Мать короля, Хамутал, дочь Еремии из Ливны, добровольно последовала за ним в изгнание, но умерла во время перехода через пустыню. Ненамного пережил её и сам изгнанник – Шулам-Ехоахаз. Последним сильным впечатлением его жизни стало море, когда пленников вели через Азу и Рафиах. Он забыл свою роль в последней драме Иудеи, немой и глухой стоял на берегу, не в силах оторвать взгляда от сине-зелёных валов подкатывающих к ногам. В эти минуты он впервые со дня его свержения не завидовал ни одному из своих предшественников-королей, – им, ни разу не видавшим моря, над которым летают белые птицы и плавают лодки рыбаков.
Египетский солдат потряс его за плечо и знаками показал, что надо двигаться дальше.
Фараон Нехо считал, что отогнав войско вавилонского правителя Набопаласара в Двуречье, он стал навсегда властителем Кнаана. На обратном пути из Сирии египтянин устанавливал "новый порядок": назначал правителей, определял размеры ежегодной дани, размещал военные лагеря и дорожные посты. Он казнил и миловал, разрисовывал скалы сценами из жизни Озириса, и ему некогда было поинтересоваться, чем заняты притихшие вавилоняне.
Так прошло три года. В Иудее фараон вместо свергнутого Ехоахаза назначил королём его брата, Ехоякима, демонстрировавшего по каждому поводу верноподданническое рвение. И вдруг, с севера, из города Каркемиша на Евфрате пришла в Кнаан новость: царевич Навуходоносор, назначенный отцом командовать вавилонской армией, внезапно вышел к Евфрату, окружил египетский гарнизон, включавший большой полк греческих наёмников, и в жестоком бою уничтожил войско фараона до последнего солдата. Город Каркемиш был разграблен и сожжён, Их Величество бежал к себе на Нил, а перед новым царём Вавилона, Навуходоносором, открылся Кнаан – уставшие от перемены власти, разорённые войной и поборами города и селения.
Двадцать пять лет было Ехоякиму, когда стал он королём, и правил он в Иерусалиме одиннадцать лет. А имя матери его – Зевуда, она – дочь Педая из Румы. И делал он то, что было злом в очах Господних.
Король Ехояким, верный посадившему его на трон фараону, неохотно согласился заплатить дань Вавилону и в дальнейшем отказывался прислушаться к советам пророка Ирмияу: не интриговать с Египтом, а откровенно и окончательно поставить на Вавилон и дать передышку своему народу. В самые важные для судьбы государства годы Ехояким запутался в отношениях с соседями: ссорился и мирился с Финикией и заиорданскими царствами, упрямо не признавая, что ближайшее будущее Иудеи определяется теперь в Вавилоне. Так же плохо, как во внешних делах, где он постоянно уповал на "трость сломленную"– Египет, Ехояким разбирался в экономике своей страны. Он наложил огромную дань на иудеев – сперва в пользу фараона, потом – Навуходоносора, а сам проводил время в кругу ничтожных льстецов, в пирах и развлечениях. Пророкам стоило немалых усилий добиться свидания с Ехоякимом и обьяснить ему, что Иудея упускает последние часы, когда покаяние короля и народа ещё может предотвратить катастрофу. Чаще всего, терпения Ехоякима не хватало надолго, и он приказывал выгнать пророка вон, а нередко и наказать его. В какой-то момент королю вздумалось стать покровителем общепризнанного эпического поэта, тогда ещё совсем молодого Ирмияу – будущего великого пророка. Подобно русскому царю, задумавшему стать благодетелем Пушкина, Ехояким решил лично цензурировать поэму Ирмияу "Плач по Иерусалиму" и очень не одобрил мрачные предчувствия автора. Когда же Ирмияу попытался объяснить королю, что все видения поэмы навеяны ему Всевышним, король высмеял его и бросил свиток с текстом "Плача" в огонь.
Любопытно прочитать, как позднее описал это происшествие сам Ирмияу.
"И послали все сановники <...> Еуди бен-Нетанияу <...> сказав: "Возьми в руку свою свиток, с которого ты читал в слух народа и приходи" <...> И король послал Еуди взять свиток <...> И читал его Еуди в слух короля и в слух всех сановников, стоящих при короле. А король сидел в зимнем доме – это было в девятом месяце – и перед ним горела жаровня. И было: когда прочитывал Еуди три-четыре столбца, король срезал их ножом писца и бросал в огонь в жаровне, пока не сгорел весь свиток. И не убоялись они, и не разорвали одежд своих – ни король, и ни один из рабов его, слышавших эти слова! Более того, Элнатан и Делаяу, и Гмарьяу упрашивали короля не жечь свиток – но он их не послушал, а даже приказал своему сыну Ирахмиэлю и Серае бен-Азриэлу, и Шлемаяу бен-Аздиэлу схватить Баруха-писца и Ирмияу-пророка. Но сокрыл их Бог!
