Степан Гурьев сидел у берега на куче плавника и, задумавшись, смотрел на бескрайние морские просторы. Над головой резко вскрикивали чайки. Шел прилив, тихо всплескивалось море, приближаясь к ногам Степана. Шум моря убаюкивал. Сквозь дрему Степан услышал чьи-то шаги по скрипящей осыпающейся гальке. Он поднял голову и увидел братьев Мясных.
Никандр после убийства жены Степана Анфисы был жестоко избит мореходами и едва выжил. Сейчас он ходил, тяжело дыша, опираясь на палку, как старик. Вместо левого газа кровавилась рана.
- Степан Елисеевич, - сказал Фома, - что мыслишь с нами делать?
- Твой брат убил Анфису, - тяжело вздохнул Степан, - и должен ответить по закону. А кроме того, вы оба виноваты в том, что привели сюда аглицких купцов.
- Хочешь отомстить за жену?
- Если бы хотел отомстить, вас давно не было бы на свете. По одному слову моему…
- Знаем, - спокойно продолжал Фома Мясной, - нас бы разорвали твои люди. Но ведь жена убита без умысла. Мы с братом не желали ее смерти.
- Это правда, - усмехнулся Степан, - вы хотели убить меня.
- Я бы мог сказать, что спутал твою жену с каким-либо зверем, но не хочу лживить. Да, мы хотели убить тебя. Ты мешал нам.
- А сейчас что вы хотите?
- Отпусти нас.
- Отпустить вас в тундру на смерть?
- Не сейчас, Степан Елисеевич. Перезимуем мы вместе, а кончится зима, брат поправится, и мы уйдем, - Фома Мясной махнул рукой на восток, - уйдем, и ты о нас больше не услышишь.
Оба брата внимательно следили за Степаном. Гурьев понимал, что Фома Мясной говорит правду. Они не хотели убивать Анфису. Если бы братья Мясные ошиблись один раз в жизни, Степан мог бы пощадить их. Но бесчестные дела пустозерцев стали известны приказчику Строгановых. Мясные не останавливались перед убийством и ограблением. Никандр был особенно страшным человеком, он лишил жизни семерых русских промышленников и многих самоедов. На северо-востоке его звали "бешеным волком". Фома был не лучше. От местных властей Мясные откупались крупными взятками.
"Таких людей надо уничтожать, - думал Степан. - Я не могу их отпустить". И в то же время устроить самосуд или посадить их в заточение во время зимовки он тоже не мог. Значит, надо сказать как-то иначе.
- Если бы брат был здоров, мы бы ушли и сегодня, - сказал Фома Мясной. - Но ему повредили внутренности, и он пока не может ходить. Нам надо твердое слово, что отпустишь нас летом. Если нужны деньги, мы заплатим.
- Вы хотите заплатить мне за смерть жены?
- Что ж, если так случилось.
Степан Гурьев вспыхнул, но подумал, что вершить дело надо с умом, иначе разбойники Мясные могут испортить зимовку и погубить ни в чем не виноватых людей.
- Я решил, - сказал он, помолчав, - пусть весной артель скажет свое слово. Люди всё знают. Если скажут отпустить вас, идите. Я мстить не хочу.
Братья посмотрели друг на друга.
- Хорошо, пусть так. Мы подчинимся решению артели. И на этом спасибо, Степан Елисеевич.
Братья повернулись и медленно пошли к избе. Никандр Мясной еле волочил ноги. Они надеялись к весне уговорить кое-кого из мореходов в свою пользу. Кого деньгами, кого слезами.
- Здоровье бы мне, - с яростью сказал Никандр, отойдя в сторону, - своими бы руками задушил проклятое отродье! Теперь он нам до смерти враг.
