- Я все испробовала, - вздохнула Анна. Несколько минут они ехали молча.
Кровь бросилась Анне в лицо.
- Твоя старуха, должно быть, болтала спьяну, а ты злоупотребляешь моим доверием. Никогда не повторяй ничего подобного в моем присутствии.
Юдифь молча улыбнулась. Она сама была из иеву-сеян, потомков ханаанеян, которые считались хорошими рабами и слугами, за что евреи прощали им многие предрассудки. В праздник кущей они тайно поклонялись богине Анате (в ее честь названа деревня Вифания), чья священная львица была родоначальницей колена Иудова, а во время Пасхи, или праздника опресноков, все еще оплакивали ее погибшего сына Таммуза, бога ячменного снопа.
Анна пригласила сестру в дом, и до полуночи они распевали гимны, рассказывали сказки и сплетничали в беседке на крыше. На другой день начался праздник. В жертву принесли козла отпущения, двух баранов, тринадцать волов с позолоченными рогами и четырнадцать овец. Козел был как бы за прошедший год, бараны - за лето и зиму, тринадцать волов - за тринадцать новых лун, а овцы - за первые четырнадцать дней каждого месяца молодой луны. К каждому животному полагалось немного муки и масла, и еще соли, чтобы пламя было голубым. Потом наступила Ночь Женщин. На Женском дворе в Храме установили и зажгли высокие золотые четырехсвечники, вокруг которых священнослужители и левиты стали под аккомпанемент трубы плясать с факелами, ритмично помахивая тирсом по очереди на каждую из четырех сторон света, а потом на небо. Когда-то таким образом вели счет пяти ступеням пирамиды власти Анаты, а теперь те же почести воздавали Иегове.
Ближе к вечеру Юдифь сказала Анне:
- Госпожа, пойдем в Храм, а потом посмотрим, как будут веселиться на улицах.
- Нет, потом мы вернемся домой. Мой муж уехал неведомо куда, и мне не годится одной расхаживать по улицам с радостным видом.
- Луна Евы светит лишь раз в году, и я привезла праздничную одежду, которую ты велела достать из кедрового сундука.
Анна узнала свое свадебное платье, которое она надевала десять лет назад. Пристально посмотрев в глаза Юдифь, она спросила:
- Ты сошла с ума, дочь моя? Юдифь покраснела.
- Сегодня все должны надевать самые богатые одежды и веселиться. Это твое лучшее платье, госпожа, а кто веселится и радуется больше женщины, одетой в свадебное платье?
Анна нежно коснулась многоцветного шитья, потом, помолчав, проговорила, словно не хотела, чтобы Юдифь оставила свои увещевания:
- Как же я могу расхаживать в свадебном платье, дочь моя, когда я уже десять лет замужем?
- Надень его, и никто не узнает в тебе жены моего хозяина Иоакима, а ты от души повеселишься.
- Но у меня нет головной повязки. Ее поела моль, и я отложила ее, чтобы заштопать.
- У меня есть для тебя другая повязка, еще лучше, моя госпожа. Пусть она будет тебе подарком от любящей тебя рабыни Юдифи.
Анна поглядела на расшитую золотыми и алыми нитками и украшенную жемчугом пурпуровую повязку и сурово спросила:
- Ты ее украла?
- О, нет, - ответила Юдифь. - Раньше я прислуживала Иемине, родственнице моего хозяина, а она много всякого добра унаследовала от своей мачехи. Когда я уходила, она пожелала вознаградить меня и подарила вот эту повязку. Она сказала: "Теперь ты будешь служить в доме Иоакима из Кохбы, потомка Давидова, и эта повязка должна помочь тебе заслужить любовь твоей новой хозяйки или смягчить ее сердце, если ты рассердишь ее. Во мне нет царской крови и в тебе тоже, поэтому ни ты, ни я не можем ее носить".
Анна расплакалась. Ей очень хотелось надеть платье и повязку, но она никак не могла решиться.
Юдифь спросила:
- Долго ты еще, госпожа, будешь терзать себе сердце?
- Пока не покинет меня мое двойное горе. Разве легко быть бесплодной? Разве легко быть брошенной мужем?
