Под этою подписью была другая, написанная гораздо более мелкими буквами, но ее невозможно было разобрать ввиду все более и более сгущавшейся темноты.
Старик нахлобучил шляпу на глаза, застегнул свой капюшон под самым подбородком и быстрыми шагами спустился с дюны. Он, очевидно, нашел, что ему незачем оставаться в этом ярко освещенном месте. Быть может, он и без того просидел здесь слишком долго, так как гребень дюны был единственным более-менее хорошо освещенным местом во всей окрестности.
Спустившись с дюны и очутившись в темноте, он замедлил шаг. Следуя составленному им еще на вершине дюны маршруту, он направился к ферме, имея, по всей вероятности, основание надеяться, что там он будет в безопасности.
Кругом все было пустынно. В этот час люди предпочитают не выходить из дому. Позади одного куста он остановился, скинул с себя плащ, вывернул свою куртку шерстью вверх, надел опять свой плащ из грубой материи, завязал его под подбородком и снова пустился в путь, по тропинке, освещаемой лунным светом.
Он дошел до перекрестка, возле которого стоял старый каменный крест. На подножии креста можно было различить какой-то белый четырехугольник, по-видимому, такую же афишу, как и та, которую он только что прочитал. Он направился к кресту.
- Куда вы идете? - окликнул его чей-то голос. Он обернулся. Из-за изгороди поднялась фигура какого-то человека, такого же высокого роста, как и он сам, такого же старого и седого, как и он, в еще более изодранных лохмотьях, - словом, двойник, да и только. Человек этот опирался на палку.
- Позвольте вас спросить, куда вы идете? - продолжал незнакомец.
- Сначала вы мне сами скажите, где это я? - проговорил старик с почти надменным спокойствием.
- Вы в Танисском поместье, - ответил незнакомец. - Я здешний нищий, а вы здешний помещик.
- Я?
- Так точно, господин маркиз Лантенак.
IV. Попрошайка
Маркиз Лантенак, с этих пор мы так и будем его называть, серьезно ответил:
- Верно! Значит, вы можете меня выдать.
- Мы оба здесь у себя дома, - продолжал неизвестный, - вы - в замке, я - в кустах.
- Не в том дело! Кончайте, выдавайте меня, - перебил его маркиз.
- Вы пробирались к ферме, не так ли? - спросил незнакомец. - Не ходите туда.
- Почему?
- Потому, что там вот уже три дня как объявились синие мундиры.
- Да? Ну и что же, обитатели фермы и хутора оказали им сопротивление?
- Нет, они отворили им ворота.
- Вот как! - процедил маркиз сквозь зубы.
- Видите ли вы эту крышу, господин маркиз? - спросил незнакомец, указывая пальцем на крышу, возвышавшуюся на некотором расстоянии из-за деревьев. - Видите ли вы что-нибудь над этой крышей?
- Вижу флаг.
- Да. Трехцветный, - прибавил незнакомец.
Это был тот самый предмет, который обратил на себя внимание маркиза, когда тот стоял на гребне дюны.
- А мне также показалось, что били в набат, - продолжал маркиз. - По какому поводу?
- Да по какому же еще, как не по поводу вас!
- Но теперь его уже не слышно.
- Потому что ветер относит звук, - ответил незнакомец. - А читали ли вы касающуюся вас афишу? Знаете ли вы, что вас разыскивают? - и, бросив взгляд по направлению к ферме, он прибавил: - Там целый полубатальон республиканцев-парижан.
- Ну, так идем же туда, - сказал маркиз и сделал шаг по направлению к ферме.
- Ради Бога, не ходите туда, - проговорил незнакомец, хватая его за руку.
- А куда же мне идти?
- Да хотя бы ко мне.
Маркиз пристально взглянул на нищего.
