Трентакапилли собрал вокруг себя завзятых бездельников, сорвиголов и бывших бандитов, которым было море по колено. Он уверял их, что они получат крупные награды, если им удастся изловить низвергнутого и приговоренного к смерти Иоахима Мюрата, голова которого была оценена на вес золота. Этого заявления было достаточно для того, чтобы воодушевить все эту алчную, беспринципную толпу. Трентакапилли встал во главе своей шайки, и они кинулись вслед за беглецами по дороге в Монтелеоне и вскоре достигли того места, где король отдыхал. Трентакапилли был одет в жандармскую форму, которая сильно походила на полковничью форму пехоты Мюрата.
Увидев его, король радостно встал и пошел навстречу, думая иметь дело с одним из своих партизан. Тщетно друзья короля пытались остановить его; Мюрат ничего не хотел слушать и обратился к толпе, вооруженной вилами и палками, с такими словами:
– Друзья мои, я ваш король Иоахим! Ведь вы узнаете меня, не правда ли? Вы все слышали обо мне. Ведь не поднимете же вы оружия против своего монарха? Я высадился в Калабрии не для того, чтобы причинить вам зло. Я иду в Монтелеоне.
Но толпа упорно и зловеще молчала, и так как, судя по ее настроению, трудно было дождаться радостных возгласов: "Да здравствует король Иоахим!" – то несчастный, внезапно прозревший венценосец добавил: – Не бойтесь меня, я иду в Монтелеоне просить содействия местных властей в моем дальнейшем путешествии в Триест… там меня ожидает семья. Я не успел объяснить все это в Пиццо. У меня есть охранная грамота короля Фердинанда… она требует уважения к себе. Проводите же меня в Монтелеоне… или если сочтете это более подходящим, то вернитесь к себе. Ваш король Иоахим вернулся к вам как друг, он имеет право на ваше уважение и гостеприимство…
Но тут речь короля была прервана глухим ропотом толпы, и руки, вооруженные косами и вилами, угрожающе потянулись к нему. Франческетти подошел к Трентакапилли и спросил его, кто он такой.
– Я капитан жандармского корпуса, – ответил спрошенный, – и мне поручено арестовать и вас, и вашего короля, и всех ваших друзей и всех вас препроводить обратно в Пиццо. Следуйте за мною!
– Мы и в Пиццо не пойдем, и за вами не последуем, – ответил Франческетти, – если же вы не повернете сейчас же обратно, то я вас застрелю! – И с этими словами Франческетти навел на бандита дуло пистолета.
Друзья Мюрата тоже поспешно схватились за оружие, и посыпались советы:
– Государь, прикажите дать залп! Мы быстро осадим и рассеем всю эту толпу каналий! Государь, прикажите только – и мы с оружием в руках проложим вам путь до самого Монтелеоне!
– Это было бы гибелью, достойной короля, – задумчиво прошептал Мюрат. – Но раз я пришел для мирного завоевания своего государства, то имею ли я право проливать кровь своих подданных?
Увы, так изменяются под давлением обстоятельств самые мужественные характеры и слабеют самые закаленные, испытанные натуры.
Весьма вероятно, что, послушайся Мюрат благоразумного совета своих друзей, он был бы спасен; все они были безгранично преданы ему и защищали бы его жизнь до последней капли крови. Но неустрашимый, прославленный воин упорно остался при своем великодушном решении не проливать кровь своих подданных.
Это было как нельзя больше на руку Трентакапилли, который устроил засаду и открыл огонь, лишь только король со своим маленьким отрядом двинулся в дальнейший путь. Пользуясь минутным замешательством врага, Трентакапилли скомандовал окружить маленький отряд. Но Франческетти удалось увести короля; они побежали по крутому обрыву к морю, теряя по пути одежду и оружие, а за ними, словно стая гончих, с криком и гамом неслась шайка Трентакапилли.
Это были ужасные минуты, полные невыразимого трагизма. Франческетти, не теряя присутствия духа, бежал с королем к тому выступу мыса, где по уговору должен был поджидать их на всякий случай Барбара с королевской фелюгой. Там они были бы спасены, так как фелюга имела несколько орудий, способных быстро рассеять всю эту толпу. Наконец, они могли бы тотчас же сняться с якоря и уйти от преследований.
Но фелюги на условленном месте не оказалось. Верный своему коварному замыслу, Барбара уже давно ушел, отняв у короля и его друзей последнюю надежду на спасение и предоставив его на растерзание озлобленной шайке, мчавшейся по их пятам с грозным ревом: "Смерть Мюрату!" – повторяемым на все лады. Толпа преследователей увеличилась присоединившимися рыбаками и крестьянами, а площадь вся была усеяна народом, с кровожадным нетерпением и любопытством следившим за исходом этой дикой травли.
