– И нам известен этот организующий центр контрреволюции!!! Но мы его пока не назовём. А впоследствии. И ему должен быть дан отпор – и я надеюсь, что этот съезд скажет своё авторитетное слово. Но ввиду того что эта контрреволюционная агитация прикрывается именем Временного правительства – я надеюсь, этот съезд выскажет, что для Временного правительства пришла пора дезавуировать кампанию – и тогда мы увидим, насколько мы можем дальше оказывать доверие Временному правительству.
Чуть пониже прежнего, а ещё прекрасный плацдарм, ещё можно крикнуть "к оружию!" -
но нет этой лёгкости, но нет этой дерзости, но почему такое тяжёлое тело, тяжёлый голос, тяжёлый план доклада?
Да и не план, оратор сам заблудился, он потерял напористый порядок мыслей. Опять к этим первым пылающим дням революции.
– Революционная армия, впервые сбросив вековой гнёт крепостнической казарменной дисциплины, естественно, в процессе революционной горячки не могла удержаться, при осуществлении своих гражданских прав, от некоторого рода актов, насильственных актов против своих командиров. И мы призывали солдат и матросов остановить часто может быть справедливый гнев народа. Никто не заподозрит нас в кровожадности! Мы первые скорбим о насилиях. Но нашлись политические деятели из "ответственных", которые позволили внести первую ноту раздора. Я говорю о знаменитом приказе Родзянко к солдатам, здесь толпившимся вокруг Таврического дворца и охранявшим ядро русской революции, – возвратиться по казармам и вновь поступить под команду своих офицеров! Народ призвали к насилию этим неосторожным политическим актом. Права солдат оказались необеспечены – и стихийно вырвалось бурное стремление солдат как-нибудь оформить свои права. В Совет рабочих депутатов начали появляться первые ласточки войсковых частей – и они выдвинули вопрос о конституции в казармах.
Аплодисменты. Сегодняшняя армия это хорошо понимает.
– И Приказ № 1 был подлинное творчество народных масс, – сами солдаты выработали этот акт! И где применялся Приказ № 1 – там-то и установились нормальные отношения между офицерами и солдатами.
Аплодисменты. Да зал – всё время сочувствовал и шёл за ним!
– А между тем в этом акте усматривается первый признак ужасающего "двоевластия"?
Зал – шёл за ним, и надо было энергично вести его к удару! Но по какому-то недостатку хваткости ума зацепился за это двоевластие, о котором жужжали буржуазные газеты, и стал объяснять подробно двоевластие. (Шло дело к полуночи, Чхеидзе задрёмывал, но не прерывал.)
– Бессовестные клеветники! Когда Приказ № 1 был издан – никакого Временного правительства не существовало – а кто этот слабый думский комитет? кем избран? Да сама Дума была избрана, вы знаете, третьиюньская. Да даже по основным законам династии Романовых Дума была только часть власти, вместе с Государственным Советом и царём, а какое право за думским комитетом? – (Аплодисменты.) – Он был бледным слабым созданием цензовых слоев, тогда как наш Совет вышел из здоровой широкой стотысячной массы.
Уже так устоялся язык их всех, советской верхушки: никогда не выдавать вслух "Исполнительный Комитет", а всегда – Совет. У трёхтысячного Совета плечи широкие.
– Ещё можно сказать, что мы вмешивались в исполнительную власть, когда организовывали военные силы и производили аресты – но и в то время правительства не было. А что следует разуметь под двоевластием? Это не двоевластие, а законный народный контроль, чтобы заставить их считаться с требованиями революционного народа. Я позволю себе напомнить, что когда они становились на ноги, они ждали санкций народа, тогда они в этом видели спасение. Да до сих пор Временное правительство сплошь и рядом обращается к нам с просьбой разделить с ним власть – например, чтобы наши делегаты ехали в Балтийский флот и остановили то, что министерскими приказами остановить невозможно, – так что к двоевластию они даже взывают.
Исчерпано, защитил. А попутно он где-то упомянул династию Романовых – и в не собравшемся в остриё, в недомобилизованном его уме это зацепилось счастливой попутной находкой – да! царя же! царя! – и он потянул за леску:
– … Эта династия, самая зловредная и пагубная из всех, обладает колоссальными средствами, награбленными у народа, скопленными в заграничных банках, и эта династия после ареста не была лишена своих средств. Мало того, мы получали сведения, что ведутся переговоры с английским правительством, чтобы Николая и его семью отпустить за границу. И когда мы от наших товарищей железнодорожных служащих получили известие, что по царскосельской дороге движутся два литерных поезда с царской семьёй в Петроград, – мы подозревали, что ему подготовлен путь через Торнео на Англию. Что мы должны были делать? Испугаться призрака двоевластия или принять самые энергичные меры помешать побегу тирана?
