- Подожди маленько! - перебил есаула Кропоткин. - Слушал я тебя, никак и разобрать не мог: што ты есть за птица? Сам от себя тут бобы разводишь, али "царек" подослал тебя… Как всюду теперь люди подкупные шатаются, народ простой на свою руку тянут, речами разум отымают!.. И не понять сразу: от Бога ты али?..
- От черта! - добродушно усмехаясь, докончил сам есаул. - Ничаво, толкуй как хочешь. Я не в обиде, господин честной.
- Я обижать и не мыслю. Сдается, ты душа прямая, русская… Только глядишь, приятель, вовсе не туды, куды бы надо…
- Поверни, наставь, господин. Я хоша и грузен, да все же не костылями к земле пригвожден, как был Христос Спаситель Наш на Древе на Святом… Как распята теперь мать-земля православная!..
- Все так, все так! К тому и речь веду! - продолжал Кропоткин. - "Не пропал понапрасну мой день!" - так скажу себе, коли мы с тобою поразумеем друг друга, казак мозговитый… Не беда, што на торгу ненароком мы с тобою повстречались, а в другой раз, може, на Страшном Суде свидимся, коли Господь повелит!..
- Угу!.. Вон ты какой… Ну, слушаю… толкуй свое…
И Порошин даже наклонил слегка голову, готовясь слушать Кропоткина. Насторожилась и толпа, почуяв что-то особенное в тоне собеседников.
- Скажу сперва про дело ближнее. Хоша Великое посольство и снаряжено челом бить крулю Жигимонту, послал бы Владислава на Москву, на царство… Да мне, как и другим, меня и поумнее, и позначнее, - то залегло на уме: не велика будет корысть короне польской от зову нашего… Хотя бы и пришел к Москве Владислав. Ты слыхал ли, дядя? - как звать, не знаю…
- Федькой Порошиным дразнили издавна. Лет десять в есаулах…
- Ну, вот, пан есаул Порошин, слыхал ли ты: на чем стоять приказано посольству, ай нет?..
- Так… краем уха слышал…
- Обоими послушай, - я скажу тебе по всем статьям!
И, загибая пальцы, Кропоткин начал с расстановкой:
- Речь первая: обязан царь Владислав блюсти в земле Московской и в иных царствах и областях российских обычаи старинные. Владеть землей по старине, храня законы и веру православную нерушимо!..
Оба дьяка, Елизаров и Грамматин, взобравшиеся теперь на груду бревен, чтобы лучше видеть и слышать, словно по уговору вынули из глубоких карманов своих однорядок по листу, исписанному четкими строками, и стали глядеть в них, словно проверяя: верно ли говорит Кропоткин? А тот между тем продолжал свое:
- Вторая речь: прибыть к Москве немедля должен крулевич. Тута патриарх его окрестит, штобы и не пахло от него ляхом… И тогда уж венчать на царство станет по древнему обычаю. На третье: суд и право должен царь давать по старине. Менять законы дозволено не ему, не новому царю, а всей боярской думе с собором Земским сообща, никак не иначе. Потом, все дани, пошлины, вся подань по-старому идет, без прибавленья. Без думы царь менять того не может али прибавить на душу противу прежнего!..
- Вот это так! Умно, коли бы этак стало дело! - загудели кругом довольные голоса, особенно торговых людей.
- Войну ли зачинать, мир ли писать, то на волю думы и царя, - продолжал высчитывать на память Кропоткин. - Российским торговым людям - всем вольный выезд за рубеж: московским аль областным, все едино. А для гостей для иноземных - по-старому въезд сюды ничуть не легше… Да казнить бояр либо служилых людей без думы новый царь Владислав никак не волен. А награждать да возвышать по заслуге, а не своим произволом либо хотеньем царским, как дума и правители укажут, глядя тамо: кто чего заслужил?..
- Ого!.. По-новому дело, гляди! - разнесся говор в толпе, все нарастающей вокруг. - У нас раней ничего такого и не бывало на Руси!
- Дак и царей с Литвы же не бывало, гляди, у нас доселе! Надо на первых порах поостеречь малость и землю, и себя, штобы за спиною сыночка старый круль-отец нас к лапам не прибрал.