Юдифь весело рассмеялась.
- Умойся, подрисуй глаза зеленой медью с Синая, натри нардом между грудями, надень царскую повязку и свадебное платье и пойдем со мной, пока все твои родичи в шалаше на крыше.
- Прочь с моих глаз! - сердито крикнула Анна. - Я ни разу за все десять лет не согрешила против моего мужа и не собираюсь начинать сейчас. Кто-то одолжил тебе эту повязку, надеясь, что из-за нее я потеряю стыд и отправлюсь веселиться. Наверно, это какой-нибудь из твоих бессовестных любовников хочет, чтобы я стала потакать тебе в твоем распутстве.
- Повязку подарила мне благочестивая женщина, Господь свидетель. Неужели ты хочешь, чтоб я прокляла тебя в ответ на твои злые слова? Я бы так и сделала, если б от моих проклятий ты могла хоть немного поумнеть. Да ведь Сам Господь проклял тебя. Это Он затворил тебе чрево, чтобы твои плодовитые сестры смеялись над тобой.
С этими словами она выбежала вон из комнаты.
Анна взяла в руки пурпуровую повязку, на которой вокруг шестиконечной звезды Давидовой, вышитой золотыми и алыми нитками, было много серебряных лун. Она разглядела золотую пирамиду Анаты в одном треугольнике, а в остальных - миртовые ветки, колокольчики, кедры, раковины гребешка и гранаты, знаки царского величия. Анна подумала-подумала и надела повязку, но она совсем не смотрелась на коротко остриженных волосах. Возле кровати Юдифь оставила большую круглую корзину с египетским париком из завитых золотистых волос, и, когда Анна примерила его, он пришелся ей как раз впору. Она вновь надела повязку и поднесла к лицу медное зеркало.
"Юдифь права, - подумала Анна. - Я еще молодая и красивая".
Отражение в зеркале ответило ей улыбкой. Анна умылась, подвела глаза, натерла нардом между грудями, надушила свадебное платье миртом и надела его. Потом она хлопнула в ладоши, зовя Юдифь, и та примчалась, уже одетая по-праздничному. Вдвоем, завернувшись в темные плащи, они потихоньку вышли из дому, и никто ничего не заметил.
Уже в конце улицы Анна сказала:
- Я слышу трубы, но мое сердце не повинуется мне. Мне стыдно идти на Женский двор, потому что там меня обязательно кто-нибудь да узнает.
- Куда же мы пойдем?
- Куда Господь направит наши стопы.
И Юдифь повела ее по узким улочкам в направлении Рыбных ворот, где был иевусейский квартал.
Анна шла как во сне. Ей казалось, она едва касается ногами земли или даже летит, как ласточка. Ни один мужчина не пристал к ним по дороге, хотя на улице было полным-полно пьяных и дважды им пришлось обойти сцепившихся драчунов, колотивших друг друга вместо дубинок праздничными тирсами. В конце концов Юдифь привела Анну на какую-то узкую улицу и, пройдя ее до конца, с решительным видом толкнула большие ворота, которые бесшумно отворились перед ними. Налево во дворе стояли конюшни, а направо была старинная стена с приоткрытой резной дверью.
Войдя в дверь, они оказались в саду, где росло много деревьев. Сюда почти не доносились с улицы праздничные крики, а когда Анна остановилась на минутку успокоить забившееся сердце, она услышала плеск воды в дальнем конце сада, освещенном разноцветными фонариками. Чуть не бегом бросилась она туда, забыв про Юдифь. Разноцветные фонари висели на стенах довольно большой беседки, и ярко горели восемь восковых свечей. Внутри в беседке росло лавровое деревце, и Анна увидела серебряное, тонкой работы гнездышко, в нем золотых птенчиков с широко раскрытыми клювиками, а на краю гнездышка - ласточку с драгоценной бабочкой в клюве.
- Юдифь, поди сюда! - крикнула Анна. - Поди быстрее, дитя мое, посмотри, какое прелестное гнездышко!