Мобилизовали петроградский гарнизон, заняли вокзалы, разослали радиотелеграммы по всей России – арестовать и задержать! ("Браво!" Аплодисменты. "Честь и слава вам, товарищи!")
– … Лишь впоследствии, из разговоров с Временным правительством, мы узнали, что оно их уже арестовало…
(А можно было – и во всех газетах прочесть, за сутки раньше тревоги.)
– И тогда – (впрочем, тоже на пять дней раньше) – мы сделали Временному правительству заявление, что не из мотивов личной мести и возмездия, заслуженного этими господами, но во имя интересов русской революции признаём необходимым немедленный арест всех без исключения членов бывшей царской фамилии, пока не последует отречение их от капиталов, которые они держат за границей и которых нельзя иначе оттуда достать…
Бурные аплодисменты.
– … Отречение их всех за себя и за своих потомков навеки от всяких притязаний и лишение их навсегда прав российского гражданства!
Бурные! неистовые аплодисменты! Зал ревёт.
И это была – последняя возвышенная площадка для атаки! для поворота истории всей российской революции! Он снова возжёг раннемартовскую горящую атмосферу! И зал был – в руках докладчика!
Но эту площадку – Нахамкис, по дефекту гениальности, разорвал с прежними, он не слил её с контрреволюционным подпольным центром, с мятежной Ставкой и теми генералами, которых надо обезглавливать подряд, подряд.
А между тем – шёл третий час его исторического доклада, и заполночь. И ощутил на шее висящий жернов обязательной резолюции. Никуда ведь дальше не взлететь. И даже бычья шея его стала гнуться. И ослабел голос:
– Временное правительство… интересы либеральной и отчасти демократической буржуазии… пусть может быть вполне честное, я допускаю – лично вполне честное… Но парализующая оппозиция тех слоев, из которых оно вышло… А мы морально и политически обязаны довести революцию до конца… в живой и тесной связи с массами… и постоянно воздействовать на Временное правительство… И черносотенная, и либеральная буржуазия сознают всю важность нашего Совета, он подготовляет такой режим, который не будет улыбаться этим господам…
И – снижаясь, снижаясь:
– Я надеюсь, вы примете резолюцию, которую я имею честь предложить вам от имени Исполнительного Комитета. "… Признавая, что Временное правительство… проявляет стремление идти по пути, намеченному… настаивая на постоянном воздействии Совета в смысле побуждения его к самой энергичной борьбе с контрреволюционными силами… признаёт политически целесообразной поддержку Временного правительства постольку, поскольку… неуклонно к упрочению завоеваний революции…"
Близко к часу ночи еле промямлил Чхеидзе перерыв Совещания до завтра, но члены ИК кинулись в свою комнату и возмущённо, и бешено на Стеклова: как посмел он всё извратить? Сворой мелких стояли вокруг – а тополь-Церетели в рост ему, горели чёрные глаза.
"Как посмел?" – этого хоть и не спрашивай, сказано, не воробей. Стеклов устойчиво протестовал: докажите, что я нарушил? в чём отошёл от резолюции? Революция – беспощадна, ибо ей приходится спасать высшие ценности человечества, не взирая на лица. А на этих из Временного правительства история уже отточила свой топор.
И большевики поддержали его, очень довольные.
И опять выручила безфракционность: никакой фракции он не изменил.
А со следующего утра потекли прения по докладу. Взгорячённых, записалось ораторов больше ста двадцати. Сперва давали по 10 минут, потом уже только по 5, и вовсе обрезали список. Не такие простаки сидели в зале, как можно было думать по шинелям (да среди них немало было и опытных социалистов). Многие сразу заметили, и с этого начинали. Доклад товарища Стеклова был против резолюции Исполнительного Комитета, из всей истории отношений с правительством выводы прямо противоположны резолюции, и ни одного слова в её защиту докладчик не сказал. После доклада товарища Стеклова резолюция совсем неудовлетворительна. Докладчик достаточно обрисовал, что представляет собой это правительство, он внёс в наши умы огромную смуту. Приходится поставить в вину Исполнительному Комитету (это иронически), что он выпустил докладчика, который всё время опровергал резолюцию, вместо того чтобы её защищать. (И тут сильные рукоплескания.) Эта резолюция несомненно не имеет никакого отношения к докладу товарища Стеклова, и если бы он задался целью дать резолюцию, противоречащую всему его докладу, – то лучше бы он сделать не мог. (Рукоплескания и тут.) Докладчик может себя поздравить с результатом.