- Послушайте, господин маркиз, у меня вы не найдете удобств, но найдете безопасность. Хижина моя не выше погреба. Вместо постели - охапка водорослей, вместо потолка - плетенка из ветвей и травы. Но все равно, идемте. На ферме вас расстреляют; у меня же вы, по крайней мере, уснете. Вы, должно быть, сильно устали. А завтра утром синие мундиры уйдут, и вы вольны будете отправиться, куда вам заблагорассудится.
- Но чью же сторону вы держите? - спросил маркиз, пристально глядя на нищего. - Кто вы такой? Республиканец? Роялист?
- Я - бедняк.
- Ни роялист, ни республиканец?
- Кажется, ни то ни другое.
- Но все-таки, что же вы - за или против короля?
- У меня нет времени этим заниматься.
- Но что же вы думаете о всех последних событиях?
- Я думаю только о том, как бы прокормиться.
- Однако же вы вызываетесь мне помочь?
- Я узнал, что вас поставили вне закона. Что такое после этого закон? Как можно быть вне закона? Я этого не понимаю. Впрочем, и я, пожалуй, стою вне закона. Мне, по крайней мере, это неизвестно. Разве умирать с голоду значит стоять в пределах закона?
- А давно ли вам приходится умирать с голоду?
- С тех пор, как я себя помню.
- И в то же время вы вызываетесь меня спасти? С какой стати?
- Потому, что я сказал себе: вот еще более несчастный человек, чем я. Я, по крайней мере, имею право дышать, а он и этого права не имеет.
- Это верно! И вы решили меня спасти?
- Без сомнения! Теперь ведь мы братья, ваше сиятельство. Я прошу хлеба, вы просите жизни. Мы оба - нищие.
- Но известно ли вам, что за мою голову назначена награда?
- Известно.
- Каким образом вы это узнали?
- Потому, что я прочел объявление.
- Вы, значит, умеете читать?
- Да, и писать также. С какой стати мне быть скотиной?
- Ну, если вы умеете читать и прочли объявление, то вам должно быть известно, что человек, который выдаст меня, получит в награду шестьдесят тысяч франков.
- Да, знаю, и вдобавок еще золотом, а не ассигнациями.
- Ведь шестьдесят тысяч франков, это - целое состояние. Значит, вы могли бы разбогатеть.
- Ну, так что же? Я об этом подумал. Увидев вас, я сказал сам себе: как подумаешь, - человек, выдавший этого старика, получит шестьдесят тысяч франков! Поторопимся укрыть его.
Маркиз пошел вслед за нищим. Они вошли в чащу, в которой была скрыта его берлога. Это было не что иное, как отверстие под старым дубом; оно было вырыто под корнями дерева и прикрыто сучьями. Оно было низко, темно, незаметно для глаза. В нем было место для двоих.
- Я предвидел, что мне, быть может, придется принимать у себя гостя, - заметил нищий.
Такого рода подземные жилища встречаются в Бретани чаще, чем многие думают, равно как и ниши, проделанные в толстых стенах. Вместо всякой меблировки в них бывает лишь связка соломы или промытых и высушенных морских водорослей, кусок дерюги вместо одеяла, несколько горшков, сальный огарок, огниво и связка лучин.
Они нагнулись, немного проползли и очутились в подземелье, разделенном толстыми корнями как бы на несколько отделений; здесь они уселись на мешке, набитом сухими водорослями и заменявшем постель. Сквозь образуемое двумя корнями отверстие, служившее в одно и то же время и дверью, и окном, проникало немного света. Правда, уже наступила ночь, но глаза привыкают даже к самому слабому освещению. В одном углу стояла кружка воды и лежали маисовая лепешка и горсть-другая каштанов.
- Ну что же, поужинаем? - пригласил нищий своего гостя. Они по-братски разделили каштаны, маркиз достал свой сухарь, и они поочередно откусывали от него и пили воду из кувшина. Постепенно завязался разговор. Маркиз стал расспрашивать своего нового знакомого.
- Значит, что бы ни случилось - вам совершенно все равно?
- Да, более или менее. Ваше дело другое, вы - господа. Это дело господское.
