К полдню присоединившиеся к Морозенку крестьяне были уже снабжены оружием, размещены по сотням и двинулись вместе с отрядом в путь. Жены, дети и старики провожали их с благословениями, с громкими пожеланиями успеха и славы. За день отряд прошел еще несколько сел и хуторов, и всюду крестьяне выходили к ним навстречу с хлебом, с иконами, предлагали брать у них все, что нужно, благословляли их имена. Хлопцы и более молодые поселяне присоединялись к отряду; старшие обещали Морозенку содействовать всеми возможными силами и сообщали ему известия о панах. Но кого ни спрашивал он о Чаплинском, никто не давал ему никакого ответа. Каждая такая неудачная попытка смущала все больше и больше козака. Бодрое настроение его мало - помалу тускнело, и к концу дня тоска снова одолевала его; одна только надежда на встречу с польским отрядом не давала ему впасть в полное отчаяние. Морозенко торопил людей, делал самые короткие привалы, но к вечеру все - таки надо было остановиться.
Разложивши костры и расставивши свои котелки, козаки готовились приступить к вечере. Всюду слышались непринужденные разговоры и шутки. Один только Морозенко не принимал участия в общем оживлении; он собирался уже попробовать заснуть, когда к нему подошел молодой козак.
- А что там такое? - приподнялся Морозенко.
- Да вот, пане атамане, пришли тут мещане из Искорости, прослышали, что ты недалеко со своим войском стоишь, и поспешили; говорят, что по важному делу, что нельзя им ждать.
- Веди, - ответил отрывисто Морозенко.
Через несколько минут перед Морозенком появились три фигуры в длинных мещанских одеждах и шапках - колпаках.
Не говоря ни слова, они сразу повалились перед Морозенком на колени.
- Что с вами? Что случилось, панове? - изумился Морозенко.
- Спаси нас, батьку! Избавь от кровопийц! Довеку тебе служить будем! - завопили разом три тощие фигуры, припадая к земле. - Нет нам житья от панов, обложили нас поборами да выдеркафами, кровь нашу тянут, последнюю копейку отымают, хоть живым в петлю лезь! - начала средняя фигура.
- А вот теперь, когда узнали о победах батька Хмеля да о том, что ты хозяйничаешь на Волыни, - подхватила вторая фигура, - сбились все в нашем местечке, стациями донимают, без денег все отбирают, а если кто посмеет о плате спросить, на виселицу тянут и "Отче наш" прочесть не дадут.
- Спаси нас, батьку! Избавь от мучителей! - завопила третья, а за ней подхватили тот же возглас две остальные. - Мы тебе ворота откроем, "пушки ихние в ров посбрасываем, всю стражу перережем, все сделаем, только не оставь нас! Нет нам от панов жизни, а наипаче от этого дьявола Чаплинского.
- Чаплинского? - вскрикнул дико Морозенко, хватая за плечо говорившего. - Чаплинского, говоришь ты, Чаплинского? - повторял он, потрясая со всей силы мещанина.
- Ой, прости, пане! Не знал, ей - богу, не знал… быть может, он родич… - лепетал испуганный мещанин, стараясь освободить свое плечо из железных пальцев Морозенка.
Но Олекса уже не слыхал его.
- Снимать лагерь! На коней! В поход! - крикнул он, отталкивая от себя испуганного мещанина.
Лежавшие ближе козаки посрывались с своих мест.
- Что? Что такое? Ляхи? Где, откуда? - бросились они друг к другу с вопросами, протирая с недоумением заспанные глаза.
Испуганные мещане молча поднялись с земли, переглядываясь между собой. Сотники с изумлением столпились вокруг атамана, не понимая, что вызвало такой экстренный приказ. В одно мгновение все в лагере засуетилось.
- Ляхи, ляхи! - кричали в одной стороне.
- Предательство, измена! - раздавалось в другой. Все смешалось.
- Что такое? Что случилось, сыну? - подбежал к Морозенку всполошенный Сыч.
На коней! Не теряя ни минуты, в Искорость!
