Джарчи с уважением смотрел вслед черному подростку. От присутствия Теб-Тенгри у Чиркудая в душе осталось что-то вязкое, липкое, неприятное.
– Ну, всё, за работу! – приказал кузнец, и с кряхтением поднялся на затекшие ноги.
Взяв с собой лошадь с упряжью, он пошел с Темуджином таскать спиленные бревна. Ребята продолжили погрузку угля для кузницы.
Перед отъездом, они настелили зеленой травы на обгорелые поленья, а потом умылись в ручейке, к которому их привел кузнец. Темуджин поколебался, но тоже умылся. Около арбы он сказал Джарчи:
– Запрещено летом купаться.
– Это у вас, Борджигидов, запрещено. И мы не купаемся, а только умываемся, – пояснил Джарчи, привязывая упряжь к оглоблям. Лошадь стояла немного боком, кузнец положил руку ей на круп и слегка толкнул. Животное качнулось, переступило ногами и встало ровно. Чиркудай заметил это и удивился: какой сильный человек Джарчи!
– Глупый закон, – заметил старик, забираясь на арбу.
Темуджин вспыхнул, но промолчал, карабкаясь на гору угля к ребятам.
Кузнец хлопнул вожжами по бокам лошади и продолжил:
– Воины летом вплавь переправляются через реки, как им запретить?
– Но они же не купаются! – возразил Темуджин.
– Они не хотят, но им приходится купаться, – усмехнулся Джарчи.
Темуджин задумался над словами старика.
Выезжая из леса, они увидели на опушке дикую свинью с выводком полосатых поросят. Темуджин схватил заступ и погнался за кабанами. Ребята попрыгали на землю и с улюлюканьем побежали следом за ним. Остановив лошадь, кузнец с усмешкой наблюдал за сорванцами. Через некоторое время запыхавшиеся мальчишки вернулись ни с чем.
– Зря не захватили лук, – нервно сказал Темуджин, усаживаясь на арбу.
– Мы поехали на работу, а не на охоту, – терпеливо стал пояснять Джарчи, понукая лошадь: – Для каждого дела необходимо свое время. Если будешь делать сразу два дела – ни одного не сделаешь.
Двухколесная арба со скрипом тащилась по остывающей степи. Покрасневшее солнце опускалось к далекому горизонту. Ребята вертели головами, осматривая все вокруг, и заметили в темно-синем небе орла, который величественно парил кругами, высматривая добычу. Неожиданно он сложил крылья и камнем полетел вниз. Около земли орел по дуге перешел в горизонтальный полет, прошивая воздух, словно стрела из тугого лука.
Все с интересом наблюдали, как от хищника пыталась убежать евражка, отчаянно вереща и вертя хвостом. Но орел догнал ее, закогтил, и резко взмыл вверх, натужно махая крыльями. Ребята долго наблюдали, как он стлался над землей с ношей, пока не растаял в вечерней дымке.
– Вот он – охотник! – восхищенно сказал Джарчи. – Он, как дикие араты, добывает себе пищу в степи и в лесу, а мы черные араты: пасем стада, доим кобылиц и коров, иногда охотимся и то – чаще всего зимой, с разрешения колдунов.
– Почему ты нас называешь аратами? – возмутился Темуджин: – Араты наши враги!
– Это не я, это китайский Алтан-хан нас всех так называет. Еще он говорит, что мы цзубу, варвары, дикари, – старик сделал паузу: – А белые араты – неженки. Они кочуют у Великой стены, одеваются в шелковые халаты, кумыс пьют из белых китайских чашек с цветочками, а заодно охраняют границы империи Цзинь от нас и от других своих родичей. Чжурчжени за белыми айратами хорошо спрятались. И дают эти чашечки белым за службу, – кузнец в сердцах сплюнул.
– Откуда ты это знаешь? – удивился Темуджин.
– Живу долго, – вздохнув, пояснил Джарчи, и, кашлянув, распорядился: – Оденьте ему колодку. Скоро подъедем к чабанам, увидят…
Ребята стали осторожно прилаживать на докрасна растертую шею Темуджина ненавистную кангу, связывая две ее половинки железным стопором. Темуджин помогал им, но, почувствовав на себе принадлежность раба, опять помрачнел и озлобился. И это сразу же почувствовал Чиркудай.