- Но наконец-то, что творится кругом…
- Не нашего это ума дело, - перебил его нищий, - это творится наверху, над нашими головами. Еще выше творится и многое другое: солнце восходит, луна прибывает и убывает. Вот это меня действительно интересует.
Он глотнул из кувшина и сказал:
- Какая славная, свежая вода!
Затем он прибавил:
- Как вы находите эту воду, ваше сиятельство?
- А как ваше имя? - спросил, в свою очередь, маркиз, не отвечая на его вопрос…
- Мое имя - Тельмарк, а мое прозвище - Попрошайка или Нищий. Меня прозвали также "Стариком". Да, вот уже сорок лет, как меня зовут "Стариком", - прибавил он.
- Сорок лет! Да в то время вы были молоды!
- Я никогда не был молод. Вот вы, господин маркиз, всегда останетесь молодым. У вас такие же прыткие ноги, как у двадцатилетнего юноши; вы без труда взбираетесь на высокую дюну. Мои же ноги совершенно отказываются служить мне; пройдя с четверть мили, я уже чувствую усталость. Мы, однако, приблизительно одних лет с вами. Но богатые люди имеют за собою то преимущество, что они едят каждый день. А хорошая еда сохраняет человека.
Помолчав немного, нищий продолжал:
- Вот что ужасно, что есть богатые и бедные. Это-то и вызывает катастрофы. Мне, по крайней мере, так кажется. Бедные желают быть богатыми, богатые не желают становиться бедными. Вот в этом-то и вся суть. Я, впрочем, в это дело не вмешиваюсь; события идут своим чередом. Я не стою ни за кредитора ни за должника. Я знаю, что если существует долг, то нужно заплатить по этому долгу. Вот и все. Я предпочел бы, чтобы они не убивали короля, хотя я и сам не мог бы толком сказать, почему бы я этого желал. На это мне отвечают: "А как же в прежние времена вздергивали людей на деревьях ни за что ни про что?" Вот видите ли, я собственными глазами видел, как за несчастный выстрел из ружья, сделанный по королевской лани, повесили человека, у которого была жена и семь человек детей. Нечего и говорить - неправы и те и другие.
Он опять помолчал и затем продолжал:
- Впрочем, как я уже сказал вам, я в эти дела не вмешиваюсь. Вокруг происходят такие-то события, все суетятся. Я же гляжу на звезды и молчу.
Тельмарк опять задумался на минуту и затем прибавил:
- Я немножко костоправ, немножко врач, я знаком с разными травами, извлекаю пользу из всяких растений, крестьяне часто видят меня рассматривающим то, что, по их мнению, не заслуживает внимания, и всему этому я обязан репутацией колдуна. Я размышляю, а они воображают, что, значит, я знаю.
- Вы здешний уроженец? - спросил маркиз.
- Я никогда не покидал этих мест.
- И вы меня знаете?
- Без сомнения. В последний раз я видел вас в последний ваш приезд, два года тому назад. Тогда вы отправились отсюда в Англию. А вечером я заметил какого-то человека на вершине дюны, человека высокого роста. Высокие люди здесь редкость: в Бретани почти все низкорослы. Я стал всматриваться, - я ведь только что прочел публикацию. "Эге!" - подумал я. А когда вы спустились вниз, я, благодаря лунному свету, вас сразу же узнал.
- Я, однако, вас не знаю.
- Вы видели меня, но это, пожалуй, все равно, что вы меня не видели, - и Тельмарк-Попрошайка прибавил: - А я вас видел. У прохожего - одно зрение, у нищего - другое.
- А я вас раньше встречал?
