Тиун был дороден, с лицом кирпичного цвета, в тонких сафьяновых сапогах, в свитке с золотыми пуговицами. На распахнутой груди, облачённой в шёлковую рубаху, сиял золотой крест, с изображением повисшего на нём мертвеца. Этот-то мертвец и смешил девушек, которые знали, что все, носившие такие украшения, получаемые из-за моря, не любили смердов и причиняли им одни только беды. Они слышали от старших, что "удавленного бога" чтут одни богатые, бояре и их дети, и сама мать князя Ольга построила для "удавленного бога" богатый дом в Киеве. Они видели, что старшие презирали тиуна за его веру и за его жестокость и за его холопство перед холопкой же Малушей. Набольший не скрывал своей брезгливости к тиуну, но и боялся его. Все знали, что раз прибыл тиун, значит над семьёй стряслась какая-то беда, но в чём она заключалась, не могли угадать. Тиун догадывался, что его все ненавидят и презирают, как впрочем везде у смердов, но сознание того, что он холоп наложницы самого князя, придавало ему смелости, самодовольства и силы. Он был твёрдо убеждён, что власть на его стороне, поэтому наглость сквозила в каждом его движении и жесте. Когда Улеб вошёл в избу, а его ждали, пока он не оторвётся от молодой жены, набольший указал ему место на дубовой лавке среди молодых мужчин. А Роксолану приняли в объятья две молодые девушки, её троюродные золовки и тотчас же начали вместе весело шептаться. Теперь она была членом этой семьи, вполне своей и за неё они готовы были принимать любые невзгоды.
- Говори, а мы послушаем, зачем пришёл, - сказал набольший тиуну.
- Госпожа моя, Малуша, приказала мне вернуть убытки, причинённые ей Улебом, который увёл девушку, что работала в Будутине. Девушка Роксолана несвободна, а отец её - закуп и вся семья - закупы.
Женщины тревожно зашевелились, набольший опустил дрожащие руки вдоль колен. Все сразу почувствовали беду. Тиун подкрался как тать к благополучию семьи, не выпустит её из рук, пока не разорит, как это он сделал почти со всеми вольными крестьянами селения Будутино, которых он превратил в холопов и закупов и которые давно батрачили на барском дворе и на барской запашне госпожи Малуши. Тиун был очень доволен тем испугом, который обуял всех присутствующих. Он разъяснил:
- Четыре года назад у покойного отца вашей снохи Роксоланы пала лошадь. Он взял у госпожи кобылу и обещал отработать за неё на пашне. Но он был нерадив, кобыла завязла в болоте и подохла. За гибель этой кобылы он должен был работать на госпожу по договору двенадцать лет. Но он умер до срока выплаты. Жена его и дочь Роксолана продолжали отрабатывать долг. Улеб отнял у моей госпожи отличную работницу. Кто в таком случае будет отрабатывать долг её отца? Мать Роксоланы в летах и скоро тоже умрёт. Верните долг, как того требует обычай, вдвойне, и я не буду ничего больше с вас взыскивать.
Набольший спросил невестку:
- Хозяйский конь погиб, когда отец твой работал на своей пашне?
- Да, это было так, - ответила невестка.
- Тогда ты должна заплатить за коня в самом деле вдвойне, чтобы быть свободной. Так повелось и бесчестно поступить вопреки обычаю. Так сколько же, господин тиун, стоят два таких коня? Мы - заплатим.
- Конь был особых кровей, - заметил тиун. - Его князь Святослав подарил моей госпоже, возвратившись после заполонения ясов и касогов. Цены нет коню…
- Всё-таки…
- Говорю вам, нет цены коню… Да мне кони и не нужны, - заявил тиун, и в глазах его отразилось довольство и торжество. - С тех пор, как отец вашей невестки умер, мы успели обзавестись ещё более лучшими конями. Нам, повторяю, кони не нужны. Но госпожу мою лишили хорошей работницы, которая умела прясть, ткать и шить. И она должна отработать восемь лет за отца, как был у нас с ним уговор. Пусть невестка отработает в усадьбе госпожи моей эти восемь лет. Она незаменимая мастерица, нам нельзя её лишиться.
