"…принимая в соображение, - продолжал глашатай, махая в воздухе афишей, - 17-ю статью закона от 30 апреля, предоставляющую неограниченные полномочия комиссарам в возмутившихся провинциях, - объявляются стоящими вне закона…"
Здесь он помолчал немного и затем продолжал:
"…лица, обозначенные нижеследующими именами и фамилиями…"
Толпа замерла. Глашатай еще более повысил голос и продолжал:
"…Лантенак, разбойник!"
- Это он о нашем барине, - пробормотал один из крестьян. И по всей толпе пронеслось:
- Это наш барин.
"…Лантенак, бывший маркиз, а ныне разбойник! - продолжал глашатай. - Иманус, разбойник!"
- Это Гуж-ле-Брюан.
- Да, это истребитель синих, - проговорили два крестьянина, искоса поглядывая друг на друга.
"…Гран-Франкёр, разбойник", - продолжал глашатай свое перечисление.
- Это священник. Это господин аббат Тюрмо, - пронеслось в толпе.
- Да, он состоит священником где-то в окрестностях Шапельского леса.
- Что не мешает ему быть разбойником, - заметил третий.
"…Буануво, разбойник, - читал глашатай. - Оба брата Пиканбуа, разбойники. - Узар, разбойник…"
- Это господин де Келен, - проговорил один из крестьян.
"…Панье, разбойник…"
- Это господин Сефер.
"…Плас-Нетт, разбойник…"
- Это господин Жамуа.
Глашатай продолжал свое чтение, не обращая внимания на эти комментарии.
"…Гинуазо, разбойник. - Шатенэ, по прозванию Роби, разбойник…"
- Гинуазо - это Белокурый, Шатенэ - это Сент-Уэн, - прошептал один крестьянин.
"…Уанар, разбойник", - читал глашатай.
- Он из Рюлье, - послышалось в толпе. - Да, это Золотая Ветка. - Еще его брат был убит при нападении на Понторсон. - Да, да, Уанар-Малоньер. - Такой красивый девятнадцатилетний парень!
- Тише! - крикнул глашатай. - Выслушайте список до конца: "Бель-Винь, разбойник. Ла Мюзетт, разбойник. Сабрту, разбойник. Брэн д'Амур, разбойник…"
Какой-то парень толкнул локтем стоявшую возле него девушку. Та улыбнулась.
"…Шантан Ивэр, разбойник, - продолжал глашатай. - Ле Ша, разбойник…"
- Это Мулар, - заметил один из крестьян.
"…Табуз, разбойник…"
- Это Гоффр, - пробормотал другой крестьянин.
- Да ведь их двое, Гоффров, - заметила какая-то женщина.
- Оба они молодцы, - проговорил крестьянин.
Глашатай затряс афишей, и барабанщик забил дробь.
Глашатай продолжал чтение:
"…Вышепоименованные лица, где бы они ни были схвачены, по удостоверении их личности, будут немедленно преданы смерти".
По толпе пробежало движение. Глашатай продолжал:
"…А всякий, кто даст им у себя убежище или станет способствовать их бегству, будет предан военно-полевому суду и казнен смертью. Подписано…"
Воцарилось глубокое молчание.
"Подписано: комиссар Комитета общественного спасения Симурдэн".
- Тоже священник, - проговорил один из крестьян.
- Да, бывший приходский священник в Паринье, - подтвердил другой.
- Тюрмо и Симурдэн, - заметил третий. - Один белый, другой синий; оба священники.
- Это неверно, что один синий, другой белый, они оба черные, - сострил четвертый.
- Да здравствует республика! - воскликнул мэр, стоявший все время на балконе, приподнимая свою шляпу.
Барабанная дробь возвестила толпе, что глашатай еще не кончил; и, действительно, он сделал знак рукой.
- Внимание! - крикнул он. - Вот еще четыре последние строчки правительственного объявления. Они подписаны начальником экспедиционного отряда на северном побережье, полковником Говэном.