- Часто, ибо я не раз просил у вас милостыни. Я обыкновенно сидел на дороге возле вашего замка. Вы частенько бросали мне монету; но дело в том, что тот, кто дает, не смотрит, а кто получает - всматривается и наблюдает. Нищий - это тот же шпион. Но я, хотя мне и не весело живется, стараюсь не быть злым шпионом. Я протягивал руку, вы видели только протянутую руку, и вы бросали в нее ту милостыню, которая мне необходима была утром, чтобы не умереть с голоду вечером. Иногда мне приходилось голодать целыми сутками. Порой даже грош - это спасение жизни. Я обязан вам жизнью, - я вам ее возвращаю.
- Да, это правда, вы спасаете меня.
- Так, ваше сиятельство, я вас спасаю, только с одним условием, - прибавил Тельмарк серьезным голосом, - с тем условием, чтобы вы являлись сюда не для того, чтобы причинять зло.
- Напротив, я являюсь сюда для того, чтобы сделать добро.
- Ну, и прекрасно! А теперь давайте спать, - проговорил нищий.
Они улеглись рядом на постели из водорослей. Нищий тотчас же заснул. Маркиз, несмотря на свою усталость, посидел некоторое время в задумчивости, затем, сквозь темноту, пристально посмотрел на нищего и, наконец, тоже лег. Растянуться на этом ложе было все равно, что растянуться на земле; он воспользовался этим для того, чтобы приложить ухо к земле и прислушаться. Под землей раздавался какой-то глухой шум. Известно, что звук особенно хорошо передается почвой. Слышен был гул колоколов: то продолжал гудеть набат.
V. Подписано: "Говэн"
Когда он проснулся, было уже совсем светло. Нищий уже был на ногах, но не в берлоге, потому что в ней нельзя было вытянуться во весь рост, а вне ее, возле входа. Он стоял, опираясь на свой посох. Лицо его ярко освещалось утренним солнцем.
- Ваше сиятельство, - сказал он, - на Танисской колокольне только что пробило четыре часа. Я ясно расслышал бой башенных часов; значит, ветер переменился и дует теперь в сторону моря. Никакого другого звука не слышно; значит, в набат перестали бить. На ферме и на скотном дворе в Эрб-ан-Пайле все спокойно; значит, синие мундиры или спят или ушли. Следовательно, опасность более или менее миновала, и с нашей стороны было бы благоразумнее расстаться. Мне пора уходить. Я иду в ту сторону, - прибавил он, указывая рукой в одно из направлений горизонта. - А вы направляйтесь вон в эту сторону, - продолжал он, указывая рукой в другом направлении. Затем нищий сделал маркизу прощальный жест рукою и произнес, указывая на остатки ужина:
- Возьмите с собой каштаны на всякий случай - может быть, проголодаетесь.
Минуту спустя он скрылся за деревьями. Маркиз тоже встал и пошел в том направлении, которое ему указал Тельмарк.
Стояло чудное летнее утро. Кругом слышалось пение птиц. Маркиз пошел по той самой тропинке, по которой они пришли накануне. Он вышел из кустов и очутился на перекрестке с каменным крестом. На нем по-прежнему белела афиша, казавшаяся особенно белой и яркой на утреннем солнце. Он вспомнил, что внизу афиши были какие-то слова, которые он не смог прочесть накануне из-за наступавших сумерек. Он подошел к кресту. Действительно, на афише, после подписи "Приэр, марнский депутат", значились следующие слова, напечатанные мелким шрифтом:
"По удостоверении личности вышеназванного Лантенака, он немедленно будет расстрелян". Подписано: "Батальонный командир, начальник экспедиционной колонны Говэн".
- Говэн! - проговорил маркиз и впал в глубокую задумчивость, устремив глаза на афишу, - Говэн, - повторил он. Он снова зашагал, обернулся, взглянул на крест, вернулся назад и еще раз прочитал афишу.
Затем он удалился медленными шагами. Если бы кто-нибудь был тут поблизости, он услышал бы, как маркиз неоднократно повторил вполголоса: "Говэн". Он шел по ложбинке, и ему не видно было крыш фермы, которую он оставил влево от себя. Он шел вдоль довольно крутой возвышенности, поросшей цветущим диким терном из породы так называемого длинноостного. Возвышенность оканчивалась так называемой на местном наречии "кабаньей головой". Подошва возвышенности терялась в гуще деревьев. Листва была как бы вся залита солнечным светом. Природа как будто радовалась прелестному летнему утру.