- Да что же это случилось? Ведь отряд отправился по дороге к Луцку, совсем в другую сторону! Одумайся, сыну! - тряс его встревоженно за руку Сыч.
- Батьку! - повернулся к нему Олекса и произнес прерывисто, задыхаясь от волнения: - На коней! Ни часу, ни минуты! Чаплинский там!
XII
Вечерело. Солнце спускалось уже к горизонту и своими косыми красноватыми лучами освещало обширную равнину, окаймленную лесами, зубчатые стены и башни местечка Искорости, находившегося в средине этой равнины. По пыльной серой дороге, направляющейся к городу, медленно двигался длинный ряд крестьянских возов, доверху наполненных то сеном, то живностью, то другими продуктами. Подле каждого воза шел, помахивая небрежно кнутом, фурщик, а при иных были еще и молодые погонычи. Несмотря на летнюю пору, на каждом из сопровождавших обоз мужиков были надеты длинные кереи, скрывавшие совсем их фигуры. Обоз этот замыкал еще небольшой отряд из двадцати вооруженных хлопцев, одетых в обыкновенное крестьянское платье. Конечно, не известный с положением страны наблюдатель мог бы изумиться такому множеству людей, охранявших небольшой обоз, но для человека, слыхавшего о восстании Козаков, в этом не было ничего удивительного. Правда, можно было, пожалуй, подумать, что и у Козаков не явится желания грабить столь малоценный товар, но ведь у страха глаза велики, и владельцы сена, очевидно, ожидали с минуты на минуту нападения, так как при некоторых неловких движениях из - под длинных керей их выглядывал иногда то конец сабли, то ручка кинжала, а то и кованый серебром пистолет.
- Ишь ты, вот ведь, казалось, рукой подать, - пробурчал себе под нос один из передовых фурщиков, высокий, плечистый мужик с темным цветом лица и свисающими на грудь усами, - а вот тянемся больше часа.
- То ли бы дело на конях! - произнес негромко шедший с ним рядом молодой хлопец - погоныч.
- Д-да, на конях не в пример скорее; с непривычки и ноги онемели, - согласился старший.
- То - то же! А я и в толк не возьму, зачем пан атаман
затеял все это? Ведь коли сам святой Георгий обещает, так мы их и голыми руками без всякого оружия побрали бы.
Старший перевел на младшего свои узкие темные глаза и произнес неспешно:.
- Молодой еще у тебя разум, брате. Забыл ты, видно, а может, и вовсе не знаешь того, что старые люди говорят: "Бога поважай, а и про биса не забувай". А уж кто бесу милее ляхов и ксендзов! Так вот ты, хлопче, так это и понимай.
Аргумент был так очевиден, что младший не нашелся ничего ответить, а, нахмуривши брови, глубокомысленно задумался над мудрыми словами своего собеседника.
Обоз между тем подвигался вперед, и вместе с этим перед спутниками обрисовывались яснее и яснее укрепления местечка. Издали оно казалось Мономаховою шапкой с возвышающимися посредине крестами костелов и церквей. Кругом всего местечка шла высокая красноватая каменная стена с тремя неуклюжими, широко рассевшимися башнями. Едва тронутые огненными лучами солнца, они казались теперь черными, угрюмыми, окаймленными лишь кровавым ободком; за этою стеной виднелись еще укрепления вышнего замка. С одной стороны внешнюю стену города огибал рукав речки, с другой - топкое болото, тянувшееся вплоть до самого леса, подступившего к нему темною синею стеной.
- Гм… Замуровались на славу, - заметил тихо плечистый поселянин, окидывая взглядом знатока стены, башни и рвы.
- Да, крючком не достанешь, - добавил молодой.
- А разумом можно, - заключил короткий разговор старший.
Спутники замолчали. Обоз подвигался все вперед и вперед. Изредка фурщикам стали попадаться навстречу крестьянские телеги, также нагруженные то кожами, то хлебом, то каким - либо другим товаром. Встречаясь с обозом, поселяне не выказывали никакого изумления по поводу усиленной стражи, охранявшей его. Телеги тянулись также по направлению к городу; очевидно, в местечке ожидалась ярмарка. Тем временем обоз приблизился уже к нему настолько, что путники могли отчетливо рассмотреть огромную башню, к которой вела дорога, ров и реку, окружавшую местечко, и тяжелый подъемный мост, поднятый на железных цепях.