- Ну, стой, государь мой милосливый… как звать-величать тебя - не ведаю, - заговорил с бревен дьяк Елизаров. - Это ты малость маху дал и народ с толку сбиваешь, можа, и не по своей воле… по незнанию. Были эти речи, как ты сказывал, в первом договоре с Жигимонтом, который Тушинский патриарх, рекомый Филарет, а по-истинному, - митрополит Ростовский Жолкевскому-гетману подписать еще по весне давал. А тута, на Москве, бояре старые, князья гордые повыкинули обе речи и про вольный выезд, и про награду по выслуге. Это на руку худородным-де людям, а князьям да боярам в ущерб. Вот они и постарались… Земский собор тоже по-ихнему постановил… вестимо, и собор такой "боярский" больше был он, а не Земский…
Ропот недовольства пробежал по толпе. Тогда подал голос дьяк Грамматин.
- Не смущайтеся, люди православные! Не все оно так, как тута вам сказано. Верно, выкинуты две речи. Да собор и бояре не зря их захерили. Не на пользу они Земле, а на вред и на смуту. Главное осталось: новый царь Владислав без Земской думы да без бояров и шагу ступить не может… А бояре дело свое знают, потачки не дадут, ни крошки не уступят своего полякам!..
- И, куды! - загудели голоса. - Бояре кому уступят ли!
- Себе самим, чай, сколь надо!.. Где давать другому!..
- Самим, гляди, не хватит, их только к делу припусти!.. Все "сберегут", да, слышь, не для народа, а для себя!..
- Ништо! Пускай бы, лих, не ляхам досталося!..
- Хоша толсто брюхо боярское, ныне пуще разопреть у живоглотов. Лопаться, гляди, станет!.. То-то любо… Мы поглядим! - весело выкрикнул стрелецкий голова Оничков.
- Дай дело договорить, - огрызнулся на него Порошин и снова обратился к Кропоткину.
- Н-ну… а хрестьянам как?.. Кабальным да иным людишкам черным и тяглым какие выйдут новые вольготы да права от вашего Владислава, не слыхать ли? Уж больно всем малым людишкам ноне тяжело, невмоготу стало. Полегше все ждут и просят. Как же им буде, сказывай! Не слыхал ли?
- Как не слыхать! Все будет… как и встарь бывало. Али, сказать вернее, как Годунов Бориска повершил, воссев на царство. Пахарям уходить за рубеж невольно из земли. А польским холопам - к нам, сюды нету ходу. Каждый у себя тяни тягло… И вольный Юрьев день останется порушен, как и при Борисе стало. Штоб вовсе не было его, дня Юрьева… Штобы люди тяглые, пахари сидели на земле крепко, на веки вечные!.. Штоб не шатались хлеборобы по всем концам…
- Бона! Нам, выходит, вековечная "крепь"!.. Нету больше Юрьева… Вот те и Юрьев день, и вольный праздник! Ау, слышь, бабка, поминай как звали! - подталкивая рядом стоящую старуху, проговорил один из крестьян в толпе и протяжно свистнул при этом, почесывая в затылке.
Старуха, досадливо отмахнувшись от парня, еще больше насторожила уши, стараясь не проронить того, что говорилось в середине круга.
- Бояре печалуются больно, што их земли опустели, што люди разбежались… Вот и хотят так закрепить людей при пашне, штоб ходу не было им никуды. Но, главное, што вера и закон в земле по-старому должны стоять, как при отцах, при дедах наших было! - закончил свою речь Кропоткин.
- Хо-хо-хо! - раскатился смехом Порошин. - Да нешто Жигимонт - ребенок малый! Нешто он на речи те пойдет!.. Нешто пошлет сынишку, штобы стал слугой боярам московским, а не царем и государем всея Земли!.. Пустое дело задумали…
- Ты смышлен, коряга! - усмехаясь сдержанно, ответил Кропоткин. - Так думают и на Москве у нас, кто поумнее… Да, слышь… пусть потолкуют ляхи да послы-то наши… Мы здеся времени тоже зря тратить не станем. Помаленьку все образуется на Руси… Города столкуются между собою… И люд честной надумает: "Как быть, беду штобы избыть?.." Вон города уже обсылаться стали между собою, шлют грамоты запросные… Советы советуют: што начать, к чему приступить?.. Ярославль - Костроме, Нижний - Вологде голос подает… Знаешь, как в песенке старинной поется:
На святой Руси - петухи поют!
