* * *
По случаю пятницы постный обед, как всегда, подали государыне.
Только Лев Нарышкин, Протасова, Анна Никитишна и Мамонов обычно ели в эти дни с государыней.
- Не хочу портить желудки моим придворным постными щами и маслом, - говорила она.
И, кроме обеих дам, Нарышкин, лакеи, фрейлины и камер-юнкеры - все были поражены, когда увидали, что место Мамонова за столом занял по приглашению государыни красивый, но такой невзрачный на вид, юный, женообразный ротмистр, начальник дворцового караула.
Даже Нарышкин, обычно гаерничающий и забавляющий всех самыми нелепыми и грубыми порою шутками, хотя предвидел кое-что, но был изумлен быстрым ходом дел и плохо занимал компанию.
- Ты стал молчалив как рыба… или как граф Мамонов, - смело, словно бросая вызов, заметила Екатерина. - Кстати, я очень недовольна своими. Знаете ли, с тех пор как проведали, что он уходит от двора, ни одной души не видно у него на половине, где раньше, сказывают, проходу от людей не было… Вот она, слабость души человеческой… Чтобы хуже не сказать. Если мне думают этим угодить - напрасно. Сегюр один заглянул к бедняжке. И я при всех выразила ему свою признательность и похвалу… Вы незнакомы с графом, господин Зубов?
- Весьма мало, ваше величество.
- Должно быть… Да и вам к нему заходить не надо… Я так спросила. Ешьте. Три блюда. Больше не будет ничего. Вот вишни еще… Любите? Я очень люблю… И вы? Отлично. Давайте есть взапуски: кто больше? Вишни - очень сытная ягода… Или яблока хотите?.. Нет? Ну, кофе. И столу конец. Не взыщите. День такой. Завтра милости просим. Лучше угощу. Только кто дежурный? Не Потапыч? Нет? А то он говорит, что есть люди не могут. Мне-то все равно… Лишь бы горячего тарелку и мяса хороший кусок… Пока, до свидания. С Богом, друзья. Я после всех волнений отдохну немного… Усталость чувствую. До вечера… Все, господа…
Вечером снова, когда Екатерина осталась одна, Зубов прошел через верх, без Нарышкиной. Ход был знаком.
После одиннадцати, прощаясь с гостем, Екатерина взяла его руку и надела один из приготовленных перстней, с ее портретом.
- Вы мне говорили, что мало удается видеть меня, говорить со мною. Пусть этот портрет в такие минуты заменяет меня… напоминает вам, что я тоже думаю, желаю видеть вас чаще и дольше… А это кольцо… вот, возьмите… Мой старый Захар теперь ради наших поздних бесед дежурит лишние часы, ждет, чтобы выпустить вас, запереть двери, принести мне ключи. Вы от себя подарите старику. Он будет рад. Вы успели завоевать его сердце. Нынче еще он очень хорошо говорил о вас. Это редко бывает. Обыкновенно он молчит и исполняет то, чего я хочу, что мне приятно… И вдруг личное благоволение! Вы человек необыкновенный, Платон Александрович… Дай Бог, чтобы все вас любили по достоинству. Это только упрочит мою дружбу к вам. Я на днях собираюсь писать о вас Потемкину. Не удивляйтесь. Мы с ним иногда бываем в ссоре, но тем крепче становится после наш многолетний союз. Мне он всегда был лучшим советчиком и другом. А для России сделал так много, что я уж не знаю, как и благодарить его… За это прощается ему излишнее, как бы это сказать… властолюбие порой. Теперь война, кругом и дома много недругов. Теперь особенно нужна мне и царству помощь светлейшего, вся сила его ума и души. Постарайтесь, чтобы он подарил вас своим расположением. Мне кажется, вы сумеете этого достичь, если пожелаете. Будут ему наговаривать… Знаю, ему писали уже дурно о вас. Я напишу наоборот. Мне он поверит. Об остальном подумайте. Доброй ночи, друг мой… Погодите… Вы тут что-то забыли…
Отогнув подушку на диване, она указала ему вышитый бумажник, в котором лежала большая пачка денег, ровно десять тысяч, как потом сосчитал Зубов.