- Она не холопка, - вскричал Улеб, - и не заставишь её работать на барской усадьбе.
Тиун усмехнулся, боль Улеба была ему приятна. Набольший жестом приказал Улебу молчать и спросил тиуна:
- Во сколько оцениваешь ты старание молодой пряхи и ткачихи за восемь лет её работы? Мы заплатим за это. Самая отличная лошадь стоит четыре гривны. Ты считаешь, что лошади Малуши были справные… Тогда их можно оценить в десять гривен. Цена отменная. Это не дешевле, а дороже стоимости работницы за восемь лет её прядения, ткания и шитья.
- Э-э, голубь сизый. Работа пряхи и ткачихи не так дорога. Но Роксолана, кроме того, была ещё искусна и в выращивании и уходе за домашней птицей, которую так любит на обеде наша госпожа. Редких голубей в голубятнях и уток и гусей и индюшек вот такой величины (тиун раздвинул руки во весь мах) умела выращивать только Роксолана. За такую работницу, которая должна нам восемь лет работы не захочешь и шестнадцати лет другой работницы.
- Во сколько же ты оцениваешь шестнадцать лет работницы? - спросил набольший при затаивших дыхание домочадцах, застывших в ужасе. - И мы, так и быть, покончим этот разговор сразу.
Роксолана - виновница этого несчастья, стояла без кровинки в лице. Набольший ещё ниже склонил голову. Тиун медлил с ответом. Наконец он процедил сквозь зубы:
- Шестнадцати годам работы закупа можно подсчитать цену и договориться о ней. Но вот оказия, за четыре года работы, которую выполняла на нашей усадьбе ваша невестка, за ней накопилась изрядная недоимка. Мать часто болела и дочь не всегда вовремя выходила на работу. Это что-нибудь да стоит. Кроме того, за это время у ней пропало четыре гуся, трёх баранов задрали у ней в стаде волки, да семь раз чинили её ткацкий станок…
- Он был очень старый, станок… И на нём могла работать только я, - заметила Роксолана, а слезы покапали у неё из глаз…
Тиун не обратил внимания на её слова и слезы, продолжал:
- Кроме того, у неё улетели голуби, целая стая…
- Их убили дружинники князя… когда приезжали на охоту, зажарили и съели…
Тиун не повернул головы в её сторону и притворился, что этого не слышал.
- Да, был ещё такой случай, - продолжал он, - находили мёртвых кур. Я всё это записывал…
Он вынул свёрток из телячей кожи и начал по нему читать. В страхе все глядели на этот лист, который хранил в памяти все эти несчастья, что обрушились на Роксолану.
- Да выдано ей полотна на рубашки, - продолжал тиун, - да сломал её отец косу, да во время болезни посылали мы ему три корчаги пшена, да хоронили его моей же госпожи холопы, потерявшие во время молотьбы целый день, да день справлялась тризна, ели птицу из наших запасов, да пили пиво и брагу. А будучи пьяны, проспали, а пошёл дождь и вымокло и попортилось зерно, скирды погнили, это нанесло хозяйству большой убыток, и этот убыток записан за Роксоланой. Вот посмотрите…
Он ткнул пальцем в листок, но так как никто тут не был грамотен, то на листок даже не посмотрели.
- Нет, не хватит у вас всего добра, чтобы расплатиться за Роксолану.
Послышались вздохи, плач, всхлипывания. Лицо тиуна ещё больше просветлело. За то время, как он управлял имением, он научился радоваться при виде чужого несчастья.
- Назови размеры нашего долга, как бы он ни был велик, - сказал старик, - отцы наши велели нам чтить обычаи. Мы не будем срамить память дедов и вернём весь долг, если он посилен…
Набольший смотрел с нескрываемым ужасом на обрывок кожи, на котором могли быть такого бессердечия знаки.
