– Разве не правда, что этот негодяй, этот прохвост, которого я подобрал в грязи Лондона среди отчаянных воров и проституток Уайтчепеля, крайне похож на достославного императора? Ну, подойди поближе! – сказал Нейпперг, возвышая голос. – Раз природа одарила тебя точным образом коронованного злодея, с которым мне еще не пришлось рассчитаться как следует, то подойди и да потерпит он заочно, на твоей мерзкой особе, начало того наказания, которое уже уготовано для него. Ну! Повернись задом, Наполеон! – И Нейпперг, пьяный от бешенства, охваченный злобой, в приступе безумия, возникавшего у него каждый раз, когда он видел своего соперника, бросился на двойника императора, комически нагнувшегося к нему спиной, а затем изо всей силы несколько раз ударил его ногой, со злорадством повторяя: – Вот, получай по заслугам, Наполеон! Негодяй, Наполеон! Подлец, Наполеон! Вот тебе, вот! – И затем усталый, успокоенный откинулся в кресло.
Наблюдая эту сцену, Мобрейль глубоко задумался. В его изобретательном уме зарождалась странная идея, смутный, но привлекательный проект.
Тем временем человек, служивший объектом утоления ревности возлюбленного Марии Луизы, выпрямился; словно актер, который, окончив свою роль, фамильярно возвращается к товарищам и пьет с ними, небрежно бросая на стол царскую корону или кинжал злодея, он подошел к столу, взял стакан, налил виски и, жадно выпив, сказал Нейппергу:
– Ваша честь изволили драться сегодня слишком сильно. Ваша честь были в ударе. С позволения вашей чести я налью себе еще стакан виски. А потом сегодня необходимо, чтобы ваша честь дала мне авансом послезавтрашнюю гинею. Вчерашнюю я положил в карман жилета, который не отличается прочностью, и монета, вероятно, упала на дорогу. Сегодняшнюю гинею я положил в карман штанов, которые находятся далеко не в лучшем состоянии, и вторая гинея, вероятно, отправилась разыскивать первую.
Нейпперг сделал какой-то неясный жест, так как не слушал, что болтал этот субъект. Когда же взрыв бешенства у него прошел, он снова стал мрачным, немного пристыженный необычной формой своей мести. Он думал: "Этот граф Мобрейль будет иметь странное мнение обо мне! Ба! Мне нужен был свидетель этой заочной экзекуции. Если он разболтает об этом, то везде – и в Париже, и в Лондоне – надо мной посмеются, может быть, назовут сумасшедшим, но над Наполеоном будут смеяться гораздо больше!"
Подобная перспектива ободрила Нейпперга и заставила его не пожалеть, что третье лицо было свидетелем этой странной сцены.
Тем временем авантюрист не переставал рассматривать поразительного двойника императора; когда Нейпперг отпустил это чучело, дав ему выклянченную гинею, Мобрейль вдруг сказал:
– Я хочу сделать вам одно предложение, граф!
– А именно? – спросил тот, точно просыпаясь от сна.
– Вы должны уступить мне Наполеона… Разумеется, вашего Наполеона!
– А что вы хотите сделать с ним? Может быть, вы тоже хотите в его лице наказать Наполеона, что, по крайней мере, утешает и позволяет легче дожидаться момента, когда можно будет фактически наказать оригинал, а не копию?
– Нет, я придумал кое-что получше. Доверьте мне его на несколько недель. Если вы уступите мне Наполеона – о, я согласен вернуть вам расходы на одежду! – то даю вам слово дворянина, что ваша месть свершится скорее и будет полнее, и больнее, чем вы предполагаете!
– Что вы задумали?
– Сейчас я ничего не могу объяснить вам, но скоро вы, равно как и весь мир, узнаете результат задуманного мной дела, на которое я рискну при помощи этого восхитительного субъекта.
– Ну, так берите его, – ответил Нейпперг, – если он может помочь в нашей мести этому корсиканскому бандиту. Все равно мне пришлось бы расстаться с ним. Этого негодяя, который по смешной игре природы до невозможности похож на Бонапарта, я встретил в мерзком кабаке Уайтчепеля, где пытался нанять нескольких бравых молодцов, не отличающихся особенной щепетильностью, ради досмотра больших дорог Франции, по которым ходит почта.