А остальные деяния Ехоякима и всё, что он совершил, описано в книге -летописи королей Иудеи.
*
Навуходоносор, преследующий египетскую армию, внезапно развернулся и осадил Иерусалим. Три года иудейский король держал оборону, не давая вавилонянам прорваться в столицу. Ни голод, ни жажда, ни самые современные осадные орудия не помогали вавилонскому войску одолеть иерусалимцев. Но внезапно король Ехояким умер. "Вторая книга Царств" (канон "Пророки") не останавливается на подробностях описания этой смерти. "Агада" предлагает несколько версий: умер, перелезая ночью через городскую стену (цель – неизвестна), был казнён вавилонянами, и труп его зашили в ослиную шкуру и так далее. Канон "К'тувим" /"Писания"/ в разделе "Диврей айамим" ч. II предлагает такую версию:
"Невухаднецар, царь Бавеля, оковал его оковами, чтобы отвести в Бавель. И часть сосудов дома Господня перенёс Невухаднецар в Бавель и поместил их у себя во дворце.
И уж на чём сходятся все летописцы:
"А остальные деяния Ехоякима и мерзости его, какие он делал <...> описаны в "Книге королей Иудеи".
И почил Ехояким с отцами своими. И стал королём вместо него Ехояхин, сын его".
Восемнадцатилетним юношей, в тяжелейшие дни осады столицы вступил на престол предпоследний король из Дома Давида – Ехояхин. Через три месяца и десять дней он капитулировал перед Навуходоносором, открыв тому городские ворота. Условия вавилонян были весьма жестокими: король с матерью, женой и придворными должен отправиться в изгнание. За ним последуют десять тысяч самых почитаемых иудеев, среди которых семь тысяч воинов, тысяча оружейников – всех их Навуходоносор увёл, чтобы обезопасить себя от нового восстания в Иерусалиме – и две тысячи людей из других сословий. Как сказано во Второй книге Царств, "всех храбрых, способных воевать, выслал царь бавельский в Бавель".
Так Ехояхин оказался в плену и пробыл там почти тридцать шесть лет. Этим поступком, думается мне, он оплатил сохранение страны и Иерусалима (надолго ли – этого он знать не мог), приняв на себя расплату за греховную жизнь отца и деда. Некоторые историки полагают, что молодой король послушался не Ирмияу, а совета матери своей, Нехушты, дочери Эльнатана из Иерусалима – впрочем, какое это имеет значение! Исполнился приговор Божий, предсказанный Ирмияу:
"И заброшу я тебя с матерью твоею, которая родила тебя, в иную страну, где вы не родились, и там вы умрёте. А в ту страну, куда стремится вернуться душа ваша, туда вы не вернётесь".
А дальше – ещё страшнее:
"Так сказал Господь: "Запишите человека этого бездетным, мужем злополучным во дни его, ибо не удастся более никому из потомков его сидеть на престоле Давида и править в Иудее".
"Агада" рассказывает, что молодой король прощался с Иерусалимом в полном отчаянии. Он взошёл на крышу Храма и обратился к Господу с таким словом:
– Владыка Мира! Мы больше не достойны Твоего доверия. Возьми же эти ключи!
Ехоякин подбросил в воздух ключи от Храма и, согласно преданию, они до сих пор не вернулись на землю.
Известно, что и, назначив правителем Иудеи своего ставленника Цидкияу, царь Вавилона продолжал воздавать пленному Ехояхину королевские почести. А вот о подробностях смерти Ехояхина и о месте, где он похоронен, в Танахе ничего не говорится. Поэтому и мы на сей раз опустим традиционную формулу, прощаясь с несчастным иудейским королём.
Примечание:
Среди тех, кто ушёл в изгнание вместе с Ехояхином, был некто Киш из племени Биньямина. Семья Киша прижилась в Вавилонской империи, в городе Шушане. Сперва там родился Шимья, от него – сын Яир, а уже у того появился на свет Мордехай – тот самый герой Книги Эстер, которого мы вспоминаем в праздник Пурим.
*
Новелла Семнадцатая
Ещё один день на земле или ЦИДКИЯУ – последний из МАЛЫХ КОРОЛЕЙ
Мы согрешили и восстали. Ты не простил нас.
/"Эйха" ("Плач Иеремии"), 3, 39-42/
И был гнев Господа на Иудею и на Иерусалим. И
предал он их ужасу, опустошению и осмеянию.