На берегу был врезавшийся в землю баркас. Мюрат с друзьями кинулся к нему. Но, к несчастью, баркас очень глубоко врезался в песок, вытащить его было крайне трудно. Они напрягали все силы, но он туго поддавался. Они тем не менее не теряли надежды и, подбодряя друг друга, делали нечеловеческие усилия, подхлестываемые зловещим ревом бегущей толпы.
Еще несколько мгновений – и они были бы спасены! Но судьба была против: толпа скатилась на них с горы, словно поток бушующей лавы, окружила их в одно мгновение ока, смяла. Сопротивляться было немыслимо. Они были побеждены. Понимая всю безвыходность своего положения, они предложили сдать свое оружие, но разъяренная толпа, среди которой находилось много женщин, не желала помиловать их.
Франческетти, капитан Лафрани, Бьанки, лейтенант Паскалини, сержанты Франчески и Джорани, а также первый слуга короля Арман, все эти преданные люди, защищавшие короля до последней возможности, были убиты, избиты, искалечены или схвачены преследователями. Капитан Перписс, подставивший грудь под отчаянный удар, предназначенный королю, замертво пал к ногам последнего. Одна из озверевших женщин, за неимением оружия, сняла с ноги башмак и, перегнувшись через труп Перписса, ожесточенно колотила им по лицу короля. Остальные тоже наносили удары и доканчивали раненых. Двадцать рук ухватились за короля, сорвали и изодрали одежду, рвали волосы; женщины озлобленно плевали ему в лицо и старались выдрать усы.
Мать известного казненного бандита особенно злобно измывалась и глумилась над несчастным королем, коля его ножом и крича при этом:
– Ты убил моих троих сыновей!
Мюрат был преисполнен достоинства и величия в эту ужасные минуты. Он твердым голосом повторил своим палачам:
– Я ваш король и ваш пленник! Вы не имеете права убивать меня. Кроме того, вы гораздо больше выиграете, выдав меня живым, нежели мертвым.
Но страх ужасной смерти и малодушие стали мало-помалу одолевать даже и этого закаленного, неустрашимого человека и побудили его быстрым, инстинктивным движением предложить выкуп в виде кошелька с золотом мельнику, собиравшемуся раскроить ему череп топором.
Мюрат был уже на волосок от смерти, когда вмешался великодушный испанец, дон Франческо Алькала, администратор королевских поместий, окружающих Пиццо. Он пользовался в стране большим почетом и влиянием. Поэтому когда он обратился к толпе, уговаривая не убивать Мюрата, а предоставить на суд Фердинанда живым, когда он заявил, что прибегнувшие к самосуду будут жестоко наказаны верховной властью, а за предоставление пленника живым получат, наоборот, крупные награды, толпа несколько утихла и смирилась. Алькала воспользовался этим мгновением, чтобы окружить короля и его уцелевших друзей верными людьми и повести их впереди Трентакапилли, который из-за своей тучности не мог поспеть за толпой и лишь теперь, запыхавшись, появился у подножия холма, тщательно обыскал короля и его друзей, освободил их от всего, имевшего мало-мальскую ценность, и препроводил их в крепостные казематы.
Камера, предоставленная Мюрату, была не что иное, как свиной хлев со следами и запахом этих животных. Пол был покрыт густым слоем навозного перегноя, в котором так же, как и на липких стенах, копошились черви, а свет проходил сквозь маленькое слуховое оконце под крышей.
Таков был предпоследний приют самого блестящего воина, какого только видела Европа в эти героические времена, воина, славные подвиги и баснословное удальство которого объясняют его громкую и рыцарскую известность.
Плен был тяжел для Мюрата и его товарищей, потому что этих несчастных покрывали многочисленные раны; жажда и лихорадка присоединились к ужасам тюрьмы и к горечи поражения. Скорчившись на навозе и нечистотах, они хранили мертвое молчание, тогда как за тюремными стенами раздавались крики ярости. Целую ночь брань, проклятия и угрозы беспрерывно доносились до заключенных. Трентакапилли, сидя в таверне внизу эспланады, пил вино со своими разбойниками и обещал им двойную награду, если удастся покончить с Мюратом в его заточении. Этот негодяй не хотел уступать никому постыдное преимущество избавить Фердинанда от грозного короля Иоахима.
XXIV
Несколько дней спустя собралась чрезвычайная судебная комиссия. Генерал Нунцианти в качестве губернатора Пиццо был командирован для надзора за царственным пленником; ему же было поручено распорядиться казнью, если комиссия, созданная для суда над Мюратом, вынесет подсудимому смертный приговор, как это и можно было предвидеть.
С командировкой этого генерала тянули несколько дней. Неаполитанский двор как будто надеялся, что народный бунт избавит короля Фердинанда IV от его соперника.