От арьергарда обоза, состоявшего из нескольких вооруженных поселян, отделился молодой хлопец; подъезжая к каждому крестьянину, он близко наклонялся к нему и произносил шепотом: "Полночь; гасло - огонь!" В ответ на его слова каждый кивал уверенно головой. Таким образом хлопец объехал весь обоз; остановившись подле передового поселянина, он произнес еще несколько слов и возвратился к своим товарищам назад.
Наконец первый воз, а за ним и все остальные остановились по сю сторону рва, окружавшего нижнюю городскую стену. Не имея с собой серебряной трубы, в которую трубили всегда при въезде в город знатные рыцари, передовой поселянин сложил из своих грубых загорелых рук род рупора и гаркнул со всею силой, какая заключалась в его могучих легких:
- Вартовой!
Богатырский окрик поселянина прокатился эхом на далекое пространство, но ответа на него не последовало никакого. Долго пришлось ему кричать и осыпать вартовых самой отборной бранью, пока наконец деревянное окошечко, проделанное сверху башни, отворилось и из него высунулась мало воинственная физиономия с ярко - красным носом, искренне говорившем о тайной страсти владельца всклокоченных усов и лысой головы.
- Эй ты, быдло! Что ты там кричишь, черти бы залили тебе окропом горлянку! - обратился он любезно к поселянину. - Нет от этого падла нигде покою! Какой бес припер вас сюда?
- А верно, тот, что ждет к себе твою душу… - пробурчал себе под нос поселянин и ответил громко: - Бес или не бес, а отворяй, брат, ворота, - нам нужно в город.
- Проваливай, проваливай! - замахал рукой, высовываясь из форточки, вартовой. - Много здесь народу и без вас!
- Да нам же что? Сдать только пану Чаплинскому сено, припас, да и домой.
- Завтра, завтра! - замахала снова руками фигура в окошке. - Подождите у ворот, вечером не велено никого пускать, а утром я уж спущу вам мост.
- Помилуй бог! Да такое ли это время, чтобы на поле ночевать? Сделай ты милость, пусти на ночлег, а завтра чуть свет мы оставим ваш город, - взмолился поселянин.
Фигура хотела было дать решительный отказ, но в это время чья - то сильная рука оттянула ее вовнутрь башни.
- Вот тебе, Гандзю, и кныш! - сплюнул фурщик с досадою. - Ну что с таким дурнем поделаешь?
- Гм - гм… - почесал затылок младший, - дело - то совсем дрянь!
- Не ночевать же нам под брамою! - крикнул старший и принялся снова кричать и вопить, украшая воззвания свои отборными словечками; но все было напрасно: никто в окошке не показывался.
А между тем за брамой происходила такая сцена.
В просторной сторожке было расставлено несколько столов, и за ними восседали вооруженные шляхтичи, очевидно, атаманы панцирной замковой команды. Два мещанина и тощий еврей в болтающемся, как на палке, лапсердаке суетились возле пышных гостей, наполняли их кубки венгржиной, усиленно кланялись и попрашивали.
- Пейте, товарищи, - подбадривал всех шляхтич с круглым, как шар, буракового цвета лицом и с закрученными кверху, почти на нос, усами, - пейте, панове! Теперь наш праздник: пусть раскошеливаются мещане и чернь, пусть поят нас, кормят и доставляют, шельмы, все прочие утехи, потому что иначе выгоним их к нечистой матери за браму и проклятые дяблы растерзают в клочки их дочек и жен, а самих на колья рассадят.
- На бога, панове, - кланялись униженно мещане, - мы вам вечные слуги, ничего для вас не пожалеем!