Ей никто не ответил. Анна подошла к двери, но она оказалась закрытой. Юдифь ушла. Правда, все запоры располагались на внутренней стороне двери, поэтому Анна не испугалась, хотя ничего не поняла, и вернулась в беседку. В темном углу она разглядела кушетку под пурпуровым покрывалом. Анна легла на нее, положила голову на мягкую подушку и, радостно вздохнув, улыбнулась ласточкам.
Она смежила веки и принялась молча молиться, как когда-то молилась ее тезка в Силоме. Когда она открыла глаза, то увидала склонившегося над ней сурового бородатого мужчину, одетого с таким великолепием, словно он был посланцем Бога. На голубом шнурке у него висел яйцевидный алмаз, окруженный двенадцатью самоцветами и сверкавший всеми цветами радуги. Он взял ее за правую руку и сказал низким голосом:
- Анна, твоя молитва услышана. Возьми чашу и выпей из нее в честь праздника Господня.
- Кто ты, господин? - спросила Анна.
- Я слуга Того, о ком написано: "Презрен им народ Израиля".
- А что значит камень, который ты носишь на груди? - спросила его Анна.
- Когда бесплодная Суламита задала такой же вопрос пророку Елисею, он ей ответил: "Возлюбленная Господом, взгляни на серебряную луну на твоей головной повязке". А теперь пей, как пила Суламита.
Он дал ей чашу. Анна поднесла ее к губам и послушно выпила сладкое вино с приятным запахом и горьким привкусом. Ей показалось, что она слышит музыку, хотя никаких музыкантов не было, а потом погасли свечи и вспыхнули восемь соединенных вместе факелов. Мужчина всыпал ей в рот семена лотоса.
- Проглоти эти семена, дочь Мелхолы, но не раскусывай их, потому что в них душа человека.
Анна сделала глоток. У нее тотчас онемели руки и ноги, и она впала в забытье. В ушах у нее шумело, как будто вовсю бушевало море, и ей показалось, будто круглая земля сорвалась с места и вместе со звездами закружилась в неистовой пляске, а Луна и Солнце, прокричав что-то, умчались вдаль. Вихрь подхватил ее, увлекая ввысь, и больше она ничего не запомнила.
Когда Анна проснулась, то увидела, что лежит в постели в доме сестры. Уже подходил к вечеру второй день праздника кущей. Она хлопнула в ладоши, и Юдифь примчалась к ней, плача от радости.
- Ах, моя госпожа, - сказала она, - я так боялась, что ты умрешь, ведь ты проспала всю ночь и весь день.
Еще не совсем придя в себя, Анна спросила:
- Кто меня принес сюда, доченька? Юдифь широко раскрыла глаза.
- Принес сюда?! Я не понимаю, что госпожа хочет сказать.
- Как? Неужели я сама нашла дорогу из сада, где растет лавровое дерево?
- Госпожа, ты пролежала здесь всю ночь и весь день и ни разу не шевельнулась после того, как взглянула на себя вот в это зеркало.
Анна увидела, что на ней в самом деле свадебное платье, только другое, то, в котором она приехала в Иерусалим, а на голове нет ни парика, ни повязки. Она вздохнула и сказала:
- Что ж, Господь знает, что делает. Я чуть не совершила великий грех и тебя могла ввести в грех, если б ты пошла со мной.
- Господь сохрани! О чем ты говоришь, госпожа. - Знаешь, - продолжала Анна. - Господь вознаградил меня чудесным сном. Будто я вышла из дому в свадебном платье, в царской повязке, которую ты мне подарила, и в парике из золотистых волос и оказалась в беседке из лавровых веток, где горели свечи на золотом подсвечнике. Там было серебряное гнездышко и в нем золотые ласточки. Я лежала на кушетке и горячо молилась, а потом ко мне снизошел ангел Господень. Он назвал меня по имени и сказал, что моя молитва услышана. Дал мне сладкого вина и положил на язык семена лотоса, чтоб я их проглотила, а потом вихрь подхватил мою душу и унес на третье небо.
Ой, госпожа, вот это сон так сон! Наверно, он сулит тебе удачу!
Они возблагодарили Бога, и Анна сказала: Я запрещаю тебе об этом рассказывать.
- Не бойся, я не болтлива.