Скоро будет день на святой Руси!..
Дождемся и мы ясного солнышка… Слышно, зашевелилась земля… Стали думать где-нигде людишки согласно, по-хорошему… Патриарх Гермоген слово великое сказал: "Сбирать рать земскую!" Его слово мимо не пройдет…
- Рать земскую… легко ли! И так, слышь, все поразорились! - послышались голоса.
- Легко ли! - с досадой крикнул толпе Кропоткин. - И вы полегчить себе думаете… Не видите, што за мука из того облегченья явилась для вас и для всей Земли!.. Это, слыхал я, конек в обозе шел да воз тянул. И тяжело ему то дело показалось. Он легше захотел, ночью от коновязей и утек! А волки, што кругом рыскали да не смели в табуне при людях на коней напасть, перехватили вольную лошадку да и по косточкам разнесли… Так и вы себе со своим облегченьем хотите, што ли! Штобы враги, кругом стерегущие, и нас поодиночке повырезали, в полон увели и землю бы всю расхитили. Вот и станет вам полегше тогда!..
- Да што ты… Нешто мы так хотим… Нешто позволим! - поднялись протестующие громкие голоса.
- "Хо-отим! По-озволим"!.. Без вашей воли учинится, коли легкости искать станете, как и до сих пор искали… Подумайте, от чего разоренье да пагуба пошла?! От какой причины малой!.. То ли мы знали на Руси!.. Сбыли с плеч татар! Такую грозную орду, што три века над нами измывалась, - разбили с Божьей помощью… Литву и немцев-крыжаков колотили за милую душу! А тут - горсть литвинов да кучка ляхов, отряд-другой из Свеи набежал… И Русь целая покорствует, молчит, выносит надругательство такое!.. Долго того не будет! С чужими недругами справимся, как-никак… Не чужие, свои есть враги, опаснее Литвы и шведов… Вы, казаки!..
- Мы! - всколыхнувшись, отозвались донцы. - Ишь, што сказал!.. Земле мы не враги.
- Как лучче, мыслим, сделать бы!.. - пробасил старик-казак со шрамом от виска до подбородка, одноглазый, но еще могучий, как дубовый кряж.
- Я верю: мыслите вы хорошо, да делаете худо! - возразил Кропоткин, когда утих общий гул. - Чай, и сами того не разумея, так творите… Сто тысяч земской рати собрать бы можно без больших затей… И ляхи, и свеи затряслись бы, вон из земли пустились бы наутек!.. Да вот вы, казаки, с царьком своим нам руки завязали!.. Из бояр не пристало выбирать никого в цари. Ненавидят друг дружку бояре и князья, завидуют. Своему не дадут надеть царского венца да бармы золотые… Волею-неволей нам и пришлося ладить с Жигимонтом… штобы только Самозванца-вора не пустить теперь на трон царей московских!.. А ежели бы да вы, казаки, сголосились, сошлися бы вместе, выбрали бы царя по совести, по правилу, по-Божьи. Ужели в целой земле не сыщется главы, которую Господь поизволил бы помазать на царство, как встарь царя Давида?.. Слышь, пан есаул, когда своих увидишь в Калуге там алибо где, так передай им, што от меня ноне-то слышал… Порассудите вместе… Авось Бог даст…
- Царя избрать Землею?! - подхватил горячо Порошин. - Чево бы лучче и желать! Да как ево ты отыщешь да изберешь! Где взять ево, царя, для всей земли!..
- Начать лиха беда. А там - Господь укажет. Слышь, уж и в сей час носится слушок один…
Кропоткин опасливо оглянулся, нет ли близко поляка, и продолжал:
- Сам Гермоген, святейший патриарх, великий старец, кому подобало, тем, слышь, имечко одно называл пристойное!..
- Кого?.. Кого?.. - звучали голоса.
- Есть сын у Филарета, митрополита Ростовского, у Никитыча Романова… Михайлой звать юношу… Уж то-то отрок милый!.. Всем по душе, кто его видывал. По крови близок роду царя Ивана. Все то знают.
- Как не близок! Племянник внучатый. Недальняя родня! - подтвердил дворянин Пушкин, стоящий рядом с Кропоткиным.
- Михайло Романов!.. Слыхали, знаем, видели! - раздались голоса.