- Ничего, ничего! - подхватывал фальцетом дрожавший как осиновый лист жид, при чем он растопыривал пальцы и поднимался на носки, словно желая вспорхнуть и улететь. - Вы, пышные лыцари, вы сличные, такие сличные, ясновельможные, что только поднимете руку, так подлое быдло попадает, далибуг! Разве могут эти собаки супротив таких страшных воинов? Ой вей - вей! Вы только плюнете на них и разотрете ногой!
Ответом на такие льстивые речи были дружный хохот и насмешливые восклицания:
- Ишь, как запел! Ах ты, песья вера!
- А что ж, он прав! - заступились другие. - Жидки нам верные слуги, вернее вот, чем эти славетные, да и то, разве против наших сабель может устоять быдло? - брякнули они саблями.
- Черта с рогами! - крикнул багровый шляхтич. - Так пейте же, товарищи, на погибель врагам!
- Виват! - подхватили пьяные голоса, и шляхтичи, осушив кубки, начали прощаться.
- Куда же вы? - покачнулся шаровидный хорунжий, загораживая выход руками.
- Не можно, пане коханку, верхняя замковая брама запрется, мы должны быть на постах.
- Так несите им, лайдаки, венгржину! - завопил шаровидный.
- Не беспокойтесь, ясновельможный пане, там всего вдоволь припасено.
- Ну так на утро просим вас, панове, к нам наверх! - жали руки и обнимались гости.
- Будем, будем! - провожали их хозяева.
В это время в отворенную дверь донеслась брань вратаря.
- А что там? - заинтересовался старший, седой уже шляхтич, все время молча пивший.
- Да вот, вельможный пане, какое - то быдлысько привалило с подводами; подвод двенадцать, а то и больше, да стражи еще при них добрая свора, так я и не хочу спускать моста: и поздно, и не ровен час.
- А, псы, лайдаки! - погрозил кулаком седой кому - то в пространство и добавил грозно: - Всех перерезать, шельм!
При этом разговоре один из угощавших шляхту мещан беспокойно оглянулся и, выскочив из сторожки, взбежал по крутой лестнице на башню; здесь он торопливо отсунул окошечко и крикнул через него передовому:
- Как гасло (лозунг)?
- Огонь! - встрепенулся тот и значительно переглянулся с погонычем.
Окошечко снова захлопнулось. Фурщик и погоныч услышали вскоре за брамой какой - то спор, из которого до них долетело только несколько слов: "Подводы Чарнецкого…", "фураж…", "рассердится пан Чаплинский…", а потом шаги удалились куда - то и смолкли.
- Вот штука, так штука! - насунул передовой с досадой шапку почти на глаза. - Ну что здесь поделаешь?
Сбившиеся в кучу фигуры начали шептаться, показывая взглядом и головами на ближайший лес.
Солнце уже село, и под высокими зубчатыми стенами стал ложиться туман.
На улицах в местечке, впрочем, еще не улеглась жизнь: у ворот своих домиков сидели дряхлые горожанки в белых намитках, глубокие старцы, а то и помоложе лица, только лишенные сил, больные; дети бегали и беззаботно звонко смеялись; жолнеры прохаживались группами, задевая молодых, перебегавших улицу горожанок то нескромным словом, то грубой шуткой, то даже дерзким и наглым поцелуем; евреи то и дело шмыгали среди горожан и жолнеров, потряхивая пейсами, а то собирались в маленькие кучки и о чем - то испуганно джерготали, разводя руками и покачивая своими высокими меховыми шапками; среди непонятных гортанных звуков слышалось часто произносимое с трепетом слово: "Мороз, Мороз!" В закрытых же наглухо двориках и мещанских домах кипела тревожная суета: укладывались в сундуки дорогие вещи, иконы, товары и выносились в погреба; закапывались в укромных местах глубоко в землю деньги; прятались в глинища и ямы утварь и все, что могло только влезть… Запыхавшиеся фигуры, и в мещанских куртках, и в корабликах, и в очипках, с раскрасневшимися лицами шныряли то с свертками и шкатулками, то с фонарями и лопатами по дворам и по светлицам в домах… Завидевший случайно в щелку эту беготню еврей с ужасом отскакивал и спешил сообщить какой - либо кучке тревожную новость; подымался снова трескучий шум джерготання, привлекал к себе другие кучки жидков и с гвалтом разносился по еврейским жильям и корчмам. Но вот прошли по улицам два мещанина с клепалами, и говор жизни стал утихать, а забытые подводы под брамой все стояли да стояли; терпение поселян, казалось, готово было уж лопнуть, как вдруг за воротами раздался протяжный сухой скрип и подъемный мост начал медленно опускаться.