- Слушайте! слушайте! - пронеслось в толпе.
"…Под страхом смертной казни…" - прочел глашатай.
Все затаили дыхание?
"…Под страхом смертной казни запрещается, во исполнение вышеприведенного распоряжения, оказывать какую-либо помощь девятнадцати вышепоименованным бунтовщикам, окруженным и запертым в настоящее время в Тургской башне".
- Что? Тургская башня? - раздался в толпе голос. То был женский голос, голос матери.
III. Народный гул
Михалина Флешар замешалась в толпу. Хотя она и не вслушивалась в то, что читалось и говорилось, но когда до ее слуха долетели слова "Тургская башня", она подняла голову.
- Что! - повторила она. - Тургская башня?
Все оглянулись на нее. Она имела совершенно растерянный вид, а тело ее было покрыто лохмотьями.
- Это какая-то бродяжка, - раздались вокруг нее голоса. Одна крестьянка, несшая в корзине лепешки из гречневой крупы, приблизилась к ней и сказала ей на ухо:
- Замолчите!
Михалина Флешар с удивлением посмотрела на эту женщину. Она снова перестала что-либо понимать. Это слово "Ла-Тург" словно молнией озарило ее ум, и затем все опять покрылось густым мраком. Разве она не имела права спросить? Чего это все так на нее уставились?
Барабанщик в последний раз ударил дробь, чиновник приклеил к стене афишу, мэр возвратился в свои комнаты, глашатай отправился в следующую деревню, и толпа начала расходиться. Перед афишей осталась только небольшая кучка людей. Михалина Флешар направилась к этой группе. В ней шли разговоры по поводу лиц, только что объявленных стоящими вне закона. Группа эта состояла из белых и из синих, то есть из крестьян и мещан. Какой-то крестьянин говорил:
- А все же им не удалось захватить всех. Девятнадцать человек - это еще далеко не все. В этом списке не значится ни Приу, ни Бенжамен Мулен, ни Гупиль из Андульеского прихода.
- Ни Лориен из Монжана, - вставил другой.
- Ни Брис-Дени, ни Франсуа Дюдуэ из Лаваля, - раздалось в толпе. "Ни Гюэиз из Лонэ-Вилье". "Ни Грежис". "Ни Пилон". "Ни Фильёль". "Ни Мениссан". "Ни Гегаррэ". "Ни три брата Ложерэ". "Ни господин Лешанделье из Пьервилля".
- Дураки! - проворчал седовласый старик. - Разве вы не понимаете, что когда они захватят Лантенака, в их руках будет все?
- Да ведь они его еще не захватили, - пробормотал один из более молодых.
- Лантенак захвачен - захвачена душа, - продолжал старик. - Лантенак убит - убита Вандея.
- А кто такой этот Лантенак? - спросил один из мещан.
- Это - один из "бывших", - ответил другой мещанин.
- Это - один из тех, которые расстреливают женщин, - добавил третий.
Михалина Флешар услышала эти слова и проговорила:
- Это верно.
На нее оглянулись.
- Да, да, меня расстреляли, - продолжала она. Эти слова "меня расстреляли" произвели на толпу странное впечатление: живое существо вдруг объявляло себя мертвецом. Ее начали разглядывать несколько искоса. Ее внешний вид, действительно, производил тяжелое впечатление: вся трепещущая, дрожащая, растерянная, озиравшаяся, как дикий зверь, и до того перепуганная, что она способна была навести страх и на других. В отчаянии женщины, при всем ее бессилии, есть что-то ужасное. Перед собой точно видишь существо, повешенное над бездной судьбы. Но крестьяне смотрят на вещи несколько грубее. Один из них пробормотал сквозь зубы:
- Должно быть, шпионка.
- Замолчите же и уходите, - шепнула ей та самая женщина, которая уже раньше заговаривала с нею.
- Да ведь я никому не делаю зла, - ответила Михалина Флешар. - Я только разыскиваю своих детей.