- Ох, молод, слышь! Бояре верховодить при ем учнут! - кинул толпе Грамматин.
- Али батька Филарет… Крутенек отец святой, митрополит! Все в свои руки любит взять! - вздыхая, протянул осанистый, полный поп, тоже не побрезговавший протиснуться в толпу, послушать занятных речей.
- Ну, энто ты врешь, батько! - решительно отрезал Порошин, стоявший в раздумье. - Филарета-патриарха, али митрополита Ростовского по-вашему, - я еще из Тушина знаю… Да и все мы его почитаем. Добрейшая душа, хошь и высокий саном. По отцу пошел, по Никите Романову. Тот, как воеводой у нас на Диком Поле сидел, никого не обидел, всем был рад помочь!.. Вот и сын по отцу пошел… Гляди, и внук в деда да в отца удался, не иначе… Так думаешь ты, господин, штоб Филаретов сынок?.. Его бы в цари?.. Как я смекаю, нам лучче и искать не надобно!.. Род большой, родня царская и к нам - всегда были Романовы-Захарьины доброхоты… Это бы чево лучче!..
- Сынок батьки Филарета, дружка нашего из Тушина! - загомонили казаки. - Гляди бы, дело в самый раз. Коли не малолетнего царенка Тушинского, так Романову пристало быть нам государем!..
- Истинно, в самый раз! - подтвердил Порошин. - Кабы по швам все царство не полезло да вся земля бы так не расшаталась, как ноне вот!.. Попробуй назови, хоша бы Михаила… Загомонят бояре ваши да князья и сотней голосов один голос покроют: "Нет, меня царем! Я - старше! Я значнее!.." Видали, слыхали!.. Только новая потеха да свара завяжется. И ляхи наперекор пойдут, и свеи со своим круленком. Все поперек горла нам станут, нас отшибут, коли взаправду выберем да назовем своего царя, не иноземного… Не быть пути с того дела, как умом ни раскидывай…
- Не в пору слово молвить, - и пути тому не быть! Ты прав, седой бирюк! - согласился Кропоткин. - Да, слышь, дело выйти может… Одуматься решила ноне Русь! Сбирается, растет ополченье рязанское. Прокофий Петрович Ляпунов, главный воевода ихний, в узде держать полки умеет. Сто тысяч, бают, скоро соберется, как вести идут от разных городов и мест… Земля зашевелилась!.. Кого ни спроси, у всех одна-единая дума: прогнать бы лиходеев, врагов набеглых!.. Да государя отыскать потом, штобы земля не сиротела боле, как до сих пор!..
- Во, во! - живо отозвался тот же степенный нижегородец, который и раньше говорил. - У нас Куземка Минин, говядарь богатый, - про то лишь толкует. От Гермогена от самого, от патриарха грамоты к ему были потайные… помимо бояр да ляхов. Он одно долбит: "Время-де сбирать рать земскую, два ста алибо три ста тыщ народу. Вон недругов! Да Господа молить почнем: послал бы нам хорошего царя… Да своего, не чужеземца… Да кроткого, штоб землю пожалел, штобы окрепла Русь апосля лихолетья… Да штобы…"
- Чтобы мед с неба пролился… Штобы галушки в рот валилися с сосны али с березы! - насмешливо подхватил Порошин. - Э-эх! Што и толковать! Как было, видели; што Бог пошлет еще - увидим!.. Ну, а тебе спасибо, господин, што серостью не погнушался нашей! - отвесил есаул поклон Кропоткину. - Открыл глаза помалости, потолковал по чести, по душе!.. Бог весть, што ждет еще нас впереди? А ежели случаем доведется, - за слово твое доброе - везде я твой слуга. Федька Порошин я, есаул донской!
- Князей Кропоткиных, Петра не забывай, коль што случится! - с поклоном назвал себя Кропоткин.
- Князей! Ишь ты! - с новым низким поклоном повторил Порошин. - Челом те бью еще раз! Не позабуду нашей беседы… Ну, братцы, солнце высоко. Нам пора. Гайда и на коней! - крикнул он своим.
- И то! Счастливо, братцы, оставаться! - крикнул Дзюба москвичам, уводя за собою донцов.
- Счастливый путь и вам… Мир вам… до первой драки! - отвечали весело москвичи, провожая взглядами донцов.