– Ах, понимаю! Эти молодцы останавливают почтовые кареты и опустошают мешки с письмами, не брезгуя также и деньгами, посылаемыми на довольствие солдат? Это очень ценные люди, хотя зачастую они и забывают отдавать роялистским комитетам вместе с письмами и звонкую монету. Этот парень из числа таких героев?
– Нет! Это простой гаер, актер низшего сорта, бегавший по кабакам и за несколько шиллингов развлекавший посетителей злачных мест. По мере того как он кривлялся на подмостках и распевал свои песенки, ему пришло в голову подражать манерам и осанке Наполеона. И хотя его лицо было запачкано сажей, но я был поражен его странным, таинственным сходством с моим врагом. И тогда мне пришла странная фантазия нанять его к себе на службу. Я купил ему точно такой же костюм, какой обычно носит тот, чьим живым портретом он является, и меня забавляло держать его возле себя во время пребывания в Англии. Но на днях я уезжаю; не могу же я в предпринимаемом путешествии и особенно в той стране, в которой мне придется действовать, таскать за собой столь компрометирующий портрет! Поэтому я с большим удовольствием уступаю вам, дорогой граф, малопочтенного Самуила Баркера. Однако уже поздно, и наши постели готовы принять нас в свои объятия!
С этими словами Нейпперг встал и протянул руку Мобрейлю.
– Благодарю вас, граф, – сказал тот, – за ваш подарок! О, вы скоро услышите кое-что о Самуиле Бар-кере; этот своеобразный актер, руководимый мною, кажется мне предназначенным к истинному драматическому успеху.
– Но что же вы собираетесь заставить его разыграть?
– Трагическую роль.
– Черт возьми, вы меня интригуете! Ну, а негодяй Наполеон, другой, то есть настоящий, самый худший?
– Я не забываю его. Да о нем думают и многие другие, кроме меня. В данный момент в Париже, в тюрьмах, в провинции, в различных полках, – важно ответил Мобрейль, – находится много экзальтированных молодых людей и заслуженных заговорщиков, которые тоже ждут освобождения Франции. Они рассчитывают на исполнение проекта, который мне лично кажется и непрактичным, и неисполнимым.
– Вы не верите в успех военного заговора?
– Я лично – нет, – холодно ответил Мобрейль. – Я больше верю в ту войну, которую вы предсказываете. Россия – это грозная страна, неизвестная; ее деятельные силы, защитная способность, средства – вез составляет для нас тайну. С этой стороны вы можете рассчитывать на успех.
– Если не ошибаюсь, то надежды графа де Прованс покоятся именно на этом, – заметил Нейпперг.
– У нашего принца имеются еще и другие надежды.
– Какого рода?
– В настоящий момент я не могу вам даже намекнуть на его идею. Знайте только, что для осуществления ее – о, пока я еще не успел составить свой план во всех деталях, – вашему Самуилу Баркеру придетется сыграть очень ответственную роль, которую, надеюсь, он исполнит вполне добросовестно, тем более что не будет знать о цели. Покойной ночи, граф Нейпперг, и еще раз благодарю вас за орудие, которое вы доверили мне в лице достопочтенного Самуила Баркера! Еще раз спасибо, и покойной ночи!
"Этот граф Мобрейль, право же, еще более эксцентричен, еще более безумен, чем я! Впрочем, он безукоризненный джентльмен и искренне ненавидит Наполеона, – пробормотал Нейпперг, глядя, как авантюрист важно шел по коридору, предшествуемый порядочно-таки пьяным Вилли Четснаутом, который, изрядно пошатываясь, нес канделябр. – Но какого черта он собирается делать с этим лже-Наполеоном?"
IV
Римский король родился среди приветственных кликов армии и добрых пожеланий народа, которым глухо вторили проклятия и призывы к смерти в рядах роялистов и агентов Англии. Но громадное большинство французской нации радовалось и проникалось уверенностью при виде сияющего Наполеона, державшего на руках как новый трофей славы и надежды своего сына, который должен был называться для него Наполеоном Желанным.