Спрятав молча бумажник в боковой карман, поцеловав красивую, ласково протянутую ему руку, Зубов вышел.
В соседней комнате Захар дремал в своем обычном кресле.
При шуме открываемой двери он поднялся, взял свечу и приготовился проводить аккуратного, ежедневного гостя.
- Поздно, старина. Устал? Ну, не посетуй… Вот прими от меня за беспокойство. Государыня знает, как ты любишь ее… Уж потрудись для нашей матушки…
- Помилуйте, ваше сиятельство! Не надо мне… Я и так готов, что угодно… Благодарствуйте! Труд-то невелик. Не стоило бы такой милости… Да, думается… - Захар подошел ближе, заговорил немного тише: - Не долго и дежурить мне придется… Иначе дело пойдет…
- Иначе? Как иначе? - дрогнувшим голосом спросил Зубов, чувствуя, что руки и ноги у него холодеют и сердце замирает, как будто оно перестало биться совсем. - Что хочешь ты сказать, Захар?
- Да дело обычное. Свадьба через недельку. Молодые выедут. А государыня уже и сама заглянуть изволила в нижний этаж апартаментов графских… Поди, завтра-послезавтра чистить, править там начнут… А там, Бог даст, и на новоселье придем поздравить вас… Вот про что я думал.
- Да, вот что… - свободно вздохнув, сказал Зубов. - А я было… Ну, там увидим. Воля Божья… Как государыня пожелает…
- Вестимо, воля Божья да ее, государыни. Это вы правильно. Но уж воля эта и нам, малым людям, обозначается… Дай Господи… на многие лета! Еще раз благодарствуйте, что порадовали старика… Пожалуйте, посвечу вам… Осторожнее… Приступочка тут… Так… Пожалуйте…
* * *
Екатерина могла быть довольна: все шло по ее желанию, как она привыкла. Менялось только лицо, но порядок весь оставался прежний.
Правда, при всяком удобном случае Екатерина проливала немало слез по склонности к такого рода занятию. Но в те минуты, когда она проявляла довольный, веселый вид, в этом не было притворства, делала она это не для того, чтобы позлить или уколоть уходящих и успокоить с ней пребывающих.
Действительно, прежнее душевное равновесие вернулось к Екатерине. Даже до того, что накануне свадьбы Мамонова она весело резвилась с внуками, с некоторыми из самых близких лиц ее свиты, приняла участие в жмурках, затеянных молодежью на лужайке у озера…
Зубов всегда находился тут - не особенно близко, но и не так далеко, как бы полагалось караульному ротмистру.
Все смотрели. Некоторые пожимали плечами. Придворные из партии Потемкина и Безбородко высказывали самые неблагоприятные для новичка предположения, называя его эфемеридой, мотыльком-поденкой и прочее.
- Не ночной ли это бражник "мертвая голова", что живет дольше всех жуков и других сверчков запечных? - пошутил как-то Лев Нарышкин, услыхав прорицания и толки, недружелюбные для Зубова.
Окружающие значительно переглянулись и убедились, что дело серьезнее, чем предполагали многие.
И снова стали повторять анекдот, который раз пустили тут же про Орлова и Потемкина, в их прежнюю пору.
- Представьте, какая шутка случая, - говорили у Дашковой и в других гостиных, где особенно интересовались домашней жизнью Екатерины. - Они встретились во вторник на лестнице. Мамонов сходит в коляску, а Зубов подымается. Сошлись, раскланялись. Зубов так мягко, знаете, вежливенько, так по-лисьему, как он всегда, спрашивает: "Что новенького, ваше сиятельство, слыхать нынче во дворце?" А тот повел презрительно глазами и говорит: "Нового ничего… Разве вот только: вы подыметесь - я опускаюсь…" Засмеялся и дальше идет. Тот так и остался с носом.
Но все признали, что Зубов "подымется" по дворцовой лестнице, и очень быстро. Тем более это казалось неожиданным, что никто почти не знал, чья рука выдвинула эту новую марионетку на первый план дворцовой сцены.
Салтыков слушал толки, поводил остреньким носом своим и хитро посмеивался.
1 июля состоялась свадьба Мамонова и Щербатовой.
