Лицо правителя покрылось красными пятнами.
- Что сказали наши послы?
- Наш-де государь не даст вам ни драницы с кровли. Можем обойтись и без мира. Россия ныне не прежняя: берегите от ее руки уже не Ливонию, не Полоцк, а Вильню.
- Правильно ответили… Угомонится скоро Стефан Баторий. Кто ему денег на войну даст, да и паны войны не хотят. А Москва, даст бог, еще года два в мире проживет, тогда ей никакой король не страшен. Лишь бы бояре свары не заводили. А пока, Андрей Яковлевич, глаз с Литвы не спускай.
- Да уж гляжу, Борис Федорович, не сомневайся.
"Железный человек! - подумал Годунов, взглянув на Щелкалова. - Ему бы целым миром управлять, справился бы. За его голову, не задумываясь, можно многие боярские головы отдать… Александру Македонскому такого бы дьяка…"
Андрей Щелкалов занимал совсем особое место в правительстве Бориса Годунова. Он был старшим над всеми дьяками, большими и малыми, в русском государстве. Все они проходили через его руки, всех он наказывал, назначал и снимал с должности. Слово Щелкалова было для них законом, он как бы олицетворял в одном лице исполнительную власть при правительстве. Далеко не всегда у государственного кормила оказываются люди с подобным блистательным умом… И в то же время совесть его, как говорили бояре, "обросла волосами". Андрей Щелкалов не выбирал средств для достижения цели. Ни кровь, ни человеческие страдания его не смущали.
Внизу собирали обед, и князь Иван Михайлович пригласил свояка и великого дьяка отведать чем бог послал.
* * *
Джером Горсей проехал сухим путем на ямских шестьсот верст до Пскова, оттуда в Дерпт, в Ливонию, затем в Пернов, Венден, Любаву и, наконец, в Ригу.
Он несколько раз вспоминал свой разговор с Борисом Годуновым и пришел к выводу, что правитель не знает о его новой затее - посылке кораблей в Скифское море, и совсем успокоился.
У кардинала Юрия Радзивилла, губернатора Ливонии, купец получил разрешение на свидание с королевой Марией, вдовой Магнуса. Королева жила в старом рижском замке на скудном содержании от польского короля.
Кардинал не сразу дал разрешение. Поляки берегли ее, надеясь что-либо выгадать в будущем. В ее жилах текла кровь московских царей. Ведь ее отец князь Володимир и царь Иван Грозный были двоюродные братья. Но когда Джером Горсей выложил связку отличных соболей, упакованных в синюю крашенину, сердце святого отца не выдержало. Тем более, что английский купец не вызывал подозрений.
- Долго не смотри на нее, Джером Горсей, - шутливо погрозил пальцем кардинал. - Она очень красива.
- А если я захочу жениться?
- Вряд ли это возможно. Королева очень высокого происхождения.
- Меня разбирает любопытство. Я хочу поскорее увидеть ее.
Кардинал милостиво дал поцеловать купцу перстень на большом пальце и отпустил его.
Замок был старый, с узкими стрельчатыми оконцами в верхних этажах. Вокруг шла стена в несколько локтей толщиной. Через ров к воротам был перекинут подъемный мост.
Комендант, худой и длинный немец, долго рассматривал и мял в руках кардинальскую бумагу.
- Зачем вы хотите видеть королеву? - спросил он.
- Вот этого я вам не стану говорить, - надувшись и важно подняв подбородок, ответил Горсей. - Достаточно того, что я долго объяснял кардиналу…
- Ну ладно, - махнул рукой немец. - Эй, Фриц Берну, - крикнул он солдату, - проводи господина в комнаты королевы Марии.
Джером Горсей торопливым шагом, придерживая болтающуюся на боку шпагу, вошел на крепостной двор, заросший крапивой и одуванчиками. Кое-где по углам торчали кусты бузины.
Отдуваясь, он по каменной узкой лестнице добрался наконец в королевские покои. Солдат распахнул перед ним дверь.
В маленькой комнатке с низким потолком и белыми оштукатуренными стенами находились три женщины.
