VI. Душа земли переходит в человека
Число вандейских инсургентов нельзя определить меньше чем в пятьсот тысяч человек, считая здесь, впрочем, женщин и детей. Тюффен де ла Пуари определяет число одних бойцов в полмиллиона.
Кроме того, им помогали федералисты: Жиронда была сообщницей Вандеи. Из Лозера прибыло в Вандею тридцать тысяч человек. Открыто восстали восемь департаментов - пять в Бретани и три в Нормандии. Эвре, братаясь с Каэном, имел своим представителем в восстании своего мэра Шомона и старшину Гарденбаса. Бюзо, Горзас и Барбару в Казне, Бриссо - в Мулене, Шассан - в Лионе, Рабо Сент-Этьенн - в Ниме, Мельян и Дюшатель - в Бретани, - все они раздували пламя восстания.
Были две Вандеи: большая, которая вела войну в лесах, и малая, которая вела ее в кустах; именно это и отличает Шаррета от Жана Шуана. Малая Вандея была наивна, большая - испорчена; во всяком случае первая была симпатичнее. Шаррет был сделан маркизом, генерал-лейтенантом королевских армий и получил орден Святого Людовика; Жан Шуан остался Жаном Шуаном; но между тем первый приближается к разбойнику, а второй - к рыцарю. Что же касается великодушных предводителей - Ларошжаклена, Лескюра, Бонтана, то они просто заблуждались. Великая католическая армия была не что иное, как безумная затея, и поражение ее было неизбежно. Вандея не в состоянии была перейти за Лауру. Гражданская война не может быть завоевательной. Цезари и Наполеоны могут переходить Рейн, но для Ларошжаклена немыслимо было перейти за Луару.
Настоящая Вандея - это Вандея у себя дома; здесь она более чем неуязвима - она неуловима.
Вандеец у себя дома - это контрабандист, земледелец, солдат, пастух, браконьер, вольный стрелок, звонарь, крестьянин, шпион, убийца, причетник, лесной зверь. Ларошжаклен - не что иное, как Ахилл, Жан Шуан - Протей.
Вандейское восстание потерпело поражение; другие подобные крестьянские восстания, как, например, в Швейцарии, сопровождались успехом. Между восстанием горцев, как, например, швейцарцев, и восстанием в лесах, как, например, вандейцев, существует та зависящая от среды разница, что первые почти всегда борются за идею, а вторые - за предрассудок. Первые парят, вторые ползают; первые сражаются за человечество, вторые - за пустыню; первые жаждут свободы, вторые - одиночества; у первых во главе общие интересы, у вторых - частные; первые имеют дело с безднами, вторые - с трясинами; первые - люди потоков и пены, вторые - люди стоячих вод, гнездилища лихорадок; у первых над головами - небесная лазурь, у вторых - хворост; первые облиты светом, вторые окутаны потемками.
Горы и равнины порождают разных людей. Гора - это цитадель, лес - это засада; первая синоним смелости, вторая - коварства. Еще люди древнего мира помещали богов на вершинах гор, а сатиров - в лесной чаще. Сатир - это дикарь, полубог, получеловек. В свободных странах мы находим Апеннины, Альпы, Пиренеи, Олимп. Парнас - это опять же гора.
Монблан был колоссальным союзником Вильгельма Телля; индийские поэмы сложились у подножия Гималайских гор. Греция, Испания, Италия, Швейцария богаты горами; Кимврия, Германия, Бретань - лесами. Лес - это синоним варварства.