Государыня сама убирала бриллиантами голову своей фрейлины, как это бывало обычно. Гостей - по желанию графа - приглашено было очень мало…
Свадебный вечер прошел довольно грустно, хотя новобрачному выдали наличными сто тысяч рублей и данную на три тысячи душ - поистине царский свадебный подарок. Он был особенно значителен потому, что война истощила все средства и казна почти пустовала.
В полночь молодые выехали в Москву для свидания с родителями графа Мамонова. Конечно, и на прощании пролито было немало слез, вырывались просьбы о прощении и слова милости, забвения прошлому, дурному, конечно, не хорошему…
Через день Зубов перебрался в помещение, прежде занимаемое Мамоновым. Только старый фаворит пользовался двумя этажами. Новому предоставлен был пока один нижний.
В тот же день он получил рескрипт о назначении своем флигель-адъютантом в чине полковника гвардии.
Захар, передав бумагу, указал Зубову на письменный стол великолепной работы, стоящий в кабинете нового фаворита:
- Заглянули бы сюда, ваше превосходительство… Может, еще что найдете хорошенькое? - И вышел, добродушно посмеиваясь.
Зубов сделал быстрое движение к столу, но удержался, дал уйти Зотову и обратился к юноше лет девятнадцати, красавцу, стройному, но совсем ребенку на вид, к брату своему Валериану, которого выписал сюда, чтобы поделиться нежданной удачей и счастьем:
- Это, должно быть, обычный подарок, на зубок… Знаешь, сколько?
- Сто тысяч всегда кладется, - живо отозвался хорошо осведомленный юноша. - У нас уже все порядки известны в этом доме… Открой скорей, поглядим. Интересно: золотом или ассигнациями?
- Разумеется, золотом, - раскрыв ящик, радостно заявил Платон. - Смотри… Не стоит пересчитывать… Тут написано везде на свертках… Смотри…
Быстро разрывая бумажные оболочки, Платон наполнил целым каскадом золотых монет ящик стола. Скоро он весь был полон. Нижняя доска погнулась от тяжести, грозила выпасть.
И на столе еще лежали неразвернутые столбики, по пятисот рублей каждый.
Пачка ассигнаций, тоже запечатанная, с надписью: "25000", пополняла счет.
С красными, возбужденными, ликующими лицами, с глазами сверкающими и радостными, оба брата посмотрели друг на друга.
- Эка фортунища, брат! - воскликнул Валериан. - Во сне не снилось. Вот бы старика нашего сюда! Он с ума бы сошел. Любит эти штучки… Ха-ха-ха… Хорошие оне…
И мальчик, погрузив руки в груду золота, подбрасывал осторожно монеты, прислушиваясь к веселому их звону, откликаясь ему молодым, восторженным смехом.
Платон что-то соображал.
- Слушай, - сказал он быстро, - бери себе, сколько надо, на расходы… Есть кошелек? Насыпай… Остальное свези в банк, положи на мое имя. Оставь тут тысяч пять. И ассигнациями захвати две тысячи… По дороге у Завулона возьмешь часы. Он знает… Я приглядел их для Нарышкиной. Вот черт баба. Она много мне помогла… Там я двое часов смотрел. Есть подороже, на три с половиной тысячи. Тех не бери. Пока и за две тысячи с нее довольно. Будет что дальше, так я ей еще поднесу… Стоит того… Знаешь, я тебе расскажу… Потом… Не здесь, не сейчас… Поезжай… Я прикажу, тебе это сложат в саквояж… Подожди… Смотри не оброни дорогой чего… Смотри… Я пошлю двух солдат с тобой из караула… Сам прикажи… Теперь ты будешь на мое место начальником караула. Я просил государыню. Она хочет познакомиться, видеть тебя… Оставь, не души меня… Ты - брат. Значит, я могу надеяться, что и от тебя увижу всякую помощь, если понадобится… Ступай же, сделай… Мне теперь без разрешения государыни никуда выезжать и выходить нельзя, ты знаешь…
- Да уж… Клетка чудесная… Но крепко приперта. Мы знаем… Не беспокойся. Я все сделаю. Я уж не мальчик. А за назначение… Как и благодарить тебя!.. Милый… Иду… бегу…
* * *
В тот же день, в среду вечером, была обычная игра в покоях государыни.