Мария Владимировна в простом, заношенном платье расчесывала волосы своей девятилетней дочери. Королеве на вид было не больше двадцати пяти лет. На деревянной скамейке сидела придворная дама, бледная, с высокой прической.
Джером Горсей низко поклонился и поцеловал руку королеве.
- Государыня, - сказал он, дождавшись, когда вышел солдат, - то, что хочу вам сообщить, не должны слышать чужие уши. - Он выразительно посмотрел на придворную даму.
Королева Мария удивилась, но, не сказав ни слова, отошла к окну с разноцветными стеклами. На ее лице зажглось любопытство.
- Я вас слушаю.
- Брат ваш, царь Федор Иванович, проведав о нужде, в коей вы и ваша дочь живете, желает, чтобы вы вернулись на родину и там жили, как велит ваше царское прирождение и ваш сан, - прошептал Джером Горсей, склонившись к королеве. - Царь положит вам приличное содержание, даст землю и двор. И правитель Борис Федорович со своей стороны обязался все это выполнить.
Королева покрылась румянцем, потом побледнела. На глазах ее выступили слезы. Она долго не могла ничего ответить.
- Они меня не знают, а я их, - наконец, запинаясь, произнесла королева. - Но ваши речи и наружность побуждают верить вам больше, чем велит рассудок…
Громко постучав, в комнату вошел комендант. Извинившись перед королевой, он велел купцу покинуть замок.
- Свидание закончено, - грубо заявил он. - Непонятно, о чем так долго можно разговаривать.
- А мне непонятна ваша навязчивость! - запальчиво воскликнул купец и положил руку на рукоять шпаги.
Но комендант твердо стоял на своем, и Джером Горсей был вынужден покинуть королевские покои.
Королеве Марии очень не хотелось расставаться с купцом. Ей было тяжело, рушились ее надежды. Она заплакала. Глядя на нее, заплакали дочка и придворная дама.
- Не отчаивайтесь, я буду у вас еще, - сказал на прощание англичанин.
Джером Горсей добился разрешения кардинала на второе свидание, пообещав достать ему в Московии двух соболей-одинцов черного цвета. Юрий Радзивилл снова подшучивал над англичанином:
- Наверное, комендант почувствовал в вас соперника. Ведь он питает нежные чувства к королеве. Ха-ха… А вы не знали этого?
- Не знаю, какие чувства он питает к королеве, могу только сказать, что он грубиян, жестокий человек.
- Ничего, пусть немного строг, зато надежнее будет ее охранять.
Королева Мария с нетерпением дожидалась купца. Она жаждала услышать продолжение его сладких речей. Она не ответила и слова на строгие допросы коменданта, а когда пришел англичанин, сразу оживилась.
Теперь на королеве было платье из темно-зеленого бархата и пояс из золотых бубенцов. Она была полной женщиной, с мясистыми прямыми плечами. Русые волосы были коротко зачесаны.
- Вы видите, господин, - промолвила королева, - как здесь тяжело. Я бедная узница. Содержание мое всего лишь одна тысяча талеров в год. Я еще молода и хочу жить… И для дочери мне хотелось бы лучшей участи.
- Вы можете покончить с вашей бедностью, ваше величество.
- Сомнения терзают меня. Скажу откровенно. Даже если бы я согласилась на ваше предложение, то все равно это несбыточно, - быстро говорила королева. - Бежать отсюда я не могу, думаю, это очень трудно. Поляки стерегут меня, они хотят воспользоваться моим царским прирождением. И еще… Я знаю московские обычаи и не надеюсь, что со мной там поступят иначе, чем поступают с другими. Заключат в монастырь! О-о, это было бы для меня хуже смерти!
Королева снова заплакала.
- Не сомневайтесь, ваше величество. Ваше положение совсем другое, да и времена не те… Никто не осмелится вас посадить в монастырь, - уговаривал купец. - Не забывайте, у вас есть ребенок, которого надо воспитывать. Решайтесь…
- Кто мне поручится, что это правда?
- Я положу свою голову, ваше величество.
- Итак, я должна положиться на бога и на вашу христианскую честь. Когда это может случиться? Скажите ваше имя.