– Ты не хмурься, – посоветовал кузнец: – Должен радоваться, что не в яме сидишь.
– У меня будут рабы, – угрюмо сказал Темуджин, – но я не разрешу надевать на них колодки.
– Вот это правильно, – одобрил Джарчи, легко хлопнув заленившуюся кобылу вожжами.
Ребята молчали, не вмешиваясь в разговор. Они знали закон и исполняли его.
Глава вторая. Побег
Медленно текли воды Керулена, на песчаный берег которого Чиркудай иногда ходил за водой. Мальчик еще не понимал необратимую ценность времени, он его просто не замечал. Впереди была целая жизнь: если не попадет под колеса арбы, если не распластает кривой саблей из любопытства "удалой" джигит. Так у него было уже когда-то на другом краю жизни, где зарубили его соплеменников.
Неожиданно для себя Чиркудай начал кусками вспоминать свое прошлое. Но это были смутные картинки, словно во сне. Его родные и приходили к нему во сне и молча смотрели в глаза. Но он никого не узнавал, хотя чувствовал, что это его близкие. Однако у мальчика даже не пошевелилась жалость ни к ним, ни к себе.
Он не переживал и не грустил ни о чем, и не потому, что зачерствел и стал каменным, он просто не умел этого делать. Что-то оборвало тонкую нить его человеческих чувств. Может быть тонкий свист острого клинка джигита?..
Незаметно уходили дни, месяцы. Чиркудай пообвык на новом месте. Теперь у него была юрта и новая родня. Жили дружно. Кузнец постепенно и незаметно наставлял своих сыновей и приёмышей.
Неожиданно мальчики узнали, что скоро будет великий праздник Надам, который был всенародным для племен, живущих в Великой степи. В курень, к святому для кочевников Керулену, стали съезжаться чужие люди из других далеких стойбищ и даже из других стран.
Приехали ни на кого не похожие мусульмане на больших и странных животных, которых они называли верблюдами. На свои головы чужаки надевали не малахаи, а тюрбаны из зеленой или белой материи. Появились мастеровые из Китая на чудных крытых возках, словно маленькие кибитки поставили на арбы.
Мусульмане привезли товары на продажу, а китайцы рукодельничали. Одни разложили диковинные товары на джутовых циновках. Другие разрисовывали белые стены войлочных юрт, странными длинноногими птицами, теша местных князьков, во множестве прибывших повеселиться. Третьи что-то шили из шелка, припасенного хозяйками для праздника. Четвертые мастерили детям игрушки. В курене стало шумно и весело.
Однажды в дверной проем кузницы просунул голову смешливый китаец, и страшно коверкая слова, сказал, что он тоже кузнец. Джарчи внимательно посмотрел на него, подумал, и разрешил войти. Китаец был сухой, жилистый, быстрый, языкастый, звали его Линь. Он сказал, что может делать украшения из меди, серебра и золота. Джарчи это очень заинтересовало, потому что кроме как с железом, он ни с чем другим не работал.
Рассказывая что-нибудь, Линь замечал по реакции слушателей, что говорит не так, и первым начинал смеяться над собой. Обитатели кузницы сначала удивлялись неумению Линя правильно говорить, но потом поняли, что он нередко специально баловался, будто играл в какую-то игру. И они тоже стали смеяться над его выговором.
Не смеялся один Чиркудай. Со стороны казалось, что на его лице застыло равнодушие ко всему. Обитателям кузницы, умевшим поработать и повеселиться, поведение Чиркудая уже не казалось странным. Молодые привыкли к старающемуся быть незаметным мальчишке. Но кузнец с беспокойством присматривался к приемышу, пытаясь разными способами вывести Чиркудая из бесчувственного состояния.
Линь все время над кем-нибудь подшучивал, но незлобно. Китаец быстро подмечал смешные ситуации, и сразу объявлял о них, чем создавал более веселую обстановку в кузнице. Меньше стало напряжения, которое нагнетали яростный Темуджин и скованный в чувствах Чиркудай.