Граф Строганов, генерал Архаров, граф Штакельберг и Чертков составляли обычную партию Екатерины; Шувалова, Протасова, Нарышкина, графиня Брюс и Потоцкая играли за другим столом. Дежурные камер-юнкеры развлекали фрейлин, которые с удовольствием променяли бы эти покои на простор и прохладу дремлющего парка и ароматных цветников.
В раскрытые окна доносился запах зацветающих лип.
Платон Зубов в первый раз сидел тут в новеньком мундире с флигель-адъютантскими шнурами, доставленном ему утром вместе с назначением.
Он то подсаживался к столу Екатерины, которая каждый раз ласково заговаривала с ним, то бродил по комнатам, говорил с Валерианом, тоже приглашенным сюда, слушал шутки Льва Нарышкина и сдержанно смеялся, разговаривал с Салтыковым и Шуваловым, с Вяземским, с некоторыми пожилыми статс-дамами, искусно обходя юных фрейлин, которые уже сделали его предметом своего открытого, наивного обожания.
Зубов чувствовал, что взгляд Екатерины неотступно следит за ним. Не слыша, она слышит, угадывает все его речи, волнуется вместе с ним этим дебютом ее нового любимца среди первых лиц двора, в кружке самых близких к ней людей…
Очевидно, дело шло гладко и им были довольны. Все любезнее и приветливее становились слова и взоры государыни, когда он подходил к ее столу.
Салтыков весь сиял, блестел, как новая медная монета. Но из осторожности держался довольно чопорно и официально с новым фаворитом, своим ставленником. По его соображениям, старый хитрец решил, что Екатерина не должна знать об его близком участии в деле нового выбора ее неугомонного сердца.
Быстро стрелка дошла до десяти часов. Екатерина встала, простилась со всеми и, опираясь на руку своего нового флигель-адъютанта, ушла во внутренние покои.
Этим совместным удалением как бы официально был представлен двору и всему заинтересованному миру новый фаворит Екатерины, полковник Платон Зубов.
А этот двор, целая Россия и даже политический остальной мир не могли не заинтересоваться вопросом, кто заменит у трона место графа Димитриева-Мамонова. И враги и друзья знали, что государыня стремится не только найти личные радости в каждом новом избраннике, а старается воспитать в них, как сама часто повторяла, полезных слуг себе и родине.
Служить Екатерине значило иметь в руках нити очень сложных и важных дел, близких как внутренней, так и внешней жизни и деятельности целой России.
И остаток вечера тут, во дворце, и по своим роскошным жилищам, и вообще всюду, куда проникли верные слухи о новостях Царского Села, - везде только и толков было о том, примет ли новый курс обычное направление государственных дел или все останется по-старому - на время, по крайней мере… пока новичок не приобретет нового навыка, не попадет в руки какой-нибудь партии или не создаст свою, особую от всех, значительную и сильную конъюнктуру?..
На другое же утро передняя, приемная и еще два покоя на половине Зубова были переполнены с утра разным народом, явившимся, по старому обычаю, на поклон к новому баловню судьбы, к признанному фавориту - временщику, как называли по-русски этих баловней.
Прискакали люди, когда-либо знавшие ротмистра и полагающие, что их доброе отношение в прежнюю пору принесет теперь богатые плоды. Явились просители и льстецы, ищущие, перед кем склониться в раболепной мольбе… Не поленились и первые тузы империи явиться в полном параде с орденами и лентами, чтобы уверить в своей "аттенции" и всеконечном почитании восходящее на дворцовом горизонте новое светило…
Кроме своих - Салтыкова, Нарышкиных и Вяземского, - тут толпились и Безбородко со своим первым помощником Морковым, и престарелый генерал Мелиссино, и генерал Тутолмин, похожий на выездного гайдука из богатого дома, и Архаров; князь Урусов тискался ближе к спальне Зубова, чтобы первым попасть на глаза.