/Вторая книга Царств, 25/
*
Месяц Ияр 585 года до новой эры пришёл в Кнаан с холодными ночами и с ежедневным дождём. Это не был серьёзный дождь, как зимой, он лишь едва залеплял ресницы. Но для дюжины оборванных и босых мужчин, бредущих из Иудеи на северо-восток, к сирийской границе, такая погода была причиной мучительных забот об укрытии на ночь за любой стеной, в пещере или обложенной ветками лесной яме.
В ночь на праздник Лаг ба-Омер кусты и трава покрылись мелкими серыми улитками. Они хрустели под ногами, крошились и рассыпались. Один из странников порезал вкровь ступни, но не издавал ни звука – так и брёл по лесной тропинке в горах когда-то процветавшего надела израильского племени Нафтали. После прохода по этим краям ассирийских армий от поселений племени остались только перемешанные с мусором угли, так что и самые несчастные бродяги не надеялись выпросить здесь пищу или кров. Местное население давно было угнано в Двуречье, а большая часть лесов, куда все цари Кнаана приезжали охотиться на медведей и барсов, сгорела дотла.
Тишина стояла повсюду, даже птицы, и те молчали в это холодное утро.
– Стойте!- вскрикнул вдруг толстый мужчина по имени Эзра. – У него же ноги в крови!
Все остановились, только тот, на кого смотрели странники, продолжал идти вперёд, ничего не чувствуя.
– Погоди, Матания, – ласково обратился к нему толстяк, остановивший остальных. Человек замер и растерялся. "Матания" – так называла его мать Хамутал, когда ещё жили они не в Иерусалиме, а в селении Ливна, неподалёку от столицы. Это своё имя он давно забыл.
Один из мужчин, лекарь, приблизился к нему, не глядя в красные ямы на месте глаз, погладил по голове, усадил на сухой пень под сосной и стал очищать от хвои и грязи рассечённые осколками улиточных домиков ступни ног слепца. Тот не сопротивлялся, сидел неподвижно, не выражая никакого интереса к действиям своих спутников. А те доставали зерно и овощи из крепких дорожных мешков, а из поясов – соль и порошки сухих трав.
Около сидящего на пне суетились уже несколько человек. Один продолжал лечить его ноги, другой осторожно смазывал цветочной мазью рубцы на заросшем бородой лице, третий приглаживал гребнем белые волосы, смятые войлочной шляпой. В этот момент ещё один из странников подошёл к группе, окружившей слепца и, сказал, протягивая извлечённый из пояса свиток:
– Сегодня, Цидкияу, тебе исполнилось тридцать два года.
– До ста двадцати! – растерянно выговорили остальные, а слепец, которого назвали Матания, а теперь – Цидкияу, не ответил на поздравления.
Так случилось, что последний король Иудеи покидал её в день своего рождения.
Помолившись, они развели костёр, сварили зерно, вскипятили воду и уселись за еду. Любой, кто мог бы приблизиться и рассмотреть лица людей, удивился бы, обнаружив, что только троим из этой дюжины могло быть сорок лет. Остальным, включая короля Цидкияу, едва перевалило за тридцать. Троим или четверым вероятно, и вовсе недавно исполнилось по восемнадцать лет, но и их лица казались старше, покрытые дорожной грязью и окаймлённые бородами и давно не стрижеными волосами. Ещё больше состарили этих мужчин переживания последнего месяца, штурм и захват Иерусалима вавилонской армией, пожар и резня в городе, из которого они чудом выбрались живыми. Люди эти – ближайшее окружение короля Иудеи – в последние годы определяли политику государства и принимали важнейшие законы. Национальной бедой оказалось даже не то, что все их решения были неправильными, а то, что у этих государственных деятелей никогда не было единого мнения о том, как следует поступить их несчастной родине. Даже сейчас, после полного крушения Иудеи, лишённые положения и состояния, потерявшие близких и отправленные в плен – хотя и без охраны, но с обязанностью докладывать о себе каждому придорожному вавилонскому посту – эти люди, едва собирались вместе, начинали спор, как должны были вести себя король, армия и население Иерусалима. Даже теперь большинство из них не верили в правоту пророка Ирмияу, в его категорический совет не сопротивляться царю Вавилона. Часть из них продолжала считать, что восставать следовало непременно, только момент для выступления оказался неблагопрятным. Несколько человек упорствовали, не желая признать факт предательства Египта. Они твердили, что фараон ещё явится, ещё прогонит проклятого Навуходоносора и восстановит Иерусалим и Храм. А часть приближённых короля Цидкияу – теперь уже большая – требовала просить прощения у пророка Ирмияу и в будущем жить по его советам.