Глаза королевы сверкали. Мысли перенесли ее в Москву. Она хотела и боялась.
- Сэр Джером Горсей к вашим услугам… Еще раз прошу, не сомневайтесь, ваше величество. Через два месяца вы убедитесь в моих словах. Сейчас примите подарок - сто золотых венгерских дукатов. Через семь недель вы получите еще четыреста. А это - вашей прекрасной дочери. - Англичанин отсчитал еще сорок дукатов.
- Когда вы уезжаете из Риги?
- Завтра, ваше величество.
- Поклянитесь мне святым Евангелием, что вы… вы говорите правду.
- Клянусь, ваше величество! - Купец приложился к золотому кресту на книжном переплете. - Я сейчас должен уйти, комендант каждую минуту может появиться, никому ни слова.
- У городских ворот, - сказала королева, - вы увидите девушку с непокрытой головой. Остановитесь и подождите. Если она передаст вам перстень, значит, я согласна.
На следующий день англичанин тронулся в дальний путь. У городских ворот его ждала простоволосая девица в деревянных башмаках. Лицо ее сплошь было покрыто веснушками. Она передала купцу белый носовой платок, в уголке которого был завязан золотой перстень с дешевеньким рубином.
Через несколько дней Борис Годунов получил письмо Джерома Горсея. Оно было зашито в стеганое одеяло слуги. В письме подробно излагалось все, что было сделано в Риге английским купцом.
Узнав о согласии королевы вернуться на родину, царь Федор Иванович послал кардиналу Радзивиллу подарки и грамоту с просьбой отпустить в Москву Марию Владимировну с дочерью Евдокией.
Кардинал, не откладывая, испросил разрешения у польского короля. За Марией Владимировной в Ригу выехал боярский сын Солтан Дубровский, и королева с радужными надеждами направилась в Россию.
Царь Федор хорошо принял и обласкал свою троюродную сестру. Королеве Марии дали землю, приличное ее званию содержание. У нее был свой двор, свои слуги. Борис Годунов тоже был ласков с королевой и ее дочерью.
Однако в голове могущественного правителя таились иные мысли. Вдовствующая королева и ее дочь, как ближайшие родственники бездетного царя Федора, могли считаться и ближайшими наследниками престола.
Об этом не забывал Борис Годунов.
Глава одиннадцатая
КАК ВОЛКА НИ КОРМИ, А ОН ВСЕ В ЛЕС СМОТРИТ
В большом раздумье возвращался домой Степан Гурьев от Семена Аникеевича. Он гордился доверием хозяина, понимая всю важность порученного дела. В нем проснулась прежняя привязанность к морю, захотелось еще раз выйти на корабле в поход, снова испытать тревожное чувство ответственности и радость возвращения в родной дом. Однако мелькнула мысль: имеет ли право купец Строганов самолично посылать мореходов на морской разбой? "Может быть, он выполняет царское приказание, - успокоил себя Гурьев. - Часто случалось, что Строгановы посылали своих людей в рискованные предприятия, где приходилось вступать в смертельные схватки и нести потери людьми. А потом царь благодарил их и жаловал. Но как поступить с Анфисой? Клятва перед лицом всевышнего дается не на время, а навсегда. А жена поклялась никогда со мной не расставаться. После того как она выходила меня, раненного в Молодинской битве, мы никогда не разлучались. Десять лет плавала Анфиса по студеным морям, терпела все трудности и невзгоды, никогда не жалуясь на судьбу. Год мы провели в Холмогорах и скоро два года живем в столице Строгановых. Народились дети: мальчики и девочка". Анфиса очень обрадовалась, когда Степан принял лестное предложение Семена Аникеевича стать старшим приказчиком и навсегда отказался от морских походов. И вот теперь он снова должен идти в опасное плавание.
Степан Гурьев перешел двор и постучал в дверь своего дома, поставленного у самой крепостной стены.
Отворила Анфиса. Увидев лицо мужа, она забеспокоилась:
- Что с тобой, Степан?
- Получил новый приказ от самого, - нехотя отозвался Гурьев.
- Что за приказ?