Глава двадцать пятая
БЕДНЫЙ ЖДЕТ РАДОСТИ, А БОГАТЫЙ - ПАКОСТИ
На большом колоколе соборной церкви в Угличе пономарь по прозвищу "Огурец" отбил полдень. Красно-рыжий огромный петух, клевавший овес возле лошадей, взлетел на коновязь и задорно, словно перекликаясь с колоколом, прогорланил свою песню.
Стояли знойные дни августа. Вчера отошел второй спас. Жители Углича отсвятили в церквах яблоки и мед. Созревшие плоды пахли нежно и пряно. В самом разгаре лето, однако в зеленой кроне деревьев видны желтеющие листья. Пчелы по-прежнему вылетают за добычей из ульев, но полет их стал ленивее, медленнее.
Андрея Ивановича Шуйского принимали в верхних покоях вдовой царицы. Накормили сытным обедом, напоили заморской водкой и красным испанским вином. Шуйский, поглаживая бороду, часто поглядывал на царицу Марью и про себя думал: "Хороша царица, что лебедушка белая. И лицом красавица и телом пышна, неужто одна живет? Хошь и царица, а без мужа - как корова без хозяина".
Андрей Иванович провозгласил первую здравицу про царевича Дмитрия, а вторую - про царицу Марью. Про царя Федора Ивановича вина не пили вовсе.
Нагие пили про Шуйских, Шуйские - про Нагих, пришло время им объединиться. Князья Шуйские не могли в одиночку осилить могучего правителя Бориса Годунова. В начале Шуйские ставили на царя Федора, надеясь, что он разорвет брак с царицей Ориной. Пока Борис Годунов был царским шурином, справиться с ним было очень трудно. Однако надежды Шуйских не оправдались, и Борис Годунов продолжал накапливать силы.
Еще в прошлом году князья Шуйские чуждались Нагих как худородных, а сейчас были готовы соединить с ними судьбу.
После обеда перешли к делу. Прежде всего перед иконой нерукотворного Спаса поклялись всё держать в тайне.
Когда Андрей Иванович и братья Нагие поцеловали икону, царица Марья поднялась с места.
- Негоже мне с думными мужами быть на совете, - сказала она, потупившись. - Что братья порешат, к тому и я присоглашусь. Мне Митеньку накормить надо.
- Иди, царица, - отозвался Михайла Нагой, захмелевший больше всех. - Иди, матушка. Мы и без тебя все пообсудим.
Багровое лицо тучного Михайлы Нагого сделалось влажным, от духоты он расстегнул кафтан. Нравом Михайла горделив и неистов, спуску никому не давал, а племянника своего царевича Дмитрия любил и жалел.
Проводив царицу, немного помолчали. Андрей Шуйский долил в кубок красного душистого вина.
- Скоро блаженному царю Федору конец, - сказал он, стукнув серебряным кубком об стол. - Немного ждать осталось. У нас все готово. Кремль захватим, все царское семейство - в монастырь на постриг: царя, царицу и Бориску Годунова. Пусть вместе наши грехи замаливают…
- Царь-то Федор Иванович давно в монастырь просится, - вступил Михайла Нагой, вытирая полотенцем пот. - А ты, князь, нонешнего медку попробуй, свяченый медок-то.
- Вам, Нагим, - словно не замечая опьяневшего Михайлы, продолжал Шуйский, - мы знак подадим. Коли от нас человек прискачет и привезет икону святого Сергия, немедля выезжайте с царевичем Дмитрием в Сергиев монастырь на молебствие. Народу поболе с собой берите. Там будут ждать наши люди. А потом и во дворец кремлевский. Вся Москва выйдет царевича Дмитрия встречать. Все церкви в колокола ударят.
- А дальше как?
- Дальше… Повенчаем на царство Дмитрия.
- А дальше?
Андрей Иванович Шуйский с удивлением посмотрел на Михайлу Нагого:
- Что ж дальше ты хочешь?
- Царевич Дмитрий не велик еще, царских дел не разумеет. Я про то говорю, что за него решать все дела будут только Нагие и Шуйские. Остальных от престола вон.