А те уже сели на своих приземистых, горбоносых, выносливых маштачков и потянулись гуськом прочь по Смоленской дороге.
- А нуте, песню, братцы! Да повеселее! - послышался голос Тучи. И сейчас же он сам лихо затянул:
Гей, дуб-дуба-дуба-дуба!..
Дивчина моя люба!
Набрехала на мене,
Шо я лазыв до тебе!
Подхватили донцы, и быстрее зарысили их кони, словно подбодренные раздольной, залихватской песенкой…
- Веселый, слышь, народ! - проговорил кто-то из толпы.
- И смерти не боятся, - ответил другой голос. - Пограбить только любят.
- Уж не без того… Особливо в эту тяжкую пору! - отозвался третий.
Вдруг гулкий, протяжный удар колокола пронесся над головами в тихом, теплом воздухе, и гул пролился, расплываясь и тая, как будто в глубокой небесной синеве.
Служба отходила в ближнем храме.
Как один человек, обнажили все люди на торгу головы и стали осенять себя истовым, размашистым крестом.
- Спаси Господи и помилуй Русь! - прозвучал чей-то сдержанный голос из толпы, начавшей расходиться от ларька стрельца Озерова.
- Спаси Господь, помилуй православных рабов твоих! - словно многократное эхо отозвались кругом голоса.
- Вождя пошли нам! Помилуй Свой народ, Христос Распятый! Оборони всю землю от разгрома! - громко молился Кропоткин, крестясь на главы ближнего храма.
И все кругом, вслух или про себя, вторили этой молитве, твердя:
- Аминь, да будет, Господи!..
Редкие, звучные удары колокола словно сливали свой голос с задорными звуками песни, постепенно замирающими вдали, с говором и гомоном, снова стоящим над людным торгом у Пресни-реки.
В это самое время новый шум, крики, звон бубенцов и гомон послышались от Тверских ворот.
Бесконечным поездом потянулись из них кибитки, брички, телеги и повозки дорожные, нагруженные доверху разной кладью. Почти на каждой телеге, кроме возницы, сидел еще челядинец либо двое. А в бричках и долгушах дорожных сидело и по нескольку человек разного вида: челяди боярской, холопов, кухарей, конюхов. Сзади, привязанные к бричкам, шли верховые кони, покрытые темными дорожными попонами. Как будто вся челядь большого дворца, царского или патриаршего, совершала переезд из Москвы куда-нибудь далеко.
Конные вершники для обороны ехали по сторонам обоза. Все встречные возы и колымаги, державшие путь на Москву через те же Тверские ворота, вынуждены были остановиться и своротить куда-нибудь в сторону, очищая дорогу бесконечному встречному поезду, тесня при этом люд, наполняющий все пространство кругом. А люди с торга так и ринулись к самым воротам, толкаясь, стараясь протиснуться поближе, поглядеть на диковинный, небывалый поезд.
- Однова, слышь, и было так! - говорит внуку здоровый, высокий старик-посадский, глядя на огромный обоз, трусящий от ворот вдаль, по Смоленской извилистой дороге, идущей между холмами, вершины которых густо уставлены ветряными мельницами. - Однова и видел я такое! Когда царь Иван Васильевич, мучитель боярский, в свою опричную слободу в Александровскую с Москвы съезжал!..
- Какая там опричная слобода! - отозвался дьяк Грамматин, очутившийся рядом со стариком. - Простое дело, на нынче отъезд Великого посольства назначен. Вот челядь да клажу и пустили вперед… Скоро и сами послы проедут, гляди…
- Где скоро!.. Теперь, слышь, только в Успенском соборе служба ранняя отошла. На той службе патриарх Гермоген поученье послам отъезжающим сказывал… Пока прощанье буде, пока што… Раней часу али двух пополудни им не проехать… - заметил товарищу Елизаров. - А вот и мы с тобой, кум, не скоро, видно, ноне домой попадем, хоша и живем недалече! Как думаешь!..
- Да уж ништо… Затерло нас, так выжидать надо!..
Оба дьяка, выбрав небольшое возвышение, с которого лучше было видно и дорогу, и ворота городские, присели на траве, короткой, но зеленеющей после недавних дождей.
Больше полутора часов тянулся поезд, совершенно запрудив ворота и узкую улочку предместья, которая рядом деревянных небольших домишек подбегала к самой городской стене и к этим воротам.