– А тебе не смешно? – улыбаясь в ответ на очередную шутку Линя, спросил Джарчи у Чиркудая.
– Я не знаю, – неуверенно сказал мальчик.
Постепенно в кузнице смех угас. Всех заинтересовал этот разговор.
– Ты умеешь смеяться? – не торопясь, стал допытываться кузнец.
– Не знаю, – тихо ответил Чиркудай.
Джарчи похмыкал, подумал и предложил:
– Попробуй улыбнуться. Вспомни что-нибудь смешное.
Чиркудаю не захотелось подводить доброго кузнеца, и он скривил лицо, стараясь улыбнуться. Но чувствовал, что у него ничего не получается. Он не умел улыбаться, поэтому, дернувшись, прекратил попытки.
Никто не захохотал над некрасивыми гримасами мальчика. Все промолчали. Джарчи взял клещами остывающую крицу с наковальни и положил ее в горн. Оглянувшись, он с расстановкой сказал, обращаясь ко всем:
– Люди хуже животных. Звери, убивают себе подобных, защищаясь или когда хотят есть. Только человек может убить другого человека просто так или за кусок кошмы, за мешок кизяка, которого полно в степи… – Джарчи, сокрушенно махнул рукой и приказал Джелме: – А ну, поддай воздуха! Угли совсем остыли.
Чиркудай не совсем понял, о чем говорит старик, но чувствовал, что он вот так ругает тех, кто убил его близких, живших где-то за пеленой непроницаемого тумана в его памяти.
В этот день никто больше не смеялся и не шутил. Линь вскоре ушел, он ночевал вместе со своими товарищами в крытом возке. Джарчи доковал крицу и велел Субудею и Чиркудаю идти в жилую юрту, разводить огонь, а сам остался с Джелме и Темуджином прибираться.
Но на следующий день неугомонный Линь, как прежде, стал подсмеиваться и шутить, будто ничего не произошло. У Чиркудая полегчало на душе. Его перестали сверлить глазами.
Джарчи с интересом присматривался к работе китайца. Богатые люди приносили Линю золотые и серебряные монеты, из которых он тянул проволоку и расклепывал её в полоски, а затем все это сваривал и получались красивые серьги, брошки или заколки. Обитателям кузницы это очень понравилось, и они с удовольствием ему помогали. Заказчики, увидев свою монету, превращенную в цветок, восхищённо цокали языками, а молодые женщины даже взвизгивали от восторга.
Линю платили шкурками белок, соболей, лисиц и он щедро делился своей выручкой с хозяином кузницы и его работниками. У них теперь каждый день было мясо и кумыс. А Джарчи еще подкупал у мусульман для ребят диковинные фрукты и сладости.
Но однажды китаец пришел расстроенный. Он молча сел на корточки у стены кузницы, понурил голову, хмуро уставившись в земляной пол. Джарчи подозрительно на него покосился, но не стал приставать с расспросами. Ребята вели себя так же, как кузнец. В раздумье Линь вытащил из кармашка маленькую трубочку, набил её опием, поджёг его в трубке и стал вдыхать в себя дым.
Вечером, когда они укладывались спать, Джарчи, на вопрос Субудея ответил, что Линь дышит дымом для того, чтобы разговаривать со своими духами.
Днем кузнецы все же поговорили друг с другом. Докурив опий и почистив трубочку, Линь тихо сказал:
– Кто-то нашептал князьям, что я умею делать редкое оружие, и ваш нойон приказал мне выковать меч.
Джарчи пожал плечами:
– А что в этом особенного. И я могу его выковать. Вот и наконечники для стрел и копий, а вот – топоры. Однажды я выковал по заказу даже саблю! У нас оружие в почете, и все хотят его иметь.
– Ты не понял, – невесело усмехнулся Линь: – Я могу сделать особенный клинок, которым можно разрубить любую саблю. Кто-то сказал об этом вашему князю и он на меня насел…
Джарчи задумался и пробормотал:
– Я слышал, про такие мечи, но не верил… Думал – сказки.
– Эти сказки я сочинял на императорской кузнице, – устало усмехнулся Линь.
– Скажи им: не могу – и всё! – посоветовал Джарчи. – Может быть, у нас нет такого металла.