Тюрьма в Пиццо была плохо защищена; это было простое место заключения, где никогда не скапливалось много преступников и куда попадали провинившиеся рыбаки или пойманные контрабандисты. Достаточно было натиска возбужденной толпы, чтобы взломать ее ворота. Оттягивая командировку генерала и заседания судебной комиссии, которой предстояло судить Мюрата, может быть, рассчитывали, что жалкая темница, недостаточно охраняемая военной силой, не устоит против нападения шайки злодеев, разгоряченной подстрекательствами и посулами Трентакапилли, причем король падет под ударами разъяренной черни!
Однако люди, устроившие отвратительную западню, куда попал Мюрат, ошиблись в расчетах. Боязнь ли суровой кары за разбой и самосуд, смутное ли уважение к бывшему королю, низвергнутому с престола и попавшему в плен, образумили население Пиццо, только местное простонародье осталось глухим к преступным внушениям Трентакапилли, и Мюрат не был потревожен в своем заточении.
Он отказался предстать перед судебной комиссией. До последней минуты он надеялся, что его только доставят под сильной охраной к австрийской границе и здесь передадут императорским властям в соответствии с формальным пропуском, полученным им для проезда в Триест. Мюрат говорил себе, что в конце концов, так как он не воевал и произвел высадку без пролития крови, королю Фердинанду будет, пожалуй, легко избавить его от всякой военной экзекуции; с другой стороны, он рассчитывал, что если ему не позволят воспользоваться пропуском для проезда в Триест, то разрешат по крайней мере уехать на английском корабле, крейсирующем в этих водах. Стоило ему попасть на борт такого судна, чтобы его жизнь под охраной английского флага не подверглась ни малейшей опасности. Может быть, подобно Наполеону, его отвезли бы пленником на какой-нибудь отдаленный остров, и он заранее мирился даже с этой безотрадной перспективой.
Мюрат выказывал большую беззаботность и спокойствие духа в те несколько дней, который прошли между его высадкой и заседанием военной комиссии.
Когда капитан Стратти явился к нему в тюрьму, которая не была уже отвратительной ямой, бывшим стойлом, зловонным и кишащим червями, но одной из комнат замка. Мюрат, судя по торжественному и серьезному виду вошедшего, подумал, что получен приказ о его отправке, который и будет сейчас объявлен. Но капитан с величайшими предосторожностями, почти дрожащий и сконфуженный, сообщил, что пленник предан суду и комиссия ожидает его.
При всей своей храбрости Мюрат был сильно удивлен, и трепет пробежал у него по телу; он понял, что враги не простили его и что скоро пробьет его последний час.
– Капитан, – сказал сдавленным голосом заключенный, – я пропал! Приказ явиться на суд, принесенный вами, равносилен смертному приговору! – Потом, проведя рукой по лбу, он оправился и прибавил более спокойным тоном: – Капитан, передайте председателю, что я отказываюсь явиться в суд; пусть его состав судит меня заочно! Мне нечего отвечать этим господам. Я вижу в них не судей, а палачей. Идите, исполняйте, что предписывает вам долг, и не откажитесь также передать слова несчастного государя.
Сильно взволнованный капитан Стратти вернулся на заседание. Комиссия тотчас решила послать обвиняемому защитника по собственному выбору. Эта обязанность была возложена на капитана Староче. Тот, в слезах, предстал перед королем, сообщил, что назначен его защитником, и просил Мюрата дать ему какие-нибудь сведения для защитительной речи, подавая надежду если не на оправдание, то хотя бы на смягчение кары.
– Приказываю вам, синьор Староче, – возразил король, – не говорить ни слова в мою защиту! Перед палачами не защищаются!
После адвоката явился допрашивать обвиняемого докладчик комиссии, и когда он приступил к делу по установленному порядку, осведомляясь об имени, возрасте и звании подсудимого, тот резко ответил:
– Я Иоахим Мюрат, король Обеих Сицилии! Ступайте вон! Запрещаю вам чинить мне допрос.
После этого Мюрат остался один в тюрьме. От него удалили всех преданных ему людей: Франческетти, Натали и его камердинера Армана. Четверо офицеров стерегли пленника, не спуская с него взора. Пока происходили совещания комиссии, Мюрат разговаривал со своими караульными, вспоминая прошлое, описывая им эпизоды великих битв, в которых он много раз безрассудно рисковал жизнью. Он рассказал без хвастовства, почти добродушно, о некоторых своих подвигах, сделавших из него Ахилла новой "Илиады", которой недоставало своего Гомера.