Степан все, без утайки, рассказал жене.
- Что делать, Анфиса? Если отказаться - прогонит со службы, нрав хозяина знаешь сама.
Анфиса думала недолго.
- Клятву я не забыла. В поход идем вместе. За детьми сестра присмотрит. Авось не пропадут, большие. Раз надо, значит, надо. Силы еще есть, в мореходстве мужику не уступлю.
Степан Гурьев обнял Анфису:
- Обрадовала, жена! Вдвоем мы с тобой и в море не потонем. Захочет бог, в этом году вернемся. Авось агличан в Холмогорах перехватим.
- Не предрекай, Степан, всяко бывает.
- И то правда.
- Когда ехать, Степушка?
- Завтра в полдень.
Анфиса всполошилась, откуда взялись силы и сноровка. Стала готовить теплую одежду себе и мужу. Все, что было из старых запасов, проветрила, перетряхнула. Что было необходимо из нового, тут же заказала мастерам.
- До утра время много, - успокоила она мужа, - я все соберу, а ты ложись спать. А как погрузимся в лодку, тогда я спать повалюсь… Лодка у нас готовая есть ли, Степушка? Смоленая, не течет ли?
- Хозяин повелел на холмогорском карбасе плыть, на коем Степан Плотников своего гонца послал.
- Тогда ладно. А где гонец? Его бы позвать надобно, накормить, небось хозяин не догадался.
- И то дело.
Степан Гурьев послал работника за Митрием Зюзей.
Всю ночь в домике Степана Гурьева горели свечи, раздавались голоса. Хозяин лег отдохнуть, а его жена готовилась к далекому походу.
Старший приказчик - правая рука хозяина. Деньги за службу он получал большие, будто боярин в совете: двести рублей в год. И дом был хозяйский, а в нем четыре большие горницы. Степану Гурьеву подчинялись беспрекословно все люди Строгановых, большие и малые. Он был добрый и справедливый человек, но многое во владениях именитых купцов делалось по давно заведенному порядку. И не Степану Гурьеву было его изменить. Но чем можно, он был готов помочь работному человеку, попавшему в беду. Иногда он отменял тяжелое наказание, наложенное каким-либо приказчиком, выпускал томящихся в погребах. Приказчики жаловались Семену Строганову, но он верил Степану и всегда принимал его сторону. А Степан Гурьев не забывал тяжелых испытаний, доставшихся на долю простого народа. Разгром царем Иваном деревни Федоровки всегда стоял перед его глазами.
Митрий Зюзя, накормленный и обласканный Анфисой, ушел, обещав осмотреть карбас и все подготовить к походу.
Приказчик Строгановых по солеварному делу Макар Шустов, отстояв вечернюю службу в соборной церкви, пришел на огонек в дом к Степану Гурьеву.
- Каша у нас поганая заварилась, - сказал он, оставшись наедине с хозяином. - Семен Аникеевич жену подварка Постника в свои хоромы взял, а самого Постника в темницу на чепь посадил… Гудят солевары, против Строгановых говорят, как бы чего не вышло, Степан Елисеевич, худа какого?
Степан Гурьев принял весть спокойно.
- А что может выйти, Макар Иванович? Разве против строгановской силы пойдешь? По стенам двадцать стрельцов с пищалями день и ночь ходят. Пушки стоят. А во дворе еще двести стрельцов наготове - прибегут, только свистни. Ворота дубовые железом окованы. Ежели понадобится, воевода своих людей даст. Нет, как хочешь, а к плохому у меня мыслей нет.
- Степан Елисеевич, - не унимался приказчик, - а ежели тебе с самим поговорить, - он придвинулся ближе к Степану, - рассказать ему все, как есть, может, он побережется… ей-богу, худо будет.
- Ты думаешь, я не говорил? Все сказал, сразу, как он Постника заковал. Осердился на меня старик, ногами затопал, замахнулся… Ну, отошел потом, а послушать не послушал.
- Ну, ежели так, тогда закоперщиков переловить - и в подвал, надежнее будет. Пойди доложи хозяину.