Свойство почвы внушает человеку те или другие действия; оно в большей мере является его сообщником, чем то обыкновенно полагают. Ввиду некоторых диких пейзажей поневоле появляется желание оправдать человека и обвинить природу, бросающую как бы вызов человеку. Пустыня оказывает порой вредное влияние на совесть, в особенности на совесть малопросвещенную. Возвышенная совесть - это Иисус и Сократ; низкая совесть - Атрей и Иуда. Низкая совесть склонна к пресмыканию; она любит скрываться в густом лесу, в терновнике, под кустами, в болоте; там она проникается дурными наклонностями. Оптические обманы, необъяснимые миражи, ошибки во времени и в месте наводят на человека тот страх, полурелигиозный, полуживотный, который в обыкновенные времена ведет к предрассудкам, а в смутные времена - к жестокости. Галлюцинации держат факелы, освещающие путь к убийству. Разбой - это своего рода головокружение. Величественная природа имеет двойной смысл: она просвещает высокие умы и ослепляет низкие. Когда человек невежествен, когда пустыня полна миражей, тьма одиночества присоединяется к тьме разума, и вследствие того перед человеком разверзается несколько бездн. Какой-нибудь утес, какой-нибудь овраг, какая-нибудь чаща, какой-нибудь странный вечерний просвет могут натолкнуть человека на безумное и свирепое действие. Можно было бы почти сказать, что есть преступные местности.
Свидетелем скольких ужасных вещей был мрачный холм, возвышающийся между Беньоном и Плеланом!
Широкие горизонты дают широкий простор и человеческой мысли; суженные горизонты суживают и мысль, и люди с великой душой превращаются в людей ограниченных. Примером тому может служить Жан Шуан. Общие идеи, ненавидимые во имя частных интересов, - в этом и заключается борьба за прогресс.
Родной край и Отечество - в этих двух словах суммируется вся Вандейская война: борьба местной идеи против универсальной, крестьян против патриотов.
VII. Вандея прикончила Бретань
Бретань - это старая бунтовщица. В течение целых двух тысячелетий, каждый раз, когда она поднималась, она была права; но на этот раз она ошибалась. И между тем, в сущности борясь против революции или против монархии, против народных представителей-делегатов или против герцогов и маркизов-губернаторов, против ассигнаций или против соляного налога, кто бы ни были бойцы - Никола Рапен или Франсуа де Лану, капитан Плювио и госпожа Лагарнаш или Стоффле, Кокеро и Лешанделье де Пьервилль, под начальством ли принца Рогана против короля, или Ларошжаклена за короля - Бретань вела все одну и ту же борьбу - борьбу местного духа против центральной власти.
Эти старые провинции представляли собой пруд; всякое движение было чуждо этой стоячей воде; дувший на них ветер не освежал, а раздражал их. Недаром часть этой провинции называлась Финистер: здесь кончалась Франция, кончалась цивилизация и останавливалось поступательное движение поколений.
Стой! - кричал океан суше. Стой! - кричало варварство цивилизации. Каждый раз, когда центр, Париж, давал толчок, все равно, исходил ли этот толчок от королевской или от республиканской власти, был ли он на руку деспотизму или свободе, Бретань, чуя что-то новое, ощетинивалась. Оставьте нас в покое! Чего вам от нас нужно? Равнина хватается за вилы, леса - за карабин. Все наши попытки, наша инициатива в деле законодательства и воспитания, наши энциклопедии, наши философии, наши гении, все то, чем мы гордимся, не имеет никакой цены в глазах этих дикарей. Местные колокольни бьют в набат, призывая к борьбе против французской революции, местные долины возмущаются против шумных парижских площадей, и сельская церковь в каком-нибудь Го-де-Прэ колокольным звоном объявляет войну Луврской башне.
Вандейское восстание было не что иное, как прискорбное недоразумение. Это была колоссальная свалка, ссора титанов, бесполезный бунт, все то, от чего в истории осталось только одно слово Вандея - слово громкое, но мрачное. Вандея сама накладывала на себя руки ради отсутствующих, жертвовала собой ради эгоистов, предлагала свое беззаветное мужество трусам; она действовала без стратегии, без тактики, без расчета, без плана, без цели, без ответственности, без головы; она ясно доказывала, что можно иметь сильную волю и быть бессильным; вандейцы оказались одновременно и рыцарями и дикарями: они наивно вздумали оградить себя против света перилами мрака; невежество оказывало глупое, но в то же время геройское и продолжительное сопротивление истине, справедливости, разуму, свободе. Восьмилетняя резня, разорение четырнадцати департаментов, заброшенные поля, вытоптанные жатвы, сожженные деревни, разграбленные города, разгромленные дома, убитые женщины и дети, зажженные факелы в соломенных крышах, проткнутые шпагами сердца, ужас цивилизации, надежда сэра Вильяма Питта - вот что такое была эта война, эта бессознательная попытка отцеубийства.