- Госпоже моей угодно, чтобы долг Роксоланы вносился в течение шестнадцати лет, начиная с этого года. После каждого отмолота вы должны приносить в усадьбу, к госпоже, двадцать кулей ржи, да десять кулей пшена, да десять корчаг меду, да три корчаги воску, да пять куриц, да две овцы. А зимой поставлять нам меха: десять бобровых, десять соболиных, да чёрную куницу. Да чтобы Улеб в пользу моей госпожи устроил на своих местах ловища и перевесища. И если какой зверь попадёт в ваши тенета, тот зверь моей госпоже идёт. Да с трёх уловов рыбы в год: налимов, щук, окуней, язей, а если ерши в невод попадут, то оставьте себе. И если не выполните требуемое в течение года, то ещё год выплаты вам добавляется. А если захотите избавиться от долга, то пусть который-нибудь из членов семьи пойдёт к нам в закупы на шестнадцать лет.
Все застыли в ужасе.
- На всё это, что ты требуешь за одного коня, можно было бы купить целый табун, - сказал старик. - Диву даёшься, какая у тебя злая кожа, которая тебе записала все долги нашего родственника. Сами боги не умеют за одного загубленного коня получить с должника целое стадо. Ваш бог - жестокий бог и несправедливый, коли научил вас этому.
Тиун в гневе поднялся, постучал посохом в пол. Он больше не хотел продолжать разговор с этим рассудительным мужиком.
- Обычай требует, чтобы неплатёжеспособный закуп стал рабом, - произнёс тиун холодно.
Все знали этот обычай, но никто и думать не мог, что он может коснуться их доброго и послушного семейства. Отказываться от родственника, допустить его до рабства, это было бы величайшим позором для семьи состоятельного смерда. Тиун знал, чем сразить упрямого старика.
- На том поставим, - прошептал старик, убитый горем.
Тиун вышел, хлопнув дверью. Роксолана рыдала в кухне. Домочадцы оцепенели от страха.
- Пёс, - выругался старик, - он хуже огня, что испепеляет наши леса, хуже мору, хуже гнуса… Нет страшнее жить вблизи с княжеским селением. Смерд, сосед тиуну, - будущий холоп. У тиуна руки загребущие. Он теперь будет кружить около нас до той поры, пока всех нас не подведёт под владычную руку госпожи. Что делать? Расчистим новую лядину, да вспашем под озимое. Да увеличим посев пшеницы, овса да гороха. Ты, Улеб, копай ямы, да обмажь их глиной, да обожги, чтобы хранить урожай без порчи. Наладь новые ловища и перевесища. Вы, бабы, смотрите за огородом, чтобы козы не поели овощи, чтобы лук и чеснок не потоптали овцы. Ох, уж эта злая кожа тиуна, сведёт нас в могилу. Удавленный бог мстит нам везде и в городе и в деревне. Этот бог жалует только бояр да князей. Недаром его любят княгиня Ольга да Малуша. Пойду погадаю у кудесника, чем всё это кончится.
Глава VII.
ПОЛЮДЬЕ
В ноябре месяце, когда заковало реки и озера, поля и леса завалило снегом и открылся санный путь, князь отправился из Киева в полюдье. Он задумал оглядеть свои земли перед походом, установить справедливые порядки, навести суд и расправу, собрать оброки с населения и заготовить морские суда. Калокира он взял с собою, потому что без него скучал. Вслед за ними двигались обозы киевских купцов, они везли в глубинку областей киевские и заморские товары: юфть, посуду, железные и серебряные изделия, стеклянные украшения, словом, все, что пользовалось спросом деревенского населения. Многие воза были наполнены солью, вывезенною из Херсонеса, а также из Галича от Западных славян. Для местной вотчинной знати везли купцы дорогостоящие византийские вина, художественные изделия, редкие предметы роскоши.
