воспользовались русские и австрийские кавалеристы. Выскочив из прикрывавшей их лощины, они неожиданно ударили по противнику во фланг. Удар оказался настолько сильным, что пруссаки в панике повернули коней обратно под прикрытие своей артиллерии. Однако спастись бегством удалось далеко не всем. Значительная часть конников полегла на поле боя. Сам командир корпуса генерал Зейдлиц был ранен и сдался в плен.
Воодушевлённые победой кавалеристов, двинулись в решительное наступление и пехотные полки, в том числе и те, которые до этого момента находились в резерве. Пруссаки сначала отходили организованно, потом их отступление превратилось в беспорядочное бегство, особенно после того, как на помощь пехоте подоспели конники Румянцева, окончательно расправившиеся с корпусом Зейдлица.
Преследование противника продолжалось до самого вечера. На западный берег Одера удалось переправиться только нескольким тысячам человек, в их числе находился и сам король Фридрих Второй. Подавленный случившимся, он в тот же вечер отправил письмо в Берлин своему министру Финкейштейну. Помимо прочего, король сообщил следующее: "Из сорока восьми тысяч воинов у меня осталось не более трёх тысяч. Всё бежит. Нет у меня власти остановить войско. Пусть в Берлине думают о своей безопасности. Последствия битвы будут ещё ужаснее самой битвы. Всё потеряно. Я не переживу погибели моего Отечества".
Победители в Кунерсдорфском сражении были щедро отмечены как Петербургом, так и Веной. Главнокомандующий граф Салтыков удостоился чина - генерал-фельдмаршала. Один из главных героев баталии граф Румянцев получил орден Святого Александра Невского. Что до князя Репнина, то главнокомандующий объявил ему благодарность и преподнёс памятный подарок.
- Понимаю, вы заслуживаете большего, - сказал ему при этом граф Салтыков, - но вам не стоит огорчаться. У вас ещё всё впереди. Уверен, когда-нибудь вы тоже станете фельдмаршалом и орденов у вас будет больше, чем у меня.
Репнин искренне восхищался этим человеком. Широко образованный, начитанный, свободно владевший несколькими европейскими языками, Салтыков первым из военачальников союзных государств нащупал слабые места в прусской тактике ведения боя и в результате нанёс королю Фридриху, до этого имевшему за собой одни только победы, сокрушительное поражение. В его лице Россия приобрела великого полководца. Жаль только, что со здоровьем у него было плоховато: болели ноги, часто заставляла ложиться в постель лихорадка. Спустя некоторое время после победы над Фридрихом немощь заявила о себе так сильно, что он вынужден был с разрешения императрицы уехать на лечение в Познань, передав командование армией генерал-аншефу Фермеру как старшему по чину.
После отъезда фельдмаршала Салтыкова снова пошли серые будничные дни. Никаких противоборств. Только одно событие добавило к истории российской армии новую страницу славных деяний. То был поход особого корпуса на Берлин под общим командованием генерал-поручика графа Чернышёва.
Упомянутый поход был задуман ещё самим Салтыковым вместе с графом Румянцевым. Именно на Румянцева возлагалась подготовка и осуществление этой смелой операции. Но в последний момент Конференция неожиданно дала Румянцеву другое задание - сформировать и возглавить корпус для захвата прусской морской крепости Кольберг.
В походе на Берлин Репнин участвовал, будучи командиром гусарского полка. В кавалерию он был переведён вскоре после Кунерсдорфской баталии по рекомендации графа Румянцева. В рапорте на имя главнокомандующего Румянцев характеризовал его как надёжного командира, сообразительного, быстрого на решения, то есть обладавшего такими качествами, которые в кавалерии ставятся на первое место.
В его полку гусары были все как на подбор - сильные, смелые, ловкие, уже не раз смотревшие смерти в лицо. Очень хотелось увидеть их в бою. Но сражаться за Берлин не пришлось. В тот момент главные силы прусской армии находились где-то далеко, оставив столицу без надёжного прикрытия, и когда у стен Берлина появились российские и присоединившиеся к ним австрийские войска, предъявив городским властям требование о капитуляции, те посчитали сопротивление бесполезным и приказали начальнику гарнизона открыть ворота.
Союзные войска пробыли в Берлине недолго. Они освободили пленных, истребовали с властей контрибуцию, после чего, погрузив в обозы военную добычу, отправились в расположение главных сил своих армий.
Между тем наступил октябрь - время холодных моросящих дождей. Армия начала готовиться к переходу на зимние квартиры. Фельдмаршал Салтыков всё ещё оставался на лечении в Познани. О состоянии его здоровья ходили противоречивые слухи: то говорили, что ему стало лучше, то утверждали обратное. Надежды на его скорое возвращение к обязанностям главнокомандующего таяли день ото дня, а когда из Петербурга пришла весть, что Конференция намерена назначить нового главнокомандующего, эти надежды пропали окончательно.