Вообще же Вандея содействовала делу прогресса, доказав необходимость разорять исконный бретонский мрак и озарить эту чащу яркими лучами света. И исторические катастрофы по-своему могут приносить известную долю пользы.
Книга вторая
ТРОЕ ДЕТЕЙ
I. Plus quam civilia bella
Лето 1792 года было очень дождливое; лето 1793 года было очень жаркое. Вследствие гражданской войны в Бретани были уничтожены все дороги. Однако, благодаря хорошему лету, можно было путешествовать: хорошо просохшая земля - самая лучшая дорога.
В один ясный июльский вечер, приблизительно с час после захода солнца, всадник, ехавший со стороны Авранша, остановился перед небольшой харчевней Круа-Браншар, у въезда в Понторсон, на вывеске которой можно было прочесть следующие слова: "Здесь можно получить хороший мед". Днем было жарко, но теперь начинал дуть свежий ветер.
Путник был укутан в просторный плащ, покрывавший и круп его лошади. На голове у него была надета широкополая шляпа с трехцветной кокардой, что было не совсем безопасно в этих краях, так как, того и гляди, можно было ожидать выстрела из-за какого-нибудь плетня, причем кокарда представляла собою отличную цель. Плащ был завязан под шеей, но спереди он распахивался и из-под него можно было разглядеть трехцветную перевязь и две ручки пистолетов, торчавшие из-за пояса. Из-под полы плаща высовывался конец сабли.
Когда всадник остановил своего коня возле харчевни, дверь отворилась, и на пороге показался хозяин с фонарем в руке. На дворе было еще достаточно светло, но в комнате уже стемнело.
- Что, гражданин, вы думаете здесь остановиться? - спросил хозяин, взглянув на кокарду.
- Нет, я еду в Доль.
- В таком случае лучше возвратитесь в Авранш или оставайтесь в Понторсоне. В Доле дерутся.
- Вот как! - заметил всадник и прибавил: - Дайте овса моему коню.
Хозяин принес колоду, высыпал в нее мешок овса и разнуздал лошадь, которая, фыркая, принялась жевать овес. Разговор продолжался.
- Что, гражданин, этот конь ваш собственный или реквизированный?
- Мой собственный. Я купил его, заплатив свои кровные денежки.
- А откуда держите путь?
- Из Парижа. Только я еду окольными дорогами.
- Еще бы! Большие дороги не безопасны. Впрочем, почта еще ходит.
- До, но только до Алансона. Туда я доехал в почтовой карете.
- А-а, скоро во Франции уже не будет почты! Не хватает лошадей. За лошадь в триста франков платят шестьсот, а к фуражу и не подступишься. Я сам прежде держал почту, а теперь приходится держать постоялый двор. Из 1313 прежних содержателей почтовых станции двести бросили это занятие. А что, гражданин, вы платили прогоны по новому тарифу?
- Да, начиная с первого мая.
- Значит, по двадцати су за милю в карете, по двенадцати - в кабриолете и по пяти - в телеге. А эту вы лошадь купили в Аланосе?
- Да, в Аланосе.
- И вы ехали на ней целый день?
- Да, с самого рассвета, равно как и вчера и третьего дня.
- Оно и видно. Вы проехали, значит, на Домфрон, Мортен и Авранш. Послушайтесь моего совета, гражданин, - отдохните. И лошадь ваша устала, да и вы, вероятно, не менее того.
- Лошади имеют право уставать, но люди этого права не имеют.