Из Киева князь выехал утром с огромнейшим обозом, занятым дружинниками. Закутанные в меховые шубы, путники пробирались по девственным лесам, чащобам и зарослям из дуба, бука, ели, сосны, берёзы и осины. Проезжих дорог было мало, приходилось продираться по сугробам и балкам, по замёрзшим речкам, по скованным болотам и озёрам. Долго не встречали никакого жилья. Только одни следы зверей виднелись на снегу: следы зубра, медведя, горностая, лося, куницы. Непуганые звери нехотя отходили прочь, завидя вязнущих в сугробах коней. Зайцы то и дело выскакивали из своих снежных нор. Белки, прижавшись к деревьям и подняв кверху свои пушистые хвосты, спокойно взирали на проезжающих и сталкивали на снег еловые и сосновые шишки…
Немало городов и сел за зиму объехал князь, побывал и в погостах, разбирал жалобы, судил, собирал оброк и много отправил всякого добра в Киев и в Будутино.
На праздник Карачун ему непременно хотелось попасть в Будутино к Малуше, там отдохнуть и повеселиться с близкими друзьями. Вот, наконец, достигли и Будутина. Это были уже родные князю места, тут он охотился, миловался с Малушей, сердце его наполнилось приятным волнением. Тиун Малуши приготовил ему обильное угощение.
Князь переночевал у Малуши, отдохнул и вышел на площадь, чтобы самому оглядеть свезённые с разных мест пушнину, дани и оброки. Смерды в бараньих полушубках и в заячьих шапках поздоровались с ним:
- Здрав будь, княже, - сказали они, поёживаясь от мороза и переминаясь с ноги на ногу, - жёнам твоим цвести во веки веков, тебе на радость, сынкам расти на подмену и утешение.
- Рад видеть вас, крепкими, сытыми и довольными, - ответил князь, приближаясь к возам. - Благодарю на добром слове.
Смерды раскрывают кадки с мёдом, корыта с воском, кули с овсом, меха в дерюгах и показывают добро это князю, дружинникам и тиуну. Тиун отрывает комок мёда, кладёт на язык и наносит крестик на бирке. Тиун знает, сколько приходится и какого продукта с каждого смерда. Дружинники расстилают перед князем меха, проверяют их добротность. Обилие и разнообразие мехов радует князя. Калокир пробует шкуру на ощупь и одобрительно качает головой. Меха таких животных видел он только у жён царедворцев. Сказочно обильная, чудесная, безалаберная страна, эта Русь, - решает он про себя, погружая руку в густой, великолепный медвежий мех.
Возы доверху нагружены мехами, конца возам не видно. Добывалось это всё смердами в рощах, в дубравах, в борах, в раменях. Медведь пойдёт на шубы, на санные полости, на одеяла, на ковры. Из куниц, соболей и лисиц нашьют шапок, воротников. Из бобров сделают отличную обтяжку у колчанов; из волчьих шкур наготовят шлемов, а всё лишнее продадут за море - грекам, персам, арабам, германцам, западным славянам. Волчьи, лисьи, собольи хвосты дружинники повесят в качестве украшения к гривам своих коней.
Дружинники и тиун пересчитывают шкуры и ворохами относят на княжеские подводы.
На погосте - теснота, гул, галдёж, пьяные песни, драка. Всюду снуют бородатые старосты, перед которыми расступаются смерды. Снуют хмельные парни, заглядывающиеся на молодок. Дородные жены местных вотчинников, в лисьих и собольих шубах, толпятся подле валок с женскими украшениями. На разостланных рогожах и дерюгах лежат кучи стеклянных бус, кольца, серьги, серебряные браслеты, греческие паволоки. Женщины, обдувая дыханием руки, нанизывают на них украшения. Бородатые, в овчинных тулупах купцы клянутся Перуном, Велесом, Дажьбогом, расхваливая свои товары. Мужья сердито бранят навязчивых жён.
Вдоль погоста бабы в дублёных шубах несут закутанные корчаги, глиняные горшки, медные чаши, деревянные ведра. Смерды толпятся подле приезжих купцов, прицениваются и рассматривают гарпуны, багры, крючки, иглы для плетения сетей. Дружинники скупают седла, стрелы, удила, колчаны. Всеобщее оживление заражало всех.