И правда – мог! Его – поняли! Он этого и хотел. А Исполком – с натянутым носом.
Правда, Брамсон выступил с язвами: есть некоторый налёт субъективности в той картине, которая рисовалась тут докладчиком, эти опасения контрреволюции явились, может быть, отражением тех серьёзных душевных потрясений, которые перенесли многие из нас и сам докладчик в первые дни революции. А Пумпянский даже польстил, на какую высокую ступень политической мудрости поднялась русская демократия, имеющая за своей спиной Якутку.
И – два дня – три заседания – катил вал прений по докладу Стеклова (во раскачал!) – и один только Гендельман, московский эсер, резко напал на Стеклова: что это был не деловой анализ, а какой-то фельетон, которым увеселяли собравшихся, для ответственного деятеля недопустимо, разные мелкие факты, товарищ Стеклов сорвал аплодисменты, как не дали увезти Николая Романова за границу втайне, а какая тайна, если за день до того Керенский в Москве заявил, что лично сам повезёт царя в поезде до границы? (И правда, теперь вспоминается. Да столько событий в дни революции, кто это может всё запомнить и увязать?) И непонятна фигура умолчания: почему же не назвать центр контрреволюции, если он известен?… Но тут же, с таким же запалом, отвечал ему Эльцин: пусть доклад был и фельетонного характера, это неважно, важны факты, которые привёл товарищ Стеклов, а они не были опровергнуты, а выводы мы сделаем и сами, – и странно, что эти выводы не нашли места в резолюции. Буржуазия всегда была, есть и будет лицемерной, обманной, и кажется не Церетели поймал Милюкова, а Милюков Церетели на декларации 27 марта.
И правда, показалось Нахамкису (во второй день прений, но это пришлось на 1 апреля…), что он переиграл Исполнительный Комитет! Выступало полтора десятка солдат и провинциалов, и чем примитивнее, тем больше они были взволнованы его докладом. Задача в том, чтобы мы продолжали наше давление на Временное правительство. Никаких соглашений с ним, никаких с ним совместных работ, а только организованное давление! Резолюция, которую нам предложил уважаемый докладчик, конечно не будет принята. Нет, сказать этому правительству: довольно травли трудящихся! Это политические враги, которым мы доверять не можем, и не можем поддерживать резолюции. Считать только себя, нас вот тут, законной властью революционного народа, а Временное правительство – исполнителем временных задач. Мы, армия и рабочий класс, имеем право вершить судьбы России и только временно не мешаем правительству, покуда оно осуществляет нашу собственную программу, которую здесь нам развернул товарищ Стеклов.
Мол, общее впечатление от доклада: что правительство не вызывает доверия, да! мы дышим атмосферой контрреволюции, она организуется за спиной правительства, и само правительство – попуститель контрреволюционных попыток! – аб-со-лют-ное недоверие правительству, вышедшему не из среды революционной демократии!! – аплодисменты! Заметили многие, что Стеклов совпал с большевиками, и пусть!! – но гремели и кроме большевиков, да как! Контрреволюция – это движение против петроградского Совета! Дать ей отпор! Выше и выше поднять революционную волну, чтоб не дать ей снизиться! Наша цель – не поддерживать правительство! Наша резолюция должна быть манифест к народу – а не такая! Если и может стать какая-нибудь задача – то в форме захвата власти и установления революционного правительства!
Ещё ли – мало? Чего ещё хотеть докладчику? Да забурлило больше, чем он мог ожидать.
Ещё! Ещё несколько толчков! А вот:
– Товарищи! Пора перестать играть в прятки! Если действительно наше правительство считает себя не самодержавным, а поставленным революционным народом, – оно обязано сюда явиться! и дать отчёт всем нам, революционной России!!
Достигнуто? Победа?! Героическо-трагический момент Великой Революции??
И уже председатель ставит на голосование пятисот делегатов в зале:
– Есть предложение призвать сюда, в эту залу, всё правительство в совокупности для дачи объяснений по обсуждаемому вопросу и освещения всей картины деятельности правительства.