Хозяин снова уставился на путника и увидел перед собою лицо спокойное, серьезное и даже строгое, обрамленное седыми волосами. Затем он перевел взор на дорогу, на которой ни в ту ни в другую сторону не видно было ни души, и спросил:
- И вы решаетесь путешествовать совершенно один?
- Нет, у меня есть конвой: моя сабля и мои пистолеты!
Хозяин принес ведро воды и напоил лошадь, не переставая смотреть на приезжего и бормоча сквозь зубы:
- До чего он похож на священника!
- Вы говорите, что в Доле дерутся? - спросил всадник.
- Да. Вероятно, мы сейчас услышим выстрелы.
- Но кто же дерется?
- "Бывший" с "бывшим"; один "бывший" дерется за республику, а другой - за короля.
- Да ведь уже нет больше короля.
- Все равно: есть дофин. И любопытнее всего то, что оба "бывшие" - родня между собой.
Всадник внимательно слушал его. Трактирщик продолжал:
- Один молод, другой стар; племянник сражается против дяди. Дядя - роялист, племянник - республиканец; дядя начальствует над белыми, племянник - над синими. Ну, эти-то уж не пощадят друг друга, нет! Вот увидите! Это - борьба не на жизнь, а на смерть. Хотите ли знать, гражданин, какими любезностями они обмениваются? Прочтите-ка вот эту афишу; старик велел расклеить ее повсюду, на всех заборах, на всех деревьях и даже на моей двери.
Трактирщик поднес свой фонарь к листу бумаги, наклеенному на одной из створок дверей, и так как афиша была напечатана очень крупными буквами, то всадник, не слезая с коня, мог прочесть следующее:
"Маркиз Лантенак имеет честь уведомить племянника своего, господина виконта Говэна, что если ему, маркизу, удастся захватить господина виконта, то он с превеликим удовольствием велит его расстрелять".
- А вот и ответ, - продолжал трактирщик, оборачиваясь и освещая фонарем другую афишу, приклеенную рядом с первой, на другой створке двери. Путник прочел:
"Говэн предупреждает Лантенака, что если он Лантенака захватит, то велит его расстрелять".
- Вчера, - сказал трактирщик, - на мою дверь наклеили первую из этих афиш, а сегодня утром - вторую. Как видите, ответ не заставил себя долго ждать.
Путник вполголоса, как бы говоря сам с собою, произнес следующие слова, которые трактирщик расслышал, но которых не мог понять.
- Да, это уже не гражданская война; это - война семейная. Впрочем, оно так и лучше. Обновление народов может совершиться только этой ценой, - и затем, не спуская глаз со второй афиши, он поднес руку к шляпе и отдал ей честь.
- Видите ли, в чем дело, гражданин, - продолжал трактирщик. - Мы, жители городов и местечек, стоим за революцию, поселяне - против нее; другими словами, мы - французы, они - бретонцы. Это борьба горожан против мужиков. Они называют нас мещанами, мы их называем мужланами. Дворяне и попы стоят за них.
- Ну, однако же, не все, - проговорил всадник.
- Понятно, не все, гражданин; вот видите ли, - прибавил он, указывая на обе афиши, - виконт против маркиза. - И он пробормотал сквозь зубы: - И к тому же бьюсь об заклад, что я теперь беседую с бывшим попом.
- А на чьей же стороне пока успех? - спросил всадник.