Путники въехали под темные своды башни. Здесь их встретил худой мещанин в темной одежде.
- Что это вы везете? - обратился он к передовому.
- Сено и провиант, - поклонился передовой, - из Рудни мы, вельможного пана Чарнецкого люди.
- Ну, ну, добро, проезжайте, - отозвался загадочно мещанин, - коли с добрым провиантом, то помогай вам бог.
- Провиант у нас добрый, не боится мороза, - ответил почтительно передовой, улыбнувшись в длинные свисающие усы.
Подводы медленно выползали из - под брамы на небольшую площадку и устанавливались так тесно, чтобы постороннему трудно было проникнуть в средину. Маленькая, толстая фигура вратаря, не желавшего спустить мост подводам, теперь злобно осматривала возы, шныряла вокруг них, пробовала протиснуться вовнутрь; но подводчики как - то нечаянно оттирали его от возов и не давали даже подойти к ним близко.
- Осмотреть бы нужно, вельможные панове, эти возы, - обратился он наконец к своему начальству, - а то они все тянутся да тянутся, а что в них припрятано - черт этих псов разберет.
- Ваша вельможность, - вмешался в разговор длинный мещанин, - пусть возы все въедут, станут в порядок, тогда осмотреть, а пока я просил бы вас отведать мальвазии, - добрая штука! Найпревелебнейший бискуп одобрил! Вот отведайте, прошу, - пояснил он, протягивая руку к двери, - кубки уже налиты… густая, как кровь, губы слипаются, а пахнет как!
- Гм - гм… - чмокнул губами седой шляхтич и, потянувшись к двери, потянул воздух пылающим носом, - запах приятный!..
- А коли приятный, - подвернулся и сделал большую дугу младший, шарообразный, шляхтич, едва удержав равновесие у косяка двери, - так кохаймося!
XIII
- Посмотрите, посмотрите, панове атаманство, - приставал все вратарь, - подсмыканное сено, а вон заплетенные на возах копти!
- Ну и смотри их, лайдак, а нас не утруждай, - промычал ему державшийся за косяк шляхтич, - не утруждай, мы займемся мальвазией.
- Да и не осерчал бы пан Чаплинский, - вставил ехидно мещанин, - перерывать ведь его сено и провиант не приходится.
Атаманье, впрочем, не слушало уже ни вратаря, ни мещанина, а, припавши к кубкам, смаковало ароматный напиток; но вратарь не унимался.
- А эта ихняя стража зачем здесь? - горячился он, размахивая руками. - Провели подводы - и вон! Не велено столько народу впускать!
- Да какой же это народ? - успокаивал его мещанин. - Хлопство!
- Эти - то самые гады и будут. Они нас выдадут Морозенку с головой.
- Овва! - вмешался в разговор стоявший вблизи горожанин. - Мы их распотрошим! А коли Морозенко к нам пожалует, милости просим: стены у нас надежные, да и благородного рыцарства сила!
- Не то что Морозенке, - подошел другой горожанин, - а и самому Хмелю утрем нос!
- Утрем - то утрем, разрази его Перун, а я все - таки, - стоял на своем вратарь, - пойду обыщу этих гадюк и их фуры.
- Да лучше попробуй, брат, настойки, - старался все еще отвлечь вратаря мещанин.
- Настойка - дело, ну да я все - таки сначала свое…
И вратарь решительно направился к фурам.
Мещанин взглянул выразительно на передового фурщика, потом осмотрелся кругом, заглянул в стражницу и, отошедши к сторонке с двумя - тремя горожанами, стал им энергично что - то нашептывать.