И ведь – придут, презренные! Ведь не посмеют не прийти!
Но, из президиума:
– Мы можем призвать правительство каждую минуту. И, если понадобится, мы пойдём в этом отношении и дальше. Но Исполнительный Комитет сейчас не находит необходимым это делать.
Церетелевские оппортунисты захватили Исполком…
По залу – бурные перекрики.
Церетели отвёл удар, размазав перед делегатами ещё новую теорию: будто во Временное правительство входит буржуазия разумная, и вот она пошла на огромную уступку во внешней политике, и охотно работает с Контактной комиссией, а те буржуазные круги, которые пытаются натравить население на Совет рабочих депутатов,- эти неответственные корыстные круги вне правительства. (И даже похвалил, как товарищ Стеклов прекрасно выявил эти корыстные круги, – а атаку сбил.)
Да и из фронтовиков вылезали с чумазыми мозгами: один – не видит никакого сдвига Временного правительства вправо, а другой:
– Не надо, товарищи, афишировать давления на правительство, и вызов ему. Давить, давить, да и раздавить не трудно. Не надо опьяняться властью. Надо помнить, что мы здесь – не вся Россия, и не вечно длятся времена революции, придёт другое время.
Так – и в прениях раздвоилось.
– Позвольте баллотировать предложение о вызове Временного правительства.
Напряжённое голосование.
Отвергнуто.
Сорвалось. На "явке правительства" – перебрали.
И сорвалось.
Великий момент Российской революции – не сложился.
А заседания – всё рваные, с перерывами, а в перерывах – жужжат и вьются фракции (а Стеклов – опять ни в одной, свободен), то разлетаясь по маленьким комнатам, то собираясь вместе, в давке, бестолочи, и негодуют: "Возмутительный, дезорганизаторский поступок Стеклова! Резолюция теперь опорочена! Теперь неизбежно сдвигать ещё левей!" (А он стоит тушей, выдерживает. А Каменев лукаво улыбается, поглаживает клинышек бородки.)
И – пересоставляли резолюцию. Путали её, удлиняли, разбивали по пунктам, каждая фракция отстаивала какой-нибудь пункт и оттенок (большевики не участвовали), – и постепенно становилось всё строже и неумолимей для правительства – и постоянный политический контроль над ним, и воздействие, и энергичное побуждение к решительным шагам, и, браво, ничего уже не оставалось там ни от правительства, ни от какой его независимости, а зато: всей демократии сплотиться вокруг Советов, и расширять и упрочать завоевания революции, и не принимать на себя ответственность за деятельность этого правительства (и довольный Каменев снял с голосования свою большевицкую резолюцию), но – но в целом оказывать ему поддержку. Меньшевики с эсерами всё лучше слаживались и сговаривались, меньшевики для себя тут находили то утешение, что всё же Временное правительство остаётся как оно есть, свергать не надо, и Совету не надо брать на себя ответственность власти, чего очень боялся Дан. (А ещё кто-то впопыхах, незаметно изъял и: что правительство представляет интересы буржуазии.)
Но – кому же эту резолюцию идти читать покорно с кафедры? Да разумеется докладчику.
Резолюцию – что ж, охотно, он в общем выиграл её. Но выиграл – не на ту ступень, какую надо. Переворота – не совершил. Хотя добился бессилия правительства. И несомненно утвердил себя.
И – вышел, здоровенный, и крепким сильным голосом, но без крепости в груди и без огня читал изменённый набор пунктов. А от себя добавил, с последней надеждой на ещё одну вспышку бунта в зале:
– В общем и целом правительство свои обязательства выполняло – под нашим постоянным давлением. А контрреволюционные силы не дремлют, и уже сейчас начинается определённая кампания, грозящая если не лишить русскую демократию всех плодов завоеваний, то ограничить их и обкорнать.
Но победа слишком не полная, и надо успеть шагнуть и в сторону Церетели:
– Хотя при известных условиях может и правительство дать отпор контрреволюционной агитации… Временное правительство стоит левее кадетской партии. Нельзя говорить о его банкротстве или неспособности. Вопрос о замене его более левым демократическим пока не стоит. После этого, я думаю, вы примете единогласно эту резолюцию, которую я имел честь перед вами огласить.
Всё же голоса:
– Да это – ещё новая резолюция! Дайте перерыв!
А Стеклов невесело:
– Это – та же резолюция. Исполнительный Комитет лишь обратил внимание на указания Совещания, и переделал.