– Не получится. Какой-то доброхот все ему поведал. Нойон знает, что я могу это сделать из вашего металла. Уже предупредили: за мной будут следить. Если не сделаю – лишусь головы.
– Да… – по привычке протянул Джарчи и почесал затылок: – Среди ваших тоже есть такие…
– Есть, – тяжело вздохнул Линь. – Враги у всех имеются. Но мне хуже от другого: если я сделаю такой меч, меня убьют в Китае – запрещено их делать вне императорской кузницы.
Джарчи удрученно покачал головой:
– Значит, куда ни кинь, везде клин.
Линь непонимающе посмотрел на кузнеца,
– Это старая пословица о том, что и тут, и там плохо пояснил Джарчи. Помолчав, он решительно сказал: – Делать меч тебе все равно придется – здесь смерть ближе. Да и двум смертям не бывать…
Китаец усмехнулся:
– Ты прав.
– А кто заказал? – поинтересовался старик.
– Агучу. Толстый такой.
Темуджин зашипел от злости:
– Эта скотина всюду лезет. Не нойон он, а лизоблюд! И еще ему особенную саблю подавай. Нельзя ему ее делать.
– А что остается Линю? – поинтересовался Джарчи: – Агучу не нойон, но голову снести может.
– Пусть убежит, – бросил Темуджин.
– Легко ты распоряжаешься чужой жизнью, – возмущенно начал Джарчи: – А сам-то, что не убежишь?
– Убегу, – буркнул Темуджин.
– Да, ты это сможешь, – согласился Джарчи. – Но, у тебя для этого есть время, а у него, нет, – кузнец ткнул пальцем в Линя, сидевшего на корточках у стены, с виноватым лицом.
– Я хотел сказать не о том, – нехотя начал Темуджин: – Не хочу я, чтобы у Агучу была такая сабля.
– Вот это другое дело, – согласился Джарчи. – И я хочу тебе сказать одно правило: сабля как птица, если крепко держишь – задушишь, или потеряешь вместе с рукой, если держишь плохо – улетит.
Темуджин задумался на некоторое время, улыбнулся и сказал:
– Спасибо Джарчи-сечен, я понял.
Джарчи, не обратив внимания на похвалу Темуджина, продолжил:
– Если есть возможность сделать редкую вещь, это надо делать. А молчать мы умеем, – кузнец посмотрел на Линя: – Не беспокойся, никто не узнает, что сабля была сделана здесь.
– Узнают позже, – обречёно сказал китаец.
– За это время много воды утечет, и ты будешь к этому готов. А сейчас тебе деваться некуда.
– Ты прав, – согласился Линь, и горестно покачав головой, поднялся с пяток. Выходя из юрты, он тихо сказал: – Завтра начнем.
Джарчи ответил коротким кивком. В этот день они больше не говорили на неприятную тему.
На следующее утро Линь пришел в кузницу с небольшим мешком, в котором что-то позвякивало. Китаец был серьезный и деловитый. Поздоровавшись со всеми, он посмотрел на Джарчи, как бы спрашивая, не передумал ли кузнец заниматься опасным делом. Джарчи не сказал ни слова. Но его глаза говорили о согласии, подтверждая вчерашнюю договоренность.
Линь положил мешок на наковальню, сложил ладони перед грудью лодочкой, закрыл глаза, и стал молиться своему богу, беззвучно шевеля губами. Обитатели кузницы серьезно отнеслись к ритуалу. Затем китаец вытащил из мешка рыжую кисточку и стал обметать наковальню, после чего помахал ею над горном, над подготовленной железной крицей и около стен. Осмотрев еще раз закопченную юрту, он сказал:
– Можно приступать.
Кузнец, помедлил, и неожиданно вышел из кузни, никому ничего не сказав. Вскоре он вернулся с чашкой кумыса и бараньим жиром, и вопросительно взглянул на Линя. Тот понял, что Джарчи хочет провести свой ритуал, и согласно кивнул головой. Джарчи разбрызгал кумыс по полу кузницы, смазал жиром онгонов, деревянных божков, установленных около горна и, подняв голову к решетчатому дымовому отверстию, что-то пошептал. Закончив свой ритуал, Джарчи вопросительно посмотрел на китайца.