- Пока на стороне виконта. Но он достается ему нелегко. Старик силен. Оба они - из семейства Говэнов, из здешних. Семейство это разделилось на две ветви: на старшую, главой которой считается маркиз Лантенак, и на младшую, с виконтом Говэном во главе. Теперь обе эти ветви борются друг с другом. У деревьев это не случается, но среди людей бывает. Этот маркиз Лантенак пользуется в Бретани громадным авторитетом; крестьяне считают его принцем. В первый же день его высадки под его знаменем собралось восемь тысяч человек; в течение одной недели поднялось триста приходов. Если бы ему удалось утвердиться на каком-нибудь пункте побережья, англичане немедленно бы высадились. К счастью, по какой-то странной случайности, тут оказался его племянник с отрядом республиканцев, и он оттеснил от берега своего дядю. К тому же случилось, что этот Лантенак в самый день своего прибытия велел перебить множество пленных и в том числе двух женщин, у одной из которых было трое ребятишек, усыновленных одним из парижских батальонов. Это привело батальон в ярость, - он называется батальоном Красной Шапки; уцелели уже немногие из этого батальона, но все это народ беззаветно храбрый. Они вошли в состав отряда Говэна, и ничто не в состоянии противостоять им. Они во что бы то ни стало желают отомстить за смерть женщин и выручить ребятишек; а между тем неизвестно, что сделал с последними старик, и это приводит в ярость парижских гренадеров. Если бы не случай с этими детьми, борьба никогда не велась бы с таким ожесточением. Виконт - храбрый и прекрасный молодой человек, но старик - настоящий изверг. Крестьяне называют эту войну борьбой архангела Михаила против Вельзевула; вам, быть может, известно, что архангел Михаил особенно почитается в этой стране; его имени посвящен большой утес, возвышающийся в бухте из воды. По распространенному в народе преданию, он убил дьявола и зарыл его тело под другой горой, недалеко отсюда, которая зовется "Могильной".
- Да, да, знаю, - проговорил путник и продолжал как бы про себя: - Гора называется могильной, "tombelaine". Может быть, это название происходит также от латинского "Tumba Beleni", то есть могила Ваала или Вельзевула.
- Я вижу, что вам знакомы эти подробности, - сказал трактирщик и прибавил про себя: "Он знает по-латыни! Ну конечно же, это поп!" Так вот, гражданин, - продолжал он, - в глазах крестьян возобновляется именно борьба святого Михаила против Вельзевула. Само собою разумеется, что для них святой Михаил - это роялистский генерал, а Вельзевул - это предводитель республиканцев. На деле же, если здесь есть дьявол, то это Лантенак, а если есть ангел, то это Говэн. Ах, я совсем было забыл спросить вас, гражданин, не желаете ли вы поужинать?
- Спасибо; у меня есть кусок хлеба и фляжка с вином. Но вы ничего не сказали мне о том, что происходит в Доле.
- А вот что. Говэн командует экспедиционным отрядом, предназначенным для операций вдоль побережья. Цель Лантенака заключалась в том, чтобы поднять всю страну, чтобы опереть Нижнюю Бретань на Нижнюю Нормандию, чтоб открыть доступ в страну англичанам и привести на помощь двумстам тысячам восставших вандейцев английский вспомогательный корпус в 20 000 человек. Говэн расстроил весь этот план. Он занял побережье и оттесняет Лантенака внутрь страны, а англичан - в море. Недавно еще Лантенак был здесь, но Говэн выбил его; он отнял у него Пантобо, прогнал его из Авранша и Вильдье, не допустил до Гранвилля. Теперь он разными маневрами старается загнать его в Фужерский лес и там окружить. До сих пор все шло хорошо. Не далее как вчера Говэн был здесь со своей колонной. Но вдруг старик сделал ловкий маневр, и, как слышно, идет теперь к Долю. Если ему удастся взять этот город и установить на близлежащей горе батарею, - а при его отряде есть артиллерия, - то англичанам можно будет здесь высадиться, и все будет потеряно. Поэтому, так как нельзя было терять ни минуты, то Говэн, человек очень способный, быстро, никого не спрашиваясь и не дожидаясь приказаний, принял самостоятельное решение: велел седлать лошадей и запрягать орудия, собрал свой отряд, и в то самое время, когда Лантенак собрался атаковать Доль, двинулся вперед, чтобы атаковать Лантенака. В Доле оба этих упрямых бретонца должны столкнуться лоб в лоб. Удар будет сильный! В настоящее время они уже должны быть там.
- А за сколько времени можно добраться отсюда до Доля?
- Для отряда с обозом, по крайней мере, нужно три часа. Но они уже там.
- Действительно, мне кажется, будто я слышу пушечную пальбу, - сказал путник, прислушиваясь.