Степан Гурьев поморщился:
- Нет, Макар, не пойду я с этим к Строганову. Да и времени у меня нет. Получил приказ срочно в Холмогоры, а потом и дальше в моря студеные. Хочу я, Макар, пока в отлучке буду, тебе дела передать… Будешь ты старшим у Строгановых.
Макар Шустов обрадовался. Быть старшим у Строгановых хотя бы и на время лестно. А Степан Гурьев в студеные моря идет. Мореход, известно, может и года два и три проплавать. А за это время много воды утечет. Шустов был сердцем черств, в средствах неразборчив и на костях других мог строить свое благополучие.
- Согласен ли Семен Аникеевич, - едва сдерживая волнение, спросил приказчик, - старшим-то меня?
- Завтра пойду прощаться, спрошу… Да согласится он, - помолчав, продолжал Степан. - Уж это верно… А будешь старшим, тогда и говори с хозяином, про что знаешь.
- Ну, тогда ладно, - согласился солеварный приказчик и подумал, что завтра не поздно будет посадить на цепь всех зачинщиков.
- Послушай, Макар, про дела. Всего не перечесть, главное скажу. Завтра в полдень меня здесь не будет.
И Степан Гурьев стал рассказывать Шустову о том, куда пошли рудознатцы, откуда ждать кочи с пушным товаром, сколько и за кем записано денег, куда и какой товар надо отправить… Беседа продолжалась долго. Свеча наполовину сгорела и оплавилась.
"Лишь бы меня хозяин старшим оставил, а уж я дело из рук не выпущу, - думал Макар Шустов. - А ежели старшим буду, не всякую копейку хозяину отдавать, кое-что и к рукам прилипнет. Через десяток лет свое дело открою".
Утром Степан проснулся, едва забрезжил рассвет, и стал собирать оружие и другие вещи, необходимые в морском походе. Он достал со стены пищаль, осмотрел, почистил. Наточил боевой топор. В сундучок, обшитый тюленьей кожей, он положил две поморские костяные маточки, тетрадь со своими записями по мореходству и астролябию, пользоваться которой научил его адмирал Карстен Роде.
На скамье лежала его одежда, приготовленная еще вчера Анфисой. Степан надел толстые штаны из домашнего сукна, вязаную шерстяную куртку, обулся в мягкие бахилы. На пояс прицепил большой поморский нож, за голенище заткнул еще один, узкий и длинный.
Он не стал будить жену, знал, что она не спала всю ночь. Пожевал хлеба, запил квасом и отправился в хозяйские хоромы.
Старик хозяин уже не спал. Настроение у него было хорошее.
- Степанушка, - ласково сказал он, потирая разболевшееся колено, - ты уж и в дорогу собрался. Быстр на руку. А того не подумал, кто за хозяйскими делами станет присматривать?
- Макар Шустов доглядит, хозяин.
- Вороват Макарка, совести у него нет, - раздумчиво произнес Строганов. - Он-то давно в старшие метит, да я вот тебе поверил. Вороват, уж не знаю, как быть.
- Недолго ему старшим ходить. Ежели тебе, Семен Аникеевич, будет угодно, я после похода на свое место встану.
В кабинет вошел Никита Строганов, племянник и совладелец. Он собирался сегодня на охоту и пришел проститься с дядей.
- Никитушка, кого старшим оставим вместо Степана?
Никита Строганов не знал, что сказать, переминался с ноги на ногу. Мыслями он был в лесу, на охоте.
- Ежели Макара Шустова поставить, пока вернется Степан? Как мыслишь, Никитушка?
- Твоя воля, Семен Аникеевич, я не против.
- Ну и ладно. Скажи Макару, Степан, пусть в полдень у меня будет. Книги приказные ему передай.
- Скажу, Семен Аникеевич. - Степану вдруг вспомнился разговор с Макаром Шустовым, и он решил еще раз поговорить с хозяином о Постнике и его жене. Он долго не решался, знал хозяйский нрав.
- Семен Аникеевич, шумят работные люди, на тебя грозятся, не было бы худа, - нерешительно начал он.
- За что на меня грозиться? Будто не за что. - Семен Аникеевич грозно нахмурился.