Отцовское блаженство не ошеломило Наполеона до такой степени, чтобы он совершенно пренебрег специальным воспитанием своего наследника. Царственного ребенка еще с младенчества следовало готовить к роли императора, которую он должен был принять на себя, когда его отца не будет в живых и когда ему придется сдерживать двадцать наций, объединенных под французскими орлами, управлять Европой от устьев Шельды до границ Далматских степей и не дать заглохнуть среди мирного времени победам и славе в наследии новейшего Карла Великого.
К малолетнему принцу приставили воспитательницу. Она оказалась женщиной редких достоинств. То была госпожа де Монтескью – мама Кью, как называл ее маленький Римский король на своем детском языке.
Де Монтескью не имела счастья понравиться Марии Луизе. Последняя покровительствовала герцогине Монтебелло, любезностью которой воспользовалась во время приключения с Нейппергом, и эта вдова маршала Ланна завидовала гувернантке.
Добрая, внимательная, преданная де Монтескью заменила Марию Луизу при сыне Наполеона, потому что императрица никогда не питала особенной привязанности к своему ребенку. Она проводила с ним каких-нибудь минут десять в день, да и то ухитрялась еще пугать и доводить малютку до крика, являясь в детскую в шляпе с огромными страусовыми перьями на большой голове, чтобы поцеловать его после прогулки верхом.
Настоящей матерью Римского короля была мама Кью. Она старалась подавлять пылкий и раздражительный нрав своего воспитанника, унаследованный от отца. Был отдан строгий приказ, чтобы малолетний принц никуда не выходил без гувернантки.
Однажды утром крошка Наполеон – белокурый ребенок – подбежав один к кабинету императора, нашел дверь запертой.
– Отворите мне! Я хочу видеть папу! – сказал он по-детски повелительным тоном камер-лакею.
Но тот ответил:
– Ваше величество, я не могу отворить вам.
– Почему так? Ведь я – маленький король!
– Но вы, ваше величество, один, я не могу вам отворить!
Малолетний Наполеон замолк. Его глаза наполнились слезами. Он неподвижно дожидался прихода де Монтескью, от которой убежал вперед. Когда она пришла, он схватил ее за руку и сказал камер-лакею:
– Теперь отворите! Маленький король хочет этого!
Тогда лакей, поклонившись, распахнул настежь дверь и доложил:
– Его величество король Римский!
Мальчик вошел, сильно заинтересованный, в императорский кабинет и подбежал к отцу, чтобы кинуться к нему в объятия.
В это время у императора как раз заканчивалось заседание совета министров. Наполеон, хотя и обрадованный приходом сына, сдержался и, приняв строгий вид, сказал:
– Вы позабыли раскланяться, ваше величество. Извольте поздороваться с этими господами! Французы ни за что не захотят иметь вас императором, если вы будете невежливы!
Ребенок покраснел, остановился и послал министрам грациозный поцелуй крохотной ручонкой.
Император, заменив улыбкой притворную строгость, взял тогда маленького короля на руки и сказал сановникам:
– Надеюсь, господа, никто из вас не скажет, что я пренебрегаю воспитанием сына. Он, несмотря на свой возраст, отлично понимает долг вежливости.
Тут маленький король объяснил причину поспешного прихода.
Он прогуливался в Тюильрийском саду с гувернанткой во время совещания министров, как вдруг несмотря на караульных к нему поспешно приблизилась какая-то женщина в трауре в сопровождении маленького мальчика, почти ровесника ему, и велела подать своему ребенку просьбу, которая и была принята наследником престола.
– Передайте это императору, – сказала женщина, – это от вдовы одного из его солдат!
Наследник был растроган видом матери и ее ребенка в трауре и очень торопился передать просьбу своему отцу.
– Вот, папа, – с важностью сказал малютка, поздоровавшись с министрами, – это дал мне для тебя маленький мальчик в саду. Он одет во все черное. Его папа был убит на войне, а мама просит пенсию. И обещал ему!