- Больше некому, - отозвался Шуйский. - После царя Ивана родов крепких не осталось. Ежели будем друг другу верность блюсти, нас никто не осилит. От Шуйских князь Иван Петрович в совет, а от Нагих? - Андрей Иванович посмотрел на братьев.
- Михайлу хотим, - сказал Григорий Федорович.
- Пусть так.
Братья Нагие и Шуйский выпили еще по большой чаре. Побратались. Отломили по большому куску сотового меда.
- Вас, Нагих, - Шуйский строго посмотрел на братьев, - Бориска хочет в дальние места услать. А царицу Марью Федоровну в монастырь. И царевича Дмитрия он не пожалеет.
Григорий Нагой вынул изо рта обсосанный воск и осторожно положил на стол.
- Знамо, не пожалеет, - сказал он, вытирая сладкие усы.
- Одного он ныне боится - московских купцов. За купцами чернь стоит, - продолжал Шуйский.
- Зачем купцы Бориску не любят? - полюбопытствовал Андрей Нагой.
- Хочет правитель всю торговлю на Москве и других городах агличанам отдать беспошлинно, а своим гостям и купцам пошлину против прежнего увеличит. Наши русские купцы оттого в разор пойдут. Аглицкая королева рада-радешенька, что ни год к Бориске послов засылает и все кланяется и благодарит.
- Вот задача! - воскликнул Михайла. - А Бориске-то какой прок, ежели всю торговлю беспошлинно агличанам отдать?
- Почет ему большой от аглицкой королевы. Уж как она его не величает! И дьяки всё на боярской думе вычитывают. Как-то и кузеном его любимым назвала. И деньги, само собой, и поминки.
Братьев Нагих очень заинтересовал рассказ князя Шуйского.
- Прознали все-таки московские купцы про Борискину хитрость. Нашелся, видать, хороший человек.
- Ежели бы мы, князья Шуйские, о том не рассказали, не узнать бы купцам. Бориска свои дела в великой тайне хранит.
- Бориска прятал, а вы, Шуйские, всё наружу. - Михайла Нагой расхохотался. - Так ему и надоть.
Разговор был долгий. Все приходилось обдумать и решить. Дело затевалось великое и страшное. Совсем не просто свести с престола и постричь в монастырь царя, хотя и тихого, как Федор. Большой грех так поступать с помазанником божьим. Но если другого выхода нет? Если царский шурин Борис Годунов грозит извести и Шуйских и Нагих?!
Пресмыкаясь перед царем Иваном Васильевичем Грозным, князья Шуйские сохранили себя от уничтожения и дождались вожделенного часа. Но когда дорога к власти открылась перед ними, ее заступил царский шурин Борис Годунов.
Дороги князей Шуйских и бояр Годуновых скрестились. Уступать добром никто не собирался.
Во дворце все спали. Никто не заметил царевичеву мамку Василису, спустившуюся из верхних покоев… Прижав ухо к неплотно прикрытой двери, она долго прислушивалась, стараясь запомнить доносившиеся до нее слова.
Дождавшись ночи, из города Углича ускакал в Москву князь Андрей Иванович Шуйский. У земляного вала он встретился с бывшим оружничим царя Ивана, а ныне опальным воеводой Нижнего Новгорода Богданом Бельским. Они разъехались, не узнав друг друга в темноте. И тот и другой поглубже надвинули шапки на глаза и отвернулись.
С тех пор как в Угличе поселился царевич Дмитрий, город сделался как бы заклятым местом. В Москве вокруг имени царевича Дмитрия плелись тайные козни и составлялись заговоры. Углич был связан невидимыми нитями со многими вельможными лицами русского государства. Здесь скрещивались могучие силы. В самом городе и в посаде не одна сотня глаз следила за всеми, кто приезжал в Углич, и уезжал из него. Особенно тщательно следили за теми, кто посещал дворец или сносился со слугами царевича. О всех, кто бывал в Угличе, тайные осведомители немедленно давали знать своим хозяевам.