Линь выложил из мешка разнокалиберные молоточки, клещи, щипчики, плашки с отверстиями и еще много мелких вещей, которые Чиркудай ни разу в жизни не видел. Джарчи тоже с интересом стал рассматривать инструмент, очевидно, многое и для него было в диковинку.
После этого началась бурная работа, которая длилась две недели. Они нагревали железо, тянули из него прутья, из которых волокли проволоку сквозь плашки с отверстиями. Забот хватало всем, так что в жилую юрту они приходили едва живые и сразу валились спать. Во время ковки секретного клинка, Линь ночевал у них.
Из проволоки ребята сплели сетку, их этому научил Линь. Потом Джарчи с китайцем сваривали металлическое сетку в полотнище, которое многократно сложили и получили полосу. И наконец-то они увидели, как под кузнечными молотами стал рождаться меч.
В самом конце Линь целый день гравировал клеймо около рукоятки, которую выточил из желтой кости огромного животного. Как объяснил китаец, недоверчиво слушающим помощникам, эта кость отпилена у огромного зверя, который живет под землей, далеко на севере.
Ребята с интересом рассматривали рисунок, изображающий кулак, бьющий по раскрытой ладони. Линь объяснил, что это знак тибетских мастеров единоборств, которое называется кунг-фу. И что по этому знаку никто никогда не узнает, кем сделан меч. Но зачем он вырезал именно такой рисунок, толком не объяснил. Джарчи же не стал допытываться. Позже, кузнец сказал ребятам, что от кого-то слышал о существовании горной страны – Тибет. Но кто там живет, не знал.
Именно в те дни после работы, когда все угомонились в жилой юрте, Субудей неожиданно тихо сказал, обращаясь к Чиркудаю:
– Ты, хромой баран.
Чиркудай замер, не зная как ему на это реагировать. Но опасности не почувствовал. Субудей подождал немного и опять тихо сказал:
– Ты, рыба без хвоста.
Чиркудай, помедлил и неуверенно ответил:
– А ты – плешивая собака.
Субудей хмыкнул и презрительно бросил:
– Плохо. Совсем плохо.
Чиркудай осмелел и продолжил:
– Ты – верблюд.
– Не очень… Но уже лучше, – заметил Субудей, в свою очередь прошептал: – Черпак без ручки.
– А ты… – тоже тихо начал Чиркудай: – А ты – змея с ушами.
Субудей замер, помолчал, потом стал тихо хихикать и повторять шепотом:
– Змея с ушами… Хорошо…
Джарчи хмыкнул и перевернулся на другой бок. Линь, лежавший ближе к двери, тоненько захихикал. Джелме и Темуджин уже спали, намучившись днем с молотом. Субудей угомонился и, довольный, засопел, едва слышно подхохатывая.
С тех пор они каждый день придумывали перед сном друг другу дразнилки: Субудей над ними смеялся, а Чиркудай нет.
Когда сабля была готова, Линь куда-то сбегал, и к кузнице привели пятнадцать откормленных баранов. Раскалив клинок до красна в горне, китаец выбегал с раскалённым мечем на улицу, и протыкал живого барана, кровью закаляя сталь. Таким образом, он убил всех животных. После этого мяса у них было вдосталь.
Как-то утром, собрав свой мешок, сунув туда выкованный меч, Линь виновато посмотрел на Джарчи, на ребят, поулыбался им, и молча ушел. Он больше не вернулся. Джарчи даже не попытался выяснить, куда исчез китаец: пропал и все. Хозяин – барин.
Их никто не тревожил. Жизнь и работа опять пошли своим чередом до самого праздника, который начался для ребят неожиданно: рано утром.
Чиркудай услышал веселые крики еще до рассвета. Когда он вышел из юрты, то увидел нарядно одетых людей, торопливо идущих к Керулену. Джарчи посмотрел на шествие и задумчиво сказал:
– Сегодня работать не будем. Мы тоже люди. Пойдем к реке, как все, – и вернулся в жилую юрту.
А следом за ним в геру ворвались нукеры Тургутай-Хирилтуха. Они молча схватили Темуджина за колодку и поволокли к выходу.