– Ах, плутишка, ты уже назначаешь пенсии! иго, раненько ты начал! Но изволь, будь по-твоему! Ну, доволен ли ты? – И Наполеон, прижав сына к груди, долго целовал его.
В то время, с которого снова начинается наш рассказ, Римский король был еще слишком мал для того, чтобы испрашивать и добиваться пенсии для покровительствуемых им лиц. Он был еще только красивым белокурым мальчиком с курчавой головкой и часто, к великой радости гуляющих в Тюильри, катался в колясочке, запряженной баранами, ловко выдрессированными Франкони.
После возвращения с прогулки гувернантка, зная, что император, урвав свободную минутку, всегда звал их к себе, чтобы приласкать сына, нарочно мешкала под окнами императорского кабинета.
Так же она сделала и в описываемый нами день. Наполеон, диктуя секретарю Меневалю, по привычке прохаживался взад и вперед по комнате, от камина к окну и обратно. Он увидал гувернантку и, прервав занятие, тотчас подал ей знак войти.
Когда мальчик вошел с гувернанткой, император нежно обнял его и сделал знак, что отпускает де Монтескыо с ее воспитанником, после чего обратился к Меневалю, чтобы продолжать диктовку.
Однако гувернантка, отлично поняв намерение императора, не двинулась с места. Передав Римского короля одной из дежурных дам, находившейся поблизости императорского кабинета, она осталась там, молчаливая, неподвижная, стоя навытяжку. Удивленный Наполеон сначала нахмурился, а потом поспешно спросил:
– Ну, в чем дело, мама Кью? Не провинился ли ваш воспитанник? Нет, не то? Значит, вы хотите попросить у меня чего-нибудь? В таком случае говорите!
Слегка смущенная гувернантка сделала низкий реверанс, после чего, несколько запинаясь, сказала:
– Ваше величество, сегодня поутру у меня была герцогиня Данцигская, которая просила, чтобы я исходатайствовала ей большую милость от вас!
– Супруга маршала Лефевра желает от меня милости? Черт возьми! Неужели она недостаточно важная персона сама по себе, чтобы просить о ней лично? Разве ей понадобились теперь посланницы, или же я внушаю ей страх? Ого! Чтобы чего-нибудь испугалась эта мать-командирша? Ну, мудрено поверить!
– Ваше величество, супруга маршала боялась обеспокоить вас! Она уверяет вдобавок, что, получив уже от вас большую милость, опасается показаться слишком назойливой.
– Вот как? Герцогиня Данцигская – превосходная особа, и я очень люблю ее. Это доблестная дочь народа, которую я знавал когда-то в молодости и которая храбро несла службу на полях сражений. Правда, она коверкает французский язык; ее живописные выражения отзываются больше пригородом и казармой, чем сен-жерменским предместьем и академией; это опять-таки совершенно верно. Она не совсем корректно держится в гостиной, а ее ноги путаются в придворном шлейфе. Но это не беда! Я уважаю ее и хочу, чтобы все при моем дворе, как и повсюду, относились к ней как нельзя более внимательно и с безусловным уважением. Пусть кто-нибудь только посмеет теперь оказаться более требовательным, чем я, относительно манер и светской выдержки у жен моих первейших слуг! Лефевр, как я уже говорил ему, пожалуй, напрасно женился сержантом. Но я простил ему этот промах, а ей, этой добрейшей Сан-Жень, я обещал забыть, что она была прачкой. Итак, мама Кью, сообщите нам скорее, в чем состоит ваше поручение. Чего желает герцогиня Данцигская?
– Ваше величество, ее приемыш, гусарский офицер Анрио, женится на дочери одного офицера республиканских войск, под начальством которого служил маршал Лефевр, бывший в то время сержантом.
– Имя этого офицера?
– Борепэр.
– Он был одним из моих друзей! – с живостью воскликнул император. – При геройской защите Вердена Борепэр предпочел, как говорят, смерть постыдной сдаче города, вверенного его охране. Клянусь, я очень рад этому брачному союзу! Ну, а когда же свадьба?
– Послезавтра, ваше величество. Я буду посаженой матерью Алисы де Борепэр, которая сирота, а герцогиня Данцигская надеется, что вы, ваше величество, соблаговолите подписаться под брачным контрактом.