На должность главнокомандующего был назначен генерал-фельдмаршал граф Бутурлин. Репнин знал его достаточно хорошо: человек простой, общительный, любитель выпить и хорошо закусить. Хотя граф и не обладал большим военным дарованием, при дворе его ценили. Он был вхож к самой императрице. По её высочайшей воле он входил в состав Конференции и был назначен в государственные комиссии по наиболее важным делам. Именно его назначила она вместе с братьями Шуваловыми в следственную комиссию по делу фельдмаршала Апраксина, обвинённого в государственной измене. Принимал граф участие и в решении судьбы Бестужева-Рюмина.
Бутурлин остановился в местечке Мариенвардер, заняв под жильё большой помещичий дом. Поскольку Репнин имел с ним личное знакомство, то он не увидел худого в том, чтобы поехать к графу и поздравить его с назначением на высокую должность, а заодно попросить дозволения отправиться в Петербург в двухмесячный отпуск. После прибытия в армию он ещё ни разу не отдыхал и имел на такой отпуск полное право.
Фельдмаршал встретил князя с присущим ему радушием.
- Эй, человек!.. - крикнул он так, чтобы его услышали в соседней комнате. - Быстро всё на стол. Ко мне прибыл друг.
Вскоре на его рабочем столе появились несколько бутылок вина, закуска. Бутурлин сам наполнил бокалы и со словами: "За здоровье всемилостивейшей государыни!" нетерпеливой рукой поднёс бокал ко рту. Репнин выпил вслед за ним, после чего принялся расспрашивать фельдмаршала о жизни в Петербурге.
- А что тебя более всего интересует? - взглянул на него Бутурлин. - Михайло Воронцов? Граф поднялся до самого верха: был вице-канцлером, а теперь великий канцлер.
- А какова судьба графа Бестужева-Рюмина?
- О Бестужеве и думать уже забыли. Прозябает в ссылке.
- А фельдмаршал Апраксин?
Бутурлин, отодвинув от себя бокал, перекрестился:
- Апраксин скончался, царство ему небесное. В том же селении, где находился под арестом. Следствию теперь конец, - добавил он, вздохнув с облегчением.
Опорожнённые бокалы были наполнены снова. Репнин попытался отказаться от второго захода: ему до вечера надо было вернуться в полк, а дорога от дождей трудной стала - с хмельной головой можно влететь в больше неприятности.
- Ничего не случится, - отрезал ему путь к отступлению Бутурлин. - Аль не желаешь со мною выпить? С фельдмаршалом, главным своим начальником?! Обижаешь, князь.
Обижать своего начальника Репнину не хотелось, и Репнин выпил с ним ещё. А потом ещё и ещё. После четырёх бокалов фельдмаршал сделался таким любвеобильным, что полез к гостю целоваться.
- Ты - мой друг, и я тебя люблю. Проси что хочешь - всё для тебя сделаю. Говоришь, отпуск? Дам тебе отпуск. Не на два, а даже на три месяца могу дать. Отдыхай. Только малость надо подождать. Надобно сперва учинить пруссакам новое поражение. Сделаем сие - пошлю тебя с реляцией в Петербург, и будет у тебя не только отпуск, но и чин генерала. Верь мне, всё будет так, как я говорю. И давай за это выпьем.
- Но я и так уже пьян, - воспротивился Репнин. - Боюсь, не смогу удержаться в седле.
- Не удержишься, так в коляске поедешь. А оставлять вино недопитым просто грех. Вино хорошее, вреда от него не будет.
Бутурлин отпустил своего гостя только к вечеру. Отправил, как и обещал, в коляске.
Уже дома Репнин почувствовал себя плохо: его рвало, и весь следующий день он провалялся в постели, ругая себя за то, что позволил выпить лишнего.
...Мечты фельдмаршала Бутурлина об учинении пруссакам нового сокрушительного поражения остались только мечтами. Генерального сражения между противоборствующими сторонами так и не произошло. А коль не было сражения, не могло быть и виктории, о которой он так красноречиво говорил за бокалами хмельного, принимая у себя князя Репнина. И не пришлось ему посылать князя с радостной реляцией в Петербург, которая могла бы обернуться лично для Репнина высочайшими милостями её величества. Не получилось...
А ведь всё могло быть иначе. Начиная кампанию, Бутурлин имел в своём распоряжении четыре дивизии, не считая корпуса Румянцева, имевшего задачу завоевать Кольберг. Такого количества войск не имели до него ни Апраксин, ни Фермор, ни Салтыков. К тому же он мог рассчитывать на участие в баталии вместе с русскими австрийского фельдмаршала Доуна, а у того тоже прибавилось войск. В общей сложности у союзников набиралось сто двадцать тысяч человек, в то время как у Фридриха Второго было менее шестидесяти.