Женщина взглянула на тех, которые уставились на Михалину Флешар, приложила себе палец ко лбу и, мигая глазами, проговорила:
- Она говорит правду.
Затем она отвела ее в сторону и дала ей гречневую лепешку.
Михалина Флешар, даже не поблагодарив ее, с жадностью принялась есть лепешку.
- Да, - сказали крестьяне, - она ест, точно скотина. Очевидно, она не виновата.
Затем и последние разошлись; все удалились один за другим.
Когда Михалина Флешар закончила есть, она сказала крестьянке:
- Хорошо; я насытилась. А теперь укажите мне дорогу в Ла-Тург.
- Ну, вот, снова начинается! - воскликнула крестьянка.
- Мне необходимо идти в Ла-Тург. Как туда пройти?
- Ни за что вам этого не скажу, - проговорила крестьянка. - Чтобы вас там убили, что ли! Да к тому же я и не знаю дороги туда. Что же это такое, вы действительно с ума сошли? Послушайте, моя милая, у вас такой усталый вид. Хотите отдохнуть у меня?
- Мне некогда отдыхать, - ответила мать.
- У нее с ног даже кожа сошла, - проговорила вполголоса крестьянка.
- Ведь вам же говорят, - с живостью заговорила Михалина Флешар, - что у меня украли моих детей: двух мальчиков и девочку. Я иду из жилища Тельмарка-Бродяги, там, в лесу, знаете? Вы можете справиться обо мне у Тельмарка, да и у того крестьянина, которого я встретила там в поле. Этот бродяга меня вылечил. Кажется, у меня была перебита какая-то кость. Все это, действительно, было. Да вот еще сержант Радуб, и у него можно справиться. Он все скажет; ведь это он встретил нас в лесу. Трое, слышите ли, трое детей. Старшего зовут Рене-Жан; я могу доказать это; второго зовут Гро-Ален, а девочку - Жоржетта. Мой муж умер; его убили. Он был крестьянином в Сискуаньяре. У вас такой добрый вид: пожалуйста, укажите мне дорогу. Я не сумасшедшая, - я мать. Я потеряла своих детей и теперь ищу их, - вот и все. Я сама не знаю, откуда я иду. Прошлую ночь я спала на соломе в каком-то сарае. А теперь я иду в Ла-Тург. Я не воровка. Вы видите, что я говорю правду. Следовало бы помочь мне разыскать моих детей. Я не здешняя. Меня расстреляли, но я сама не знаю где.
- Послушайте, прохожая, - проговорила крестьянка, пожимая плечами, - во время революции не следует болтать такого вздора, которого никто не понимает. Вас за это могут арестовать.
- Где Ла-Тург? - воскликнула несчастная мать. - Ради Младенца Иисуса и Пресвятой Девы прошу вас, умоляю вас, скажите мне, как мне пройти в этот Тург?
- Не знаю! - резко сказала окончательно рассердившаяся крестьянка. - И если бы я и знала, то все-таки не сказала бы вам. Это нехорошее место. Вам туда незачем идти.
- А я все-таки пойду туда, - сказала Михалина и, действительно, пошла.
Крестьянка посмотрела ей вслед и пробормотала:
- Однако нужно же ее хоть покормить.
Она побежала вслед за Михалиной и сунула ей в руку еще одну лепешку, со словами: "Возьмите себе это на ужин".
Михалина Флешар взяла лепешку, ничего не отвечая, не поворачивая даже головы, и продолжала идти вперед. Она вышла за околицу селения. Здесь она встретила трех детей в лохмотьях. Она подошла к ним поближе и пробормотала про себя: "Нет, не они. Две девочки и один мальчик". Заметив, что они уставились на ее лепешку, она отдала ее им. Дети пугливо схватили ее, а Михалина углубилась в лес.