Вдруг этот веселый, мирный пейзаж стал страшен. На эти залитые солнцем леса и поля обрушился вихрь диких криков и ружейных выстрелов, и в стороне от фермы поднялся густой дым, словно прорезываемый огненными языками, так что вся ферма стала похожа на пылающий сноп соломы. Этот моментальный переход от спокойствия к ярости представлял собою нечто неожиданное и ужасное; это был какой-то сноп яркого адского пламени среди чудной утренней зари, какой-то быстрый переход к мраку. На ферме Эрб-ан-Пайль происходила схватка.
Маркиз остановился.
В подобных случаях у человека любопытство обычно берет верх над чувством самосохранения; он хочет знать, что происходит, хотя бы ему и пришлось погибнуть. Поэтому маркиз взобрался на возвышенность, у подошвы которой пролегала дорога. Правда, его могли здесь увидеть, но зато он видел все. Через несколько минут он очутился на холме и стал смотреть.
Он увидел пожар и дым перестрелки. Слышны были крики, виден был огонь. Ферма, очевидно, была центром какой-то, еще неведомой ему, драмы. Что такое там происходило? Ферма подверглась нападению? Но кто же на нее напал? Стычка это или просто карательная экспедиция? Синие мундиры, повинуясь декрету революционного правительства, часто наказывали непокорные селения, поджигая их со всех четырех концов; так, ради примера, сжигалась всякая ферма, не сделавшая предписанных законом засек и не прорубившая в чаще леса просек для свободного проезда республиканской кавалерии. Такой экзекуции совсем недавно подвергся Бургонский приход, близ Эрне. Не то ли же самое происходило теперь с Эрб-ан-Пайлем? Было очевидно, что ни одна из стратегических просек, предписанных декретом, не была прорублена в лесах и рощах Таниса и Эрб-ан-Пайля. Быть может, это было наказание; быть может, авангарду, занимавшему ферму, предписано было ее сжечь. Ведь входил же этот авангард в состав одной из экспедиционных колонн, прозванных "адскими колоннами".
Очень густая и почти непроходимая чаща окружала со всех сторон холм, вершину которого маркиз избрал своим наблюдательным пунктом. Эта чаща, называвшаяся Эрб-ан-Пайльской рощей, но скорее похожая на бор, тянулась до самой фермы и скрывала в себе, как и все бретонские рощи, целую сеть оврагов, троп, ложбин, то есть такой лабиринт, в котором республиканским отрядам легко было заблудиться.
Карательная экспедиция, если только это была она, должно быть, была беспощадно жестока, потому что она была непродолжительна. Как всякий грубый факт, она свершилась быстро. Бесчеловечность гражданских войн допускает подобные жестокости. Пока маркиз, теряясь в догадках, медлил спускаться с дюны или нет, пока он прислушивался, всматривался - шум и грохот прекратились или, вернее сказать, рассеялись. Маркиз мог заметить, как по лесной чаще рассеялась ватага, свирепая и в то же время радостная. Под деревьями закишело точно в муравьиной куче; какие-то люди бросились из фермы в лес. Барабаны били тревогу, ружейная пальба прекратилась, началась как будто облава: кого-то, очевидно, разыскивали, преследовали, гнали; синие мундиры за кем-то охотились; стоял глухой и смутный гул; до маркиза долетали возгласы радости и гнева, среди которых, однако, трудно было что-нибудь разобрать. Вдруг, подобно яркому лучу сквозь густой клуб дыма, в этом беспорядочном шуме отчетливо пронесся один звук: то было одно имя - имя, повторенное тысячью голосов, и маркиз ясно расслышал следующие слова: - Лантенак! Лантенак! Маркиз Лантенак!
Значить, искали именно его.