Появились скоморохи с медведем на цепи, начали показывать, как он пляшет, а сами били в бубны, играли на дудках, непристойно кочевряжились под неистовый хохот и гогот толпы. Из изб доносились весёлые крики, хлопали то и дело двери шинков, и на улицу вылетали вместе с криками густые облака пара. Ухватив за длинные полы медвежьего тулупа, везли по снегу холопы свалившегося во хмелю брюхатого боярина. Толпа осыпала их сочными, солёными шутками.
Князь остался очень доволен обилием здесь товаров, людей, веселья. Приказал отправить оброки во двор Малуши, а сам пошёл чинить суд. Это была утомительная процедура, но он занимался ею всегда охотно, когда выезжал за пределы столицы, потому что много было жалоб дельных. Тут он сталкивался с внутренней повседневной жизнью своей державы, проникал в истоки неурядиц, которых терпеть не мог.
В просторной тёплой избе уже были разостланы на дубовых скамьях медвежьи шкуры для князя и его дружинников и помощников. На пол брошены собольи одеяла. Князь, как то диктовал обычай, сменил свой дорожный тяжёлый тулуп на богатое торжественное, синее корано, - широкую накидку, богато украшенную, такую носили и бояре. Под нею была надета шёлковая рубаха вместо льняной как у смерда, которую князь носил в походах. Обулся в сапоги из мягкого жёлтого сафьяна и на голову нахлобучил бобровую сферической формы шапку с жёлтым верхом. В таком важном виде князь принимал жалобщиков. Поодаль стоял меченоша - гридь, он держал княжеский меч и щит - знаки верховной власти. Рядом с князем сидел Свенельд, искушённый в кляузных делах, истолкователь неписанного векового обычного права.
Около дома уже шумели и толкались всех категорий обиженные, ища защиты - праведного суда, управы на притеснителей и обидчиков. Особенно было много недовольных закупов, которые пеняли на тяжёлые условия работы, и смердов, стонущих под игом невыносимых поборов. Привели смерда, убившего вора. Смерд застал его в момент, когда тот хотел похитить куницу, попавшую в западню. Смерд, согласно обычаю, захлестнул его шею верёвкой и вздёрнул вора на высокое и крепкое дерево. Вор остался висеть до тех пор, пока не превратился в бесформенную массу. Родные признали его по сохранившейся пряжке на ремне. Они требовали возмездия.
- Сопротивлялся ли вор, когда ты его застал и хотел привести к старосте? - спросил Святослав.
- Он даже укусил мне палец.
- Ты свободен, - сказал Святослав. - Вор, сопротивляющийся задержке, может быть убит на месте. Таков обычай отцов.
Потом явилась женщина, заявившая, что приехавший с князем дружинник и переночевавший у ней в избе, напившись, обесчестил её. Князь велел позвать дружинника. Дружинник заявил, что это - "поклёп". Вдова сама имела явное намерение переспать с ним, но потребовала за это две кадки меду и две куны. И когда он не согласился, она пришла с грязным наветом отомстить за неудачу. Князь поглядел на плачущую в кути жену смерда, убитую горем, на самодовольного упитанного и богато одетого дружинника и приказал:
- Отрубите ему голову при народе, чтобы и другим не было повадно. И объявить по всем погостам, так будет поступлено со всяким, кто нарушает целомудрие.
Потом пришли смерды одной общины. Они жаловались на купца, который продал им соль такой влажности, что после того, как её высушили в печах, её осталась одна треть. Купец заявил, что эта соль не от него. Но все в один голос его обличили. Купец тогда сказал, что соль подменили в пути. Свидетели показали, что к соли никто не притрагивался. Купец сказал, что соль попадала под дождь. Смерды в свою очередь убедили князя, что на путях от Киева до погоста в ту пору дождей не выпадало. Купец заявил, что у него не было печи, чтобы соль' высушить. Тогда было доказано, что все советовали ему это сделать и предлагали ему свои печи. Купец настаивал на своём, что князь зря слушает наветчиков, все они воры, лентяи и пьяницы. Купец им всем пригрозил тем, что и вовсе прекратит торговать солью на этом погосте. Святослав был в нерешительности, подумал, потом сказал:
- Испытаем купца водой. Так испокон века испытывали отпирающихся. Бог правду укажет.