- Ты была мне доброй и преданной служанкой, Юдифь, и я щедро отплачу тебе за это. Куплю тебе три локтя хорошей материи и новый плащ, прежде чем мы вернемся в Кохбу.
- Спасибо, госпожа, но я уже за все вознаграждена.
- Ты очень скромна, и я куплю тебе шесть локтей материи и пару сандалий к плащу.
Тем не менее Юдифь говорила правду. Она уже отнесла главной наставнице Храмовых девственниц Анне царскую повязку и парик.
- Вот священные предметы, которые ты доверила мне! Похвали же меня, если ты мной довольна, и скажи, что я все сделала правильно.
- За то, что ты сделала, дочь моя, - ответила ей Анны, - я сегодня же отдам твоей матери двадцать золотых монет, чтоб она купила тебе достойного мужа. Но если ты хотя бы заикнешься о том, что было, ты умрешь жилкой смертью и вся твоя семья умрет вместе с тобой.
- Я не болтлива.
Ни кончился праздник кущей. Как-то утром Анна шепнула Иоакиму на ухо:
Муж мой, мне кажется, чрево мое не бесплодно.
Он недоверчиво посмотрел на нее и помолчал немного.
- Скажи мне, - попросил он, - когда будешь знать точно. "Мне кажется" еще ничего не значит.
Минул месяц, когда он возвращался из Иерихона и Анна вышла его встретить!..
Муж мой, сказала она, - я знаю, что ношу ребенка.
Она бросилась ему на шею и заплакала от радости.
Иоаким удивился и все же не очень удивился. Он призвал к себе управляющего и приказал отобрать двенадцать чистых овец и десять телят, и еще двадцать козлят в придачу для жертвоприношения, потом повез их в Иерусалим и отдал в Храм для благодарственной жертвы, однако никому не сказал ни слова о том, что случилось.
В душе он сомневался даже тогда, когда подходил к лестнице, что вела во Двор Священников, хотя, как полагается по обычаю, взбежал по ней с живостью, словно брал приступом город. Он подумал: "Если Господь внял моим молитвам, мне об этом скажет золотая пластинка на голове первосвященника".
В день новолуния жертвоприношения совершал сам первосвященник. Иоаким подошел к алтарю и испросил разрешения принести дары, а сам впился главами в пластинку, ожидая, что она затуманится от дыма, но она сверкала огнем, и у него не осталось никаких сомнений: "Теперь я знаю, что Господь простил мне мои грехи. Он услышал мои молитвы и молитвы моей жены Анны".
Первосвященник разрешил принести жертвы, назвал его по имени и спросил, живет ли он в Мире и Покое.
Помогавший ему священник тем временем осмотрел животных, бившихся в руках Храмовых служителей, одобрительно отозвался о них, а потом стал поворачивать им головы на север и с короткой молитвой перерезать одному за другим горло. Он собрал кровь в серебряный сосуд, окропил вокруг алтаря землю и вручил туши мясникам-левитам. Ловко орудуя на своих мраморных плитах, они вытащили внутренности и тотчас промыли их в фонтане во дворе, потом отрезали ногу, часть грудинки и правую лопатку. Это они взяли себе за работу. Остальное обмотали кишками и обложили двойным слоем жира. Священник аккуратно уложил жертвенное мясо на блюдо, посыпал ладаном и солью и, наконец, ступив босыми ногами на ступеньку алтаря, с молитвой поставил блюдо на полыхавший огонь. Дым поднялся столбом, хотя зимой он обычно стлался по земле, и Иоаким принял это как еще один добрый знак.
Священник напомнил ему, чтоб он не забыл прислать слуг за мясом, но Иоаким отказался со словами:
- Нет-нет, пусть все останется здесь, потому что это в самом деле благодарственная жертва.
Когда, успокоенный, он вышел из Храма, то повстречал своего соседа Рувима и поздоровался с ним с необыкновенной учтивостью, но ничего ему не сказал из боязни навлечь на жену или на ребенка несчастье.
Миновало положенное число месяцев, и в середине лета Анна разрешилась от бремени девочкой. Когда она взяла ее на руки и убедилась, что все у нее на месте, она вскричала:
- Вдова больше не вдова, и бесплодная жена стала матерью. Кто сбегает к противной жене Рувима и расскажет ей, что я родила красивое дитя?