Не мудрено, что путники, въезжавшие в город и выезжавшие из города, старались скрыть свое лицо, чтобы не быть узнанными.
В то время, когда князь Андрей Шуйский скакал к Москве, Богдан Бельский въехал в Угличский кремль. У ворот он соскочил с лошади, передал сторожу повод и в придачу несколько мелких монет. Он отыскал во дворце маленькую дубовую дверь, ведущую в покои вдовой царицы, открыл ее своим ключом и по узкой лестнице поднялся наверх.
Стараясь не шуметь, Богдан Бельский взошел на верхний этаж и легонько постучал в низкую дверь, ведущую в переднюю царицыной опочивальни. Дверь сразу же открылась, и царица Марья, с нетерпением ожидавшая своего возлюбленного, бросилась ему на шею.
- Светик мой, солнышко красное, - приговаривала царица, целуя Бельского и плача от радости, - заждалась я! Горе с тобой, беда без тебя.
Она приняла из рук милого опашень и шапку и повесила на деревянный крюк, торчавший в стене.
Обнявшись, они прошли в опочивальню и сели на низкую, обитую бархатом скамейку. Здесь все было давно знакомо Бельскому: сводчатый потолок и теплый деревянный пол, выложенный елочкой.
Богдан Яковлевич посмотрел на царицу: кругла, румяна, бела. Пунцовые губы, золотые волосы. Царь Иван Васильевич Грозный плохих и некрасивых в жены не брал. Бельский не удержался и опять стал обнимать и целовать Марью Федоровну.
- В Москве скоро будем, Машенька, - сказал он, отдышавшись. - Яблочко мое наливчатое, ягодка ты красная!
- Братья ждут тебя, Богданушка. Внизу сидят.
- Успею, Машенька, дай на тебя наглядеться.
Бельский ушел от царицы не скоро. Спустился он в средний этаж. Потолки здесь были деревянные, а пол кирпичный. Узкая горница шла по длине всего дворца. С одной стороны находилось большое окно со свинцовыми переплетами, а с другой - высокая, под потолок, изразцовая печь, разрисованная синими птицами.
В горнице горели две толстые восковые свечи в серебряных высоких подсвечниках, стоящих на полу. На окна надвинулась темень, время было близко к полуночи.
Бельский толкнул первую дверь направо. Нагнув голову, он вошел в небольшую горницу, где по утрам царевича Дмитрия обучал грамоте дворцовый аптекарь-ливонец.
Топилась широкая печь с железной заслонкой. Печь недавно разожгли, и она еще дымила. Горящие дрова давали слабый отблеск.
Печь топилась не потому, что было холодно, а потому, что потребовал кудесник Ондрюшка Мочалов. Сегодня братья Нагие, озабоченные предстоящими делами, хотели спросить, что их ждет впереди.
Семейство Нагих уверовало в чудодейственную силу Ондрюшки после исцеления брата Григория. Два года назад Григорий купался весной в реке, простудился и слег в постель. Несколько дней лежал в беспамятстве. Немец, дворцовый лекарь, признал больного безнадежным. Позвали Ондрюшку. Кудесник пощупал, потрогал. "Будет мужик жить еще сорок лет", - сказал он весело. Ондрюшка принес из дому горшок со сладковатым питьем, нагрел его и заставил больного пить горячим.
Вот и сейчас Ондрюшка в черной монашеской рясе поставил в печь горшок с пахучими сухими травами и кореньями. Вода в горшке бурлила и пенилась, распространяя резкий, неприятный запах.
Ондрюшка был очень наблюдательным и мудрым человеком. Он внимательно прислушивался к разговорам царевичевых слуг и посадских мужиков. Он часто посещал торги на городской площади, куда съезжались люди со всех сторон. Услышанное и увиденное запоминал и строил свои домыслы, иногда очень и очень близкие к истине. Перед братьями Нагими, в общем-то людьми ограниченными, он выдавал себя то за дурачка-юродивого, то за ведуна-кудесника, умеющего предсказывать будущее. Он был великий умелец придавать лицу покойника утешительное выражение. А вообще-то Ондрюшка добрый человек, всегда готовый помочь чужому горю.