IV. Ошибка
В это самое утро, еще до рассвета, среди царившего еще в лесу сумрака, по дороге, ведущей от Жавенэ к Лекуссу, случилось следующее:
В лесной части Бретани все дороги сильно разбиты и, кроме того, дорога из Жавенэ в Паринье, через Лекусс, проходила между двух обрывистых холмов, к тому же она была очень извилиста; вообще она походила скорее на овраг, чем на дорогу. Эта дорога идет из Витрэ, и когда-то по ней проезжала карета госпожи Севинье. Вдоль дороги, с обеих сторон, тянутся изгороди. Словом, трудно представить себе лучшее место для засады.
В это утро, за час перед тем, как Михалина Флешар, пройдя другой стороной леса, зашла в первое селение, где ей довелось увидеть мрачное шествие гильотины, в лесной чаще, через которую проходит Жавенейская дорога, сразу за мостом, через реку Куэнон, собралась толпа людей, прятавшихся в густом кустарнике. Люди эти были крестьянами, одетыми в кожаные плащи, вроде тех, какие носили короли Бретани в VI столетии и которые продолжали носить крестьяне в XVIII. Они были вооружены, одни - ружьями, другие - мотыгами. Те, у которых были мотыги, только что сложили на небольшой лужайке костер из сухого хвороста и бревен, который оставалось только поджечь. Те же, у которых были ружья, расположились по обе стороны дороги и затаились. Если бы кто-нибудь мог разглядеть этих людей сквозь чащу листьев, то он увидел бы, что все они держали указательный палец правой руки у взведенных курков, направив дула своих ружей из-за ветвей на дорогу. Очевидно было, что они засели в засаду. Среди утренних сумерек раздавались отрывочные, произносимые вполголоса слова:
- Уверен ли ты в этом?
- Да, так говорят.
- Она сейчас проедет?
- Говорят, что она уже недалеко.
- Ну, так пускай же она здесь и остается.
- Нужно ее сжечь.
- Нас именно для этого и собралось здесь три деревни.
- А как же с конвоем?
- Его перебьют.
- Да верно ли, что она проедет именно по этой дороге?
- Говорят.
- Значит, ее везут из Витрэ?
- Конечно.
- А раньше слышно было, что ее повезут из Фужера.
- Из Фужера или из Витрэ - один черт.
- Это верно.
- Ну и пускай себе едет обратно.
- Конечно.
- В Паринье ее везут, что ли?
- Кажется.
- Ну, туда она не попадет.
- Ни за что!
- Тише, тише!
Действительно, нелишне было помолчать, так как начинало уже светать. Вдруг сидевшие в засаде люди затаили дыхание: послышались стук колес и конский топот. Они взглянули из-за ветвей и увидели на дороге длинную повозку, на которой что-то лежало, и конный конвой. Все это направлялось в их сторону.
- Вот она! - проговорил человек, которого можно было принять за предводителя отряда.
- Да, - подтвердил другой, - да еще с конвоем.
- В конвое всего двенадцать человек; а говорили, что их будет двадцать.
- Двенадцать или двадцать - все равно; мы всех их перебьем.
- Нужно подождать, пока они подъедут поближе.
Немного погодя повозка и конвой показались из-за поворота дороги.
- Да здравствует король! - крикнул один из крестьян, и раздался залп из ста ружей.
Когда дым рассеялся, конвоя уже не оказалось: семь всадников были убиты, остальные пятеро обратились в бегство. Крестьяне подбежали к повозке.
- Глядите-ка! - воскликнул предводитель. - Это вовсе не гильотина, а лестница.
Действительно, на повозке не оказалось ничего, кроме лестницы. Обе лошади были ранены; возчик был убит.
- Впрочем, все равно, - продолжал предводитель, - лестница, которую везут под конвоем, это нечто подозрительное. Везли ее по направлению к Паринье. Очевидно, она предназначалась для того, чтобы по ней взобраться на Тургскую башню.
- Нужно ее сжечь! - воскликнули крестьяне, что и было немедленно выполнено.