Шувалов появился попозднее. Герцог курляндский, сидящий как раз в Петербурге, всем дающий взятки, ищущий у всех покровительства, попал в первые ряды… Граф Самойлов из партии Потемкина и еще несколько таких же сановников хотя с недовольными, будирующими минами и с колкостями на устах, но явились сюда со всеми…
Почему-то Зубов заспался или нарочно оттягивал свой выход ко всей толпе незваных, но желанных гостей - и теснота быстро увеличивалась от наплыва новых лиц.
Только около одиннадцати часов показался полковник, словно для того, чтобы сделать смотр этому отряду генералов, добровольно пришедших заявить ему о своей готовности служить под его неопытной еще командой…
Чувство гордости охватило счастливца-выскочку, когда он увидел, какие сливки двора и общества смиренно дожидаются его появления, как они почтительно, гулко приветствуют его, отвечая на любезный хозяйский прием.
Но в то же время в душе, непривычной к этой придворной, удушливой среде, к этой готовности пресмыкаться перед успехом, в груди у Зубова вдруг загорелось какое-то неожиданное возмущение, чувство гадливости по отношению к тем, кто, позабыв и года, и положение, и старые, боевые, служебные заслуги, прибежал и столпился гурьбой в приемных и передних комнатах молодого, безвестного офицера, вчера произведенного в полковники не за особые заслуги, а в знак сердечного расположения всевластной женщины, имеющей право распоряжаться здесь всем и всеми, как пожелает того она сама…
И это неожиданное, невольное чувство как бы преобразило, сразу переменило вид, наружность, манеры, самый голос Платона Зубова, тихого и застенчивого, мягкого и осторожного еще вчера…
Холодным взглядом окинул он толпу. Заговорил небрежно, полупрезрительно. Никто такому превращению не удивился, никто не обиделся…
III
"ДАВИД И ГОЛИАФ"
В воскресенье, 9 сентября, особенно большая толпа наполняла приемные покои и обширный круглый зал Таврического дворца.
Хотя все знали, что государыня почувствовала себя нездоровой и приема не будет, но никто не разъезжался, наоборот, как будто по воздуху передалась тревожная весть, и около полудня появились здесь даже лица, редко появляющиеся при дворе.
Многие знали, что за последние дни Екатерина, получив простуду в Казанском соборе, на молебствии по случаю успехов русского оружия на суше и на воде, все время недомогала, но крепилась и даже выезжала в эрмитажные спектакли.
А тут второй день упорно стали толковать, что больной стало хуже. Она не встает с постели, почти никого не принимает, разве только с самыми важными докладами.
Только Зубов, как верная сиделка, не отходил от постели своей покровительницы, и брат его Валериан порою сменял его, развлекая своими ребяческими выходками скучающую и недовольную императрицу.
- Все жалуется, - негромко сообщал Захар графу Строганову, который казался искренно огорчен недугом Екатерины, и Льву Нарышкину, забывшему теперь тоже о своих шутках и каламбурах. - Очень недовольна и собою, и докторами своими, и всеми на свете. Мол, дела столько, а с ней вот такая напасть… А доктора и поправить скорее не могут… Конечно, от огорчения оно еще труднее болезнь притушить… Норов нетерпеливый, горячий как был, так и остается у нее, у матушки у нашей…
- Ну а сейчас как? Лучше ей, Захарушка? Или нет? Правду скажи…
- Смею ли я неправду… вашему сиятельству… Лучше Бог дал… Ночь всю не спала… Колики донимали… пусто бы им было! А теперь уснула. Вот и не пускаем никого. Одна Анна Никитишна там да графинюшка.
- Браницкая? Больше никого? Только эти?
- Только-с. С вечера поручик Валериан Зубов с Платоном Александрычем сидеть изволили. А потом Платон Александрыч почитай всю ночь остаться изволили с доктором. А потом уж уговорила их матушка, чтобы обвеяться поехали… Хоть бы на охоту, мол, на часок, на другой… Ну, выехали оба! Да, поди, долго не наполюют. Скоро и назад повернет. Только что ослушаться не хотел, чтобы не перечить матушке. Известное дело: больной, что малый…
- Да, да, правда твоя. Так на охоте они… Ну, мы еще переждем немного. Если проснется государыня - проведай: что и как? И скажи нам…