– Согласен! Мы будем присутствовать на церемонии. Однако, я полагаю, герцогиня Данцигская должна быть где-нибудь недалеко отсюда… и вместе с юной невестой. Они обе, вероятно, дожидаются поблизости ответа?
– Ваше величество, вы не ошиблись.
– Герцогиня не только энергичная и добрая женщина, достойная храброго солдата, с которым она разделяла труды боевой жизни и славу, но вдобавок умная особа, которая понимает все с полуслова и знает, как надо вести себя в затруднительных обстоятельствах… Нет, она не дура, честное слово! Я уже высказал ей это в глаза, – продолжал император, вспоминая ловкое вмешательство находчивой Сан-Жень той ночью в Компьене, которая чуть не сделалась трагической, когда Нейпперг был захвачен им врасплох и послан на расстрел. – Супруга маршала Лефевра, – с улыбкой прибавил Наполеон, – побоялась оказаться не на своем месте при моем дворе. Она поняла, пожалуй, слишком буквально некоторые замечания, сделанные мной ее мужу по поводу ее обращения в обществе и манер, и поэтому добровольно удалилась в свой замок Комбо, не желая подвергаться насмешкам придворных и выносить презрение их надменных супруг, которые сами не стоят ее. Я весьма благодарен герцогине за ее внимание к моему желанию, которое даже не было выражено мной, и хочу высказать ей личное мое полнейшее удовольствие по этому поводу. Пригласите, пожалуйста, сюда герцогиню Данцигскую вместе с невестой храбреца Анрио. Я отлично помню, как он взял для меня Штеттин, и обязательно подпишу его брачный контракт. А вы, Меневаль, докончите эту ноту Лористону: надо положить предел оттяжкам и проискам моего любезного кузена императора Александра!
И Наполеон, голос которого повысился и приобрел раздраженный тон, продолжал диктовать депешу своему посланнику при императоре Александре Первом. Монтескью между тем побежала за герцогиней Данцигской и Алисой де Борепэр.
– Ах, это вы, мадам Сан-Жень! – воскликнул император, идя навстречу супруге маршала, немного встревоженной, несмотря на уверения де Монтескью относительно ожидавшего ее приема. – Ну что, вы не сердитесь на меня?
– Нет, ваше величество, – ответила Екатерина. – Вы знаете, что Лефевр и я готовы ради вас дать изрезать себя на куски. Но видите ли, нам предписано пользоваться деревенским воздухом. Мне было совсем, ну совсем-таки не по себе в ваших салонах! В Комбо я нахожусь в своей стихии: там есть крестьяне, которые любят нас, старые солдаты, которые восхищаются моим Лефевром как человеком, находившимся везде, под картечью, рядом с вами; а потом, я живу среди коров, баранов, лугов, деревьев, которые хотя и не чета нашим соснам в родимом Эльзасе, но все-таки мне и мужу милее ваших раззолоченных прихожих и колидоров.
– Коридоров! – тихонько поправила Екатерину де Монтескью.
– Ну да, ваших колидоров! – как ни в чем не бывало продолжала Сан-Жень, не поняв хорошенько замечания. – Мне уж порядком надоело дожидаться у дверей вашего салона. Но это не мешало мне любить вас, ваше величество. Вблизи, как и вдали, вы наш император; кроме того, будьте покойны: в тот день, когда вы дадите знак моему мужу, он скорехонько смажет салом парадные сапоги и примчится к вам. Но пока не дерутся, ведь он вам не нужен, не так ли? Что стали бы делать с таким старым ворчуном в Париже? Вы можете преспокойно оставить его мне, не правду ли я говорю? Теперь он разводит капусту вместе со мной. Но стоит вам сказать: "Сюда, Лефевр! Опять затевается драка на Висле, на Дунае, у черта на…" Простите, пожалуйста! Одним словом, вы, ваше величество, понимаете, что я хочу сказать. Так вот, Лефевр не мешкая распрощается со мной, забудет свое огородничество и ответит вам: "Здесь!", когда вы крикнете: "Вперед!"