И только сам слепец не вмешивался ни в какие споры, молчал, был неподвижен, но вдруг падал и бился лицом о камни, пока подбегали несколько человек, поднимали его и усаживали силой на пень. Спутники уже думали, что он свихнулся, и вслух обсуждали, как станут объяснять его состояние в Вавилоне – ведь им под страхом смерти было велено доставить туда Цидкияу в здравом уме, – как вдруг иудейский король начинал медленную беседу с кем-либо из слуг, обсуждал что и как следует сварить на ужин или, как в дни недавней осады, прекращал политические споры, заставляя каждую из сторон медленно повторить главные аргументы противника. И заросшие, немытые царедворцы, захлёбываясь и отталкивая друг друга, выкрикивали свои доводы перед Цидкияу, будто не слепой и изуродованный палачом человек сидел перед ними на пне, а прежний король Иудеи, правитель Иерусалима.
Трудно объяснить, отчего путаются в степени родства между наследниками короля Иошияу. Даже летописец Второй книги Царств вдруг называет Матанию (посадивший его на трон Навуходоносор изменил имя этого человека на Цидкияу) дядей уведённого в плен молодого короля Ехояхина. Простой анализ хроник Танаха, который читатель может повторить следом за мной, выявляет такую родословную.
У короля Иошияу было четверо сыновей: Ехояхин – его родила Нехушта, дочь Элнатана из Иерусалима, Ехояким – сын Зевуды, дочери Педая из Румы. И ещё двоих сыновей родила королю Иошияу Хамутал, дочь Ирмияу из Ливны: Ехоахаза, первым после гибели отца унаследовавшего власть и свергнутого фараоном Нехо, и Цидкияу – последнего иудейского короля. Все четверо братьев походили на отца Иошияу мягкостью манер и уступчивостью характера, пока дело не касалось судьбы Иудеи, которой все они были преданы беззаветно. Каждый из братьев-королей был весьма восприимчив к политическому давлению придворных кругов, каждому пришлось выбирать между вавилонской или египетской группировками иерусалимской аристократии. Их отец пал в битве с армией фараона, и им, будто по наследству, передались сложные отношения с Египтом: соблазн, интриги, приводившие Иудею к восстанию против Вавилона и непременное предательство Египта в самый решающий момент.
Когда Навуходоносор увёл в плен молодого Ехояхина и вместо сына Ехоякима стал править Цидкияу – сын Иошияу, которого поставил королём в стране Иуды Невухаднецар, царь Бавеля, в столице тут же собралась группа непримиримых. Во главе её стал родственник королей из Дома Давида Ишмаэль бен-Натания – храбрый воин, но высокомерный и злопамятный человек, неумный и безразличный к завтрашним последствиям сегодняшней вспышки своих чувств. Среди тех, кого он объединил в ненависти к Вавилону и желании любой ценой вернуть Иудее полную независимость, были высшие священнослужители, не простившие Навуходоносору ограбления Храма во время первого захвата им Иерусалима, аристократы из старых служак, сделавших военную карьеру в войнах ещё с Ассирией, были никудышные дипломаты, поверившие подмётным письмам фараона и люди, открыто признававшие королём только находящегося в вавилонском плену Ехояхина, "а не вавилонскую куклу" – Цидкияу.
Весной в Иерусалим внезапно прибыл царь Тира Итбаал III в сопровождении большой свиты и со множеством подарков королю Цидкияу. После торжественного приёма, устроенного в честь гостей, царь Тира попросил оставить его наедине с иудейским королём и советниками и рассказал им следующее.
Навуходоносор строит оборонительную стену поперёк равнины Двуречья, выше Сиппара. Кроме того, сам Вавилон окружается мощными крепостными валами и рвами для защиты столицы от атаки колесниц. Из всего этого следует, что два могучих царства, победители Ассирии – Мидия и Вавилон – не довольны разделом добычи и готовятся к войне друг с другом. Это ли не благоприятнейший момент для общего выступления против Вавилона!
Иудеи слушали. По данным, полученным ими от иврим, проживающих в изгнании в Двуречье, получалась такая же картина: Вавилон и Мидия теперь надолго будут заняты друг другом. Непонятным оставалось только одно сообщение: царь Мидии Астиаг объявил, что выдаёт свою дочь Амитиду замуж за наследника вавилонского престола, сына Навуходоносора.
Иудеи колебались. Наглец Ишмаэль бен-Натания тихо, но так, чтобы услышал король, сказал первосвященнику Серае:
– Если бы Ехояхин был сейчас в Иерусалиме!
В этот момент царю Тира передали срочное донесение, доставленное к побережью почтовой галерой: фараон Априй выступил, и его флот движется на север для захвата Цидона – союзника Вавилона. Два финикийских города-царства, Тир и Цидон, находились в давней вражде и соперничестве. Получив весть, царь Итбаал III объявил: он присоединяется к Египту в войне против Вавилона, независимо от того, какое решение примет Иерусалим.
– Такое же,– ответил Цидкияу и протянул руку царю Тира: – Война!