Что касается той зловещей повозки, которую они в действительности поджидали, то она направилась по другой дороге и была уже двумя милями дальше, в том самом селении, в котором видела ее Михалина Флешар.
V. Vox in deserto
Михалина Флешар, расставшись с детьми, которым она отдала свою лепешку, пустилась наугад дальше, идя по лесной тропинке. Так как крестьянка не захотела указать дорогу, то ей приходилось самой отыскивать ее. Она то присаживалась, то вставала, то снова присаживалась. Она чувствовала, как усталость переходила из мускулов в кости. Такую усталость чувствуют рабы; и она, действительно, была рабой, - рабой своего материнского чувства. Ей во что бы то ни стало нужно было найти своих детей; каждая потерянная минута могла быть для них роковой. Тот, на ком лежит такая обязанность, не имеет больше никаких прав; она не признавала за собою права на отдых. Но она дошла до такой степени усталости, когда после каждого лишнего шага можно задать вопрос: в состоянии ли будет человек сделать следующий? Она была на ногах с самого утра, не встретив на своем пути ни селения, ни даже отдельного дома. Она сначала пошла по одной тропинке, затем свернула на другую, и кончилось тем, что она окончательно заблудилась в гуще леса. Приближалась ли она к цели? Достигла ли она конца своих страданий? Она шла по тернистому пути и чувствовала то изнеможение сил, которое чувствует обычно путник, делая последний переход. Неужели она упадет на дороге и больше не сможет подняться? Минутами ей казалось, что она не в состоянии будет сделать и шага вперед. В лесу было темно, тропинки исчезали под травою, и она не знала, что ей делать. Она стала кричать, - никто не отзывался. Ей оставалась одна только надежда - на Бога.
Она осмотрелась кругом и увидела сквозь ветви просвет, направилась в ту сторону и внезапно очутилась на открытом пространстве. Перед ней была долина или, вернее сказать, узкая ложбина, на дне которой струился по камням ручеек. При виде воды она вспомнила, что ее давно уже томит жажда. Она подошла к ручью, нагнулась и напилась. Воспользовавшись тем, что для того, чтобы напиться, ей пришлось стать на колени, она горячо помолилась.
Приподнявшись, она постаралась ориентироваться и перешагнула через ручей. За ложбинкой тянулась насколько хватал глаз возвышенность, покрытая низкорослым кустарником, которая от самого ручейка медленно поднималась и терялась в дали. Если лес представлял собой уединенное место, то возвышенность была пустыней. В лесу, по крайней мере, можно было надеяться, что из-за каждого куста может показаться человек; на этой же возвышенности сразу было видно, что здесь никого нет. Только несколько птиц, как будто от чего-то спасавшихся, летали над вереском.
Тогда, чувствуя, как ноги ее подкашиваются, и придя в какое-то исступление, несчастная мать обратилась к пустынной местности с воплем отчаяния:
- Эй, кто тут?!
Она стала ждать ответа, и ответ не замедлил последовать. Раздался глухой, точно выходящий из глубины, голос, который несколько раз повторило эхо; но это было похоже не столько на человеческий голос, сколько на громовой удар или на пушечный выстрел. Матери, однако, показалось, будто этот голос ей ответил: "Да". Затем снова воцарилась мертвая тишина.
Михалина ободрилась и оживилась. Значит, все-таки вблизи кто-то есть, значит, она здесь не одна. Она только что напилась воды и помолилась; и то и другое ее подкрепило, и она принялась взбираться на плато с той стороны, откуда она услышала отдаленный громкий голос.
Вдруг на горизонте появилась высокая башня, одиноко возвышавшаяся среди равнины и позолоченная лучами заходящего солнца. Но до башни было еще больше лье. Позади нее, сквозь вечернюю мглу, чернел Фужерский лес. Михалине показалось, что звук, услышанный ею, раздался со стороны башни.
Михалина Флешар дошла до вершины плато. У ног ее расстилалась равнина. Она пошла по направлению к башне.