В этот раз местом боевых действий была избрана Силезия. По взаимной договорённости союзные армии должны были встретиться у стен Бреславля, являвшегося главной крепостью этой провинции. Однако, прибыв на условленное место, русские не нашли там австрийцев. Тем не менее Бутурлин приказал своим воинам начать подготовку к осаде. Солдаты принялись рыть ретраншементы, несколько дней работали не разгибая спин. Но тут разведчики доложили: австрийцы обнаружены близ городка Стригау. Обрадованный фельдмаршал приказал прекратить земляные работы и поспешил с войсками к упомянутому городку. Соединение союзных армий наконец-то состоялось. Встреча союзных фельдмаршалов была столь сердечной, что вылилась в большую попойку.
Пировали несколько дней кряду, заверяя друг друга в верности дружбе, воспылавшей между ними. А потом, устав от хмельного, повели войска к Швейдницу, куда, по последним сведениям, отошёл прусский король, оставив Бреславль. Швейдниц не имел мощных крепостных стен, и граф Доун уверял своего русского друга, что взять захудалый городишко не составит особого труда. Нетрудно представить их удивление, когда, приблизившись к этому провинциальному городку, они увидели перед собой мощные укрепления, ощетинившиеся множеством орудийных стволов. Пока союзники пировали, король Фридрих даром времени не терял.
При виде вражеских укреплений Бутурлин сразу утратил воинский дух. Ему расхотелось облачаться в лавры победителя, и он стал подумывать о том, как бы уйти от греха подальше. Что до графа Доуна, то он не только сохранил сей дух, но раззадорился ещё больше. Он убеждал русского союзника, что неприятельские батареи можно уничтожить одним махом, стоит только двинуть на них храбрых русских воинов, для начала хотя бы парочку дивизий. Бутурлин, хотя и похвалялся раньше геройством русских солдат, делом доказывать правоту своих слов не стал. Он предложил Доуну сначала испытать геройство австрийцев. Доун не согласился, и между главнокомандующими, ещё недавно клявшимися в неизменности дружеских чувств друг к другу, разразился нешуточный спор. Спорили долго. Глубоко уверенный в том, что королевские войска надобно атаковать всё же русским, а не австрийцам, Доун даже начертил своей рукой план русской атаки. Бутурлин не мог простить ему такой бестактности и, будучи в гневе, приказал своей армии сняться с лагеря и маршировать к исходным позициям. Доун чуть не взревел с досады. Ещё бы: русские оставляли его одного лицом к лицу с прусским королём. Впрочем, в последний момент сердце у Бутурлина дрогнуло, и он выделил для прикрытия армии австрийцев корпус генерала Чернышёва - тот самый корпус, который в своё время ходил на Берлин и в котором ныне служил со своим гусарским полком князь Репнин. Граф Бутурлин собрался и уехал так поспешно, что Репнин даже не успел напомнить ему об обещанном отпуске для поездки в Петербург.
После ухода главных сил русской армии положение противоборствующих сторон не изменилось. Навязывать сражение ни одна из сторон не решилась. Убедившись, что бояться ему больше нечего, прусский король повёл свои войска на виду у австрийцев к городу Нейссе, где они могли расположиться на зимние квартиры. Что до солдат корпуса генерала Чернышёва, то они ещё долго оставались в палатках, пока не наступила настоящая зима и из Петербурга не поступили относительно войны новые указания.
Глава 6
ВРЕМЯ БОЛЬШИХ ПЕРЕМЕН
1
Во второй половине января 1762 года в расположение корпуса графа Чернышёва из Петербурга прибыл курьером поручик гвардии. Он передал командиру объёмистый пакет с печатями военной коллегии, после чего, не вступая ни с кем в разговор, отбыл в обратный путь.
- Не домой ли отзывают? - стали высказывать догадки те, кто видел, как приезжал курьер.
- Хорошо бы! Надоело на чужбине.
Оставшись с австрийской армией, российский корпус испытывал серьёзные трудности: в полках подходили к концу запасы продовольствия, фуража. А тут ещё зимние холода начались. Участились случаи простудных заболеваний. В штаб-квартире корпуса надеялись, что союзники предоставят русским тёплые казармы, они обещали это сделать, но пока приходилось жить в палатках.
Часа через два после отбытия курьера от командующего корпусом последовал приказ: собрать в главную штабную квартиру всех командиров полков и батальонов. Бегать и искать людей не пришлось. Собрались за считанные минуты, словно чуяли, что у генерала есть для них важное сообщение.