Слушая этот биографический рассказ, похожий на героическое завещание, офицеры не могли удержаться от слез. Они пытались подать королю кое-какие советы, кое-какие смутные надежды, но тот, спросив имена лиц, вошедших в состав королевской комиссии, сказал, качая головой:
– Мне нечего ждать от них пощады, господа; кроме председателя, выбранного, конечно, сознательно из моих заклятых врагов, остальные судьи – сплошь офицеры, осыпанные моими милостями, служившие мне верой и правдой, как они по крайней мере уверяли, пока я был на троне. Раз они согласились меня судить, значит, эти люди решились безграничной угодливостью и безусловной строгостью заслужить прощение себе за былую дружбу, которой я почтил их, и за ту преданность ко мне, которую они всегда изображали. Следовательно, я должен приготовиться к смерти. Благодарю вас, господа, за то, что вы скрасили мои последние минуты. Теперь позвольте мне внимательно выслушать секретаря; кажется, эти шаги в коридоре возвещают о его приходе.
В самом деле дверь тюрьмы отворилась, и вошел секретарь, сопровождаемый стражей. В руках у него была бумага, и он с легким поклоном приступил к чтению приговора.
Мюрат, машинально поднявшийся при шуме шагов, снова сел и с гордым, спокойным, презрительным видом, расположившись в кресле, точно он сидел на своем троне в Неаполе, выслушивая адрес какого-нибудь судебного корпуса или принимая депутацию от какого-либо города, выслушал до конца это чтение, причем у него не дрогнул ни один мускул в лице.
Последние слова приговора отличались ужасным лаконизмом: назначена смертная казнь, исполнение которой должно произойти безотлагательно.
Пленнику предоставили всего четверть часа, чтобы он приготовился предстать перед Всевышним.
Согласно закону, секретарь спросил осужденного, не желает ли он сказать что-нибудь относительно применения наказания.
– Я прошу, чтобы мне дали поговорить несколько минут с моими друзьями Франческетти и Натали, – сказал Мюрат.
– Это невозможно, – ответил секретарь, – мне дозволено допустить к вам только духовника.
Пока ходили за священником, Мюрат выразил желание написать жене и твердым почерком начертал следующие строки:
"Дорогая Каролина! Наступил мой последний час; через несколько секунд я перестану жить, а ты лишишься супруга. Не забывай его никогда; моя жизнь не была запятнана никакой несправедливостью! Прощай, мой Ахилл, прощай, моя Летиция, прощай, мой Люсьен, прощай, моя Луиза! Покажите себя достойными своего отца, милые дети! Я покидаю вас лишенными королевства, лишенными имущества, посреди многочисленных врагов; покажите, что вы стоите выше несчастья! Помните о том, кто вы и кем были; не проклинайте мою смерть; заявляю, что наиболее тяжелым в последние минуты моей жизни для меня является необходимость умереть вдали от моих детей".
Когда король окончил свое предсмертное письмо и передал его капитану Стратти, явился священник Масдеа, чтобы исповедовать его. Мюрат принял духовника почтительно, но сказал ему:
– Нет, нет! Я не хочу исповедоваться, потому что не совершил греха.
Священник настаивал, а затем, воспользовавшись смятением и грустью этих последних минут, вынудил у осужденного несколько слов исповеди и дал краткое отпущение грехов. Чтобы показать, как успешно выполнил он свою миссию, Масдеа умолял короля написать на клочке бумаги подтверждение своей исповеди.
– Хорошо, – сказал Мюрат, – так и быть, напишу в угоду вам!
И он поспешно набросал:
"Я умираю добрым христианином, готовясь исполнить волю Божию".
Капитан Стратти, отвернувшись, чтобы скрыть слезы, доложил тогда королю:
– Ваше величество, пора!
– Хорошо, я готов! Я следую за вами, капитан, – ответил Мюрат.
Короля вывели на эспланаду. У него слегка потемнело в глазах, когда он очутился на открытом воздухе и ярком солнце. Взвод из двенадцати солдат с заряженными ружьями был выстроен лицом к замку в ожидании осужденного. Мюрат спокойно осведомился, где ему встать, и ему указали стену возле лестницы замка, где было поставлено кресло. Увидев его, король сказал презрительным тоном, что умрет стоя. Тогда ему предложили завязать глаза и повернуться спиной к экзекуционному взводу. Мюрат, пожимая плечами, возразил:
– Я много раз видел смерть лицом к лицу и сумею не опустить перед нею взора до моей последней минуты.
Место, выбранное для казни, было чрезвычайно тесно. Солдат выстроили в три шеренги, и ружейные дула почти касались груди осужденного. Стоя перед ними с поднятой головой и гордым, спокойным взором, Мюрат сказал:
– Солдаты, исполните свой долг! Стреляйте в сердце! Пощадите мое лицо!
Потом своим громким, повелительным голосом, которым он давал сигнал к атаке на русских или австрийцев, он скомандовал: "Пли!"
Грянул залп, и в облаке порохового дыма Мюрат показался по-прежнему стоящим с прижатой к груди рукой. Можно было подумать, что он невредим. Затем вдруг его высокая фигура склонилась и рухнула наземь: короля Иоахима Мюрата не стало!