У кудесника большой горб. Десять лет назад он отчаянно болел, соборовался и выздоровел. Поэтому и стал носить черную рясу наподобие монашеской.
Богдан Бельский расцеловался с братьями. И Михайла, и Григорий, и дядя Андрей Федорович верили бывшему опричнику, считали его своим человеком.
Он по-прежнему считался дядькой царевича, а это был высокий придворный чин, допускавший особую близость в обращении с членами царской семьи.
- Шуйский у нас седни гостевал, - икнув, сказал Михайла, когда приятели изрядно выпили; собственно говоря, братья не переставали пить после отъезда князя Шуйского и были возбуждены необычайно. - Андрей Иванович сказывал, царевича Дмитрия будут на царство венчать.
- А царь Федор Иванович?
- Что ж Федор Иванович… Поцарствовал дурачок, пора и в монастырь, на покой.
- А Борис Годунов? - быстро спросил Бельский.
- И Бориску туда же постригут. Все дела государские Шуйские да Нагие будут решать.
- А меня куда?
- Тебя? Ты с нами, будто родственник, дядька царевичев. Будешь, как Клешнин, с царем из одной миски есть… Ну, и прочее.
Богдан Бельский задумался. Опять его обошли. Конечно, Андрей Клешнин при дворе - сила большая, но не того хотел бывший опричник. Он хотел быть правителем русского государства, таким, как был Борис Годунов, и единолично решать все дела. Но сейчас об этом говорить рано.
- Я против Бориса не пойду, - вдруг сказал Бельский, перестав выбивать мозги из говяжьих костей. Он поправил на груди тяжелую золотую цепь, подарок Ивана Грозного.
- А как же ты? - вмешался Андрей Нагой.
- Против Бориса не пойду и Борису помогать не буду, - упрямо повторил Бельский.
- А как же ты?
- "Как" да "как"! Ежели вы, Нагие, власть захватите и Дмитрий на престол сядет, я ваш верный слуга.
- Вот ты как!
- Вот так… Борис Федорович мой давний друг, и я ему худа не хочу.
Андрей Федорович Нагой понял, что Богдан Бельский хочет на быстрой езде при крутом повороте не вывалиться из саней. Однако он знал: дядька не захочет губить Нагих и особо царицу Марью.
- Пусть так, - подумав, сказал Андрей. - Но ты поклянись, что Борису помогать не будешь. Подай-ка икону, Михайла.
Богдан Бельский поклялся на той же иконе, к которой недавно прикладывался князь Шуйский. Нагие успокоились.
- Ну-ка, Ондрюшка, - сказал Михайла, - готово у тебя?
- Готово, пусть поостынет малость, - отозвался шепотом Ондрюшка. - Вот ужо глотну.
Григорий Нагой молча поднялся с места и черным куском бархата накрыл иконы.
- Негоже святых в темное дело путать, - сказал он, вернувшись. - Давайте-ка, братья, еще по одной.
Нагие и Бельский снова выпили. Михайла посмотрел на царевичева дядьку:
- А как ты, Богдан, мыслишь, будет ли нам удача?
- Не знаю, волхвовать не обучен. Пусть Ондрюшка скажет.
- Готов, Ондрюха? - снова окликнул ведуна Михайла.
- Маленько еще пождите, горячо варево, обожгусь.
Братья Нагие и Бельский перестали разговаривать и уставились на глиняный горшок, остывающий на окошке.
Наконец варево остыло, и Ондрюшка опорожнил половину горшка. Он уселся на скамейку у печи и неотрывно смотрел на раскаленные угли. Свечи велел потушить.
Колокол у соборной церкви отбил полночь.