На это Иоаким сказал:
- Никто никуда не побежит. Девочка еще маленькая, и мало ли что может случиться.
Однако он всегда в точности выполнял свои обещания, поэтому немедленно послал двух слуг за Кенахом-раавитом, чтобы он приехал и принял в дар своему племени колодец и девяносто две овцы.
Кенах спустился с горы Кармил и через неделю мнился в сопровождении свидетелей. Он принял дар Иоакима, о чем была сделана соответствующая запись, а юноша, его племянник, играл на лире и пел нежным голосом. Потом Кенах поклялся Иоакиму в ночной дружбе:
- Если тебе или твоей жене, или твоему ребенку потребуется помощь, наши шатры - ваши шатры. Приходи к нам и живи среди нас.
Когда же он вернулся на свои пастбища, то тайно послал одну из раавитянок в Храм к наставнице девственниц Анне, чтобы она отдала ей за удачное прорицание драгоценные египетские украшения и еще чашу из Едомского сардиса и белую полотняную салфетку.
Все были довольны. И те, кто жил в домах, и те кто жил в шатрах.
Глава четвертая ОН
В Кохбе Иоаким и его словоохотливый брат Клеопа тихо разговаривали возле источника в тени шелковицы. Они называли царя Ирода не по имени, а "он" или "этот человек", да еще пару раз Иоаким сказал "едо-митянин". Давно привыкнув к осторожности, они примяли все меры, чтобы их не подслушали бесчисленные шпионы Ирода. Кому не известно, что Ирод любил чернить углем волосы, гримировать лицо, надевать одежду простолюдинов и бродить среди подданных кик. свой собственный главный шпион?
- При его необузданной натуре, - сказал Клеопа, - он на диво терпелив. Сколько лет он уже правит ними?
- Больше двадцати пяти.
Больше. Я бы даже склонил голову перед его политическим искусством и царской твердостью за то, что он дает Израилю мир и кое-какое благополучие, если бы от души не ненавидел его как тайного врага нашего Бога.
- Благополучие?! - воскликнул Иоаким. - Какое же это благополучие? Одна видимость! Дворец обогащается за счет хижин! На одеждах Государства кровь селян. Мир? Это римский мир, дарованный тем, кто сумел выжить в резне.
- Конечно, - согласился Клеопа, - уж мы-то никогда не забудем о нечестивом нападении на Священный Город, когда под его предводительством (хотя он делал вид, будто пытается сдержать их) ворвавшиеся к нам дикари обагрили мечи кровью стариков, детей и даже женщин. Мы никогда не забудем наших мудрейших, которых он казнил за преданность царю Антигону Маккавею, чьи сокровища теперь наполняют его сундуки. Сорок пять человек были казнены, и среди них мой дядя Финей. Время не смоет с его рук эту кровь. Но не кажется ли тебе странным, что все мы знаем о враждебном отношении "едомитянина" к Господу и ничего не можем с ним поделать, потому что почти невозможно поймать его на открытом нарушении Закона? Александрийские книжники, которых он нанимает, хитры, как лисы или как змеи.
- Я слышал, он выиграл дело о взломщиках.
- Так и есть.
Дорогой Клеопа, расскажи мне об этом, а то до меня дошли лишь слухи, да и то от слуг.
В праздник Пурим, то есть неделю назад, в Иерусалиме появилась банда. Воры знали время, когда хозяева и слуги уходили в Храм и в доме оставались только немощные старики, которые не могли помешать им. Сам знаешь, во время праздника на улицах столько приехавших издалека людей, что определить, кто несет свое, а кто тащит награбленное, почти невозможно. Жертвами шайки стали преданные "ему" едо-митяне, греческие и египетские евреи. Он, конечно, рассердился и издал указ, предписывающий забирать у взломщика все имущество, а его самого выселять из страны, но тут возмутились первосвященники и заявили, что указ противоречит Закону Моисея.
- Они правы. Вор, если он найден, за редким исключением, должен все возвратить, а если он этого сделать не в состоянии, то его можно продать в рабство, но не больше, чем на шесть лет, и только еврею, чтоб он мог остаться в общине.