Граф Чернышёв выглядел внешне спокойным. Он молча подождал, когда все усядутся на места, и только тогда начал речь:
- Господа, нами только что получено важное сообщение. После продолжительной тяжёлой болезни скончалась наша всемилостивейшая государыня Елизавета Петровна. На престол взошёл Пётр Третий. Завтра мы должны объявить обо всём этом перед общим построением и принести присягу новому государю.
- А как насчёт войны? - послушался чей-то голос.
- Войны больше не будет. Прусский король нам больше не враг.
- Значит, будем возвращаться домой?
- После того, как уладим некоторые дела с австрийцами. Впрочем, по сему делу будет ордер главнокомандующего армией, либо рескрипт Конференции или военной коллегии.
Других вопросов задавать не стали.
- Если вопросов больше нет, - сказал граф, - можете быть свободными. На месте прошу остаться только князя Репнина.
Репнин сидел на одной из задних скамеек, ошеломлённый услышанным. Не стало больше Елизаветы Петровны, не стало государыни, которую он искренне любил и которая так много сделала для него, да и для других тоже... Что будет теперь с Россией? Граф Бестужев-Рюмин, человек умный, дальновидный, не скрывал своей неприязни к Петру Фёдоровичу, унаследовавшему престол, обоснованно сомневался в его способностях управлять такой великой империей, как Россия. Если он окажется прав, страну могут ожидать тяжёлые дни.
- Пересаживайтесь ко мне поближе, князь, - предложил Чернышёв Репнину после того, как они остались одни. - Разговор будет недолгим. Мне приказано откомандировать вас в Петербург. Причина в прямом смысле не указана, но, как я понял из письма конференц-министра Неплюева, вам предстоит выполнить какое-то важное поручение.
- В чьё распоряжение я должен явиться?
- Обратитесь в военную коллегию, там скажут.
- Хорошо. А когда должен ехать?
- Чем скорее, тем лучше. - Чернышёв оглядел Репнина с головы до пояса и озабоченно покачал головой. - Не знаю только, как поедете, верхом нельзя, холодно.
- До ближайшей станции как-нибудь доберусь.
- Нет, нет, верхом не годится. Вот что сделаем, - подумав, продолжал Чернышёв, - граф Доун подарил мне прекрасный возок. Я отправлю вас в возке до большой дороги, а там поедете на станционных. Можете взять с собой денщика. Дорожные документы вам будут выписаны.
- Хорошо, - согласился Репнин.
На сборы времени ушло немного. Уже на следующий день он благополучно доехал до ближайшей станции, а оттуда продолжал путь на перекладных.
2
Прибыв в Петербург, Репнин без труда узнал, кому он здесь понадобился. Оказалось, инициатором его отзыва из армии был канцлер Воронцов. Такая информация его бесконечно обрадовала. С графом Воронцовым у него уже давно сложились тёплые товарищеские отношения: милый, добрый человек.
Воронцов, как всегда, встретил его с распростёртыми объятиями. Усадил за стол. Приказал прислужнику принести кофе, без которого он, казалось, уже жить не мог. Потом стал рассказывать, какую великую утрату понесла Россия в лице несравненной Елизаветы Петровны - такую великую, что у него до сих пор при мысли об этом слёзы на глазах выступают...
Елизавета Петровна болела долго, тяжело, но до конца своих дней всё ещё надеялась на Божью милость. Священники утешали её как могли. Говорили: Бог всемогущ, услышит молитвы - всю хворь снимет. И она молилась, просила у Бога милости, обещала никогда более не грешить, быть доброй к своим подданным. Приказала объявить сенату именной указ об освобождении из заключения всех узников, наказанных "по кормчеству", уничтожить следствия, возвратить ссыльных, отменить соляной налог... Но, видимо, эти меры оказались запоздалыми, молитвы не дошли до Господа, и в самое Рождество несравненная матушка скончалась.
Репнину тяжело было слушать этот рассказ, и ему, как и самому рассказчику графу Воронцову, потребовалось время, чтобы успокоиться и перейти к другой теме разговора.
- А как новый государь? - спросил Репнин.
- Что я могу о нём сказать? - неохотно отозвался Воронцов. - Вы же его знаете не хуже меня.
- К сожалению, знаю о нём не так много, как хотелось бы.
Репнин говорил правду. Его сведения об императоре были скудны. Он знал, что императору было тридцать четыре от роду, что был он внуком Петра Великого, сыном царевны Анны Петровны и герцога Карла Гольштейн-Готторпского, в детстве мечтал о шведском престоле. В 1742 году Елизавета Петровна вызвала его из Гольштейна в Россию как наследника русского престола. Здесь он был крещён в православие и назван Петром Фёдоровичем. Три года спустя женился на принцессе Софии Августе Фредерике Ангальт-Цербстской, названной в России Екатериной Алексеевной.