– Да, и довольно длительное время. Освобожденный усилиями императора Петра, он вывез из плена своего сына, которого затем долгое время держал и воспитывал в западных странах. Бецкой служил в немецкой армии, после неудачного падения с лошади вынужден был обратиться к гражданской деятельности, долгое время жил в Париже, где вращался в придворных кругах в значительной степени из-за влияния своей матери.
– Какую необходимость имела Елизавета в беседе с ним по поводу невесты для племянника?
– Простите, милорд, я не успел закончить этой довольно своеобразной истории. Дело в том, что в Париже Бецкой увлекся принцессой Ангальт-Цербстской, которая проводила там время, фактически разойдясь со своим супругом. Конец этому роману положила беременность принцессы, принужденной срочно возвращаться в свое княжество. В свою очередь Бецкой не замедлил вернуться в Россию.
– И что же?
– В Ангальт-Цербсте принцесса Амалия родила девочку, которая сейчас и стала невестой наследника русского престола.
– Следовательно, все эти достаточно запутанные обстоятельства были хорошо известны императрице Елизавете?
– По всей вероятности, потому что она поручила именно Бецкому от своего лица пригласить и привезти принцессу Амалию с дочерью в Россию.
– Но вернемся к Юшкевичу. В одном из донесений резидентов, помнится, говорилось о его требовании запретить ввозить в Россию книги без предварительного просмотра.
– Он действительно ходатайствовал о самой жесткой цензуре, но Бестужев сумел доказать императрице весь вред подобной меры для просвещения. Ограничения введены только для богословских книг.
– Лишнее доказательство влиятельности канцлера!
Но ведь было и еще одно, третье, имя, которое называли в связи с Климентом справочники, – Растрелли. Сам великий Растрелли. Не столько потомки – современники не жалели превосходных степеней похвал знаменитому обрусевшему итальянцу. Видение созданного им елизаветинского Петербурга волновало воображение жителей самых отдаленных уголков Российской империи. Везде можно найти сооружения, которые легенда связывает с его именем. И хотя большей частью легенды не находили подтверждений, они, постепенно исчезая с печатных строк, продолжают жить в устной традиции.
Правда, среди тех, кто строил в старой столице, энциклопедия "Москва" – итог последних сведений о городе – не называет Растрелли. Ему не посвящено и отдельной заметки, хотя принципом составителей было упоминать тех, кто родился, умер или работал в Москве. Во всем этом зодчему отказано, в первом случае справедливо, в последнем безо всяких оснований. Строить Растрелли в старой столице строил на редкость много, на удивление современникам и даже императорскому двору быстро. Другой вопрос – что из его созданий осталось на сегодняшних улицах.
Он прожил в архитектуре долгую жизнь. Менялись правители, менялись и требования моды. И все же его творения складываются в один очень определенный в своих чертах и ощущении образ, какими бы особенностями ни отличались отдельные постройки. Растрелли – это всегда и прежде всего ощущение масштаба. Бесконечная протяженность фасадов. Крупная накипь лепнины над полукружиями широко распахнутых окружающему миру решетчатых окон. Анфилады переливающихся одна в другую, бесконечно разнообразных в отделке зал. Торжественные развороты парадных лестничных маршей, предназначенных не для отдельных людей – для бесконечных и величественных шествий. Спорящие с окнами огромные зеркала. Живописные плафоны на потолках, где пышно клубящиеся облака открывают простор пронизанной солнечными лучами, сияющей синевы. И во всем чувство бесконечности пространства – в потоках света, причудливой игре светотени, всплесках щедро положенной позолоты. Петергоф, Царское Село, Смольный, Зимний дворец – зодчий словно упивался всем тем, что таили в себе камень, мастерство строителей, его собственная выдумка.
Сходство – оно безусловно существовало и в Клименте. Недаром приходило на ум исследователям, но недаром те же исследователи готовы были склониться к влиянию, школе, московскому исполнителю – всем тем вариантам поправок, которые способны сообщить первоначальному замыслу новое толкование. И, может быть, именно поэтому начинать надо было с ответа на вопрос, мог ли Растрелли получить заказ Бестужева-Рюмина – если прав был в своих утверждениях автор "Сказания". Но и стал ли бы он браться за него, если речь шла о рубеже шестидесятых годов XVIII столетия. Обстоятельства жизни зодчего простыми назвать по меньшей мере трудно.
Дворянское происхождение, высокий титул – многие ли европейские дворы могли похвастать титулованными придворными архитекторами! – и безденежье. С этого начинал свою жизнь еще отец Растрелли. Стесненный в средствах для поступления на любую достойную дворянина службу, он выбирает скульптуру, увлекается пышным цветением форм барокко в творчестве Бернини и оказывается не в состоянии найти применение своему мастерству. Флоренция остается равнодушной к его попыткам заявить о себе, Карло Бартоломео Растрелли выбирает Францию в надежде на милостивую благосклонность к художникам французского короля.
Благосклонность была, но представления об искусстве ни в чем не совпадали с теми устаревшими увлечениями, которым не сможет изменить до конца своих дней итальянский мастер. Шестнадцать лет жизни в Париже – это шестнадцать лет работы в ателье над эскизами, набросками, проектами, которые остаются без заказчиков, удовлетворяя и раня самолюбие автора.
До историков искусства доходят сведения о единственном созданном за эти годы произведении – безмерно пышном надгробии Симону Арно, маркизу Помпонну.
Суд критики беспощаден: "Эта работа Бартоломео Растрелли, итальянца, который в этом случае отдал дань современным и историческим вкусам своей страны… в ней не чувствуется ни правды, ни хорошего вкуса, а общее впечатление не оставляет сознания удачной выдумки…" После таких слов можно искать удовлетворения раненого самолюбия только необычными мерами, и подобную меру скульптор, по счастью, находит. Вдова маркиза знакомит его с папским нунцием, епископом Филиппом Антонио Гуалтерио. Собиратель медалей, к тому же соотечественник, он может помочь Бартоломео небольшими заказами, но главное – устроить ему титул графа папского государства и орден Иоанна Латеранского. Обделенный славой и признанием, скульптор сразу оказывается, в собственном представлении, на недосягаемой для других своих собратьев по искусству высоте. Она не приносит ему заказов, но он получает предложение о контракте от русского представителя в Париже Ивана Лефорта. Условия были хорошими, жизненная перспектива после стольких лет бесплодного ожидания – единственно возможной. Карло Бартоломео Растрелли не только с радостью подписывает контракт. Он торопит Лефорта с отъездом. Вместе со всем семейством в Россию едет и его шестнадцатилетний сын Бартоломео-младший, которому отец передает все накопленные за свою жизнь знания – в рисунке, лепке, медальерном деле, основах архитектуры, строительного дела и даже гидравлики. Это единственное специальное образование, которое удастся получить будущему знаменитому зодчему. Теперь же отец думает об устройстве его судьбы нисколько не в меньшей степени, чем о своей собственной. При русском дворе должно хватить работы для обоих поколений итальянских художников.
Петербург. Зимний дворец
Елизавета Петровна и Лесток
– Ты опять о Брауншвейгской фамилии, Лесток!
– Если вы и прикажете мне молчать о них, ваше величество, я не перестану думать об этом семействе.
– Да чего ты хочешь? Все они под арестом. Василий Федорович их пуще глазу стережет – Салтыков человек верный. За границу я правительницу не отпущу, пусть себе в Риге сидят.
– Я не имею оснований сомневаться в верности человека, который был возле нас в памятную ночь 25 ноября, но вы не хотите подумать, ваше величество, о том интересе, который эта фамилия может представлять для иноземных держав. И поверьте, опыта в сношении с любыми узниками у австрийских дипломатов много больше, чем у Салтыкова в умении их стеречь. Разве вам мало камер-лакея, который пытался посягнуть на вашу жизнь в пользу императора Иоанна? Вы не будете, надеюсь, пытаться убедить меня, что это была его собственная мысль.
– Конечно, не сам делал – добрые люди подсказали. Так ведь не австрийцы, а наши же, кому при правительнице солнышко ярче светило да жарче грело. Вот с ними и разберемся. Лопухин там и иже с ним.
– Ваше величество, поверьте, к величайшему сожалению, такие случаи могут повторяться, пока существуют те, ради которых их можно повторять.
– Так что, столько народу правительницу назад хочет, моей смерти не дождется? Что плохого-то, кто от меня увидеть успел?
Холмогоры. Рисунок принцессы Екатерины Антоновны.
– Да разве в правде дело. Интересы заговорщиков никогда не имеют к ней отношения. Но Брауншвейгскую фамилию необходимо удалить и лишить всяких возможностей сношений, тем более с иностранными державами. Рига – слишком небезопасное место.
– Так что, через всю империю в Сибирь их везти, что ли?
– И это небезопасно, ваше величество. Чем длиннее путь, тем больше возникает нежелательных возможностей. Единственное радикальное решение вопроса…
– Помолчи, Лесток, и слов твоих слушать не желаю. Кабы твоя воля, ты бы всех в одной ложке воды утопил. Как только ты мне столько лет добряком да доброхотом казался!
– Власть накладывает свои обязательства, ваше величество. Та жестокость, от которой может отвернуться простой человек, составляет долг коронованной особы. Я уверен, вся империя вздохнула бы с облегчением, если бы ни принцессы, ни ее сына не было бы в живых.
– Так и знала! Только облегчение-то главное было бы у французской державы, разве не так, Лесток? А каково мне отвечать перед императором Римским, перед Марией Терезией? Из-за твоих друзей в спор с ними вступать? Нет, Лесток, для тебя просто, а решать я посложнее буду. Да и советчик ты у меня, обижайся не обижайся, не единственный.
– Я не сомневаюсь, вы обратитесь к господину Бестужеву, и могу заранее вам сказать его совет. Вы обвиняете меня в дружеском отношении к Франции, но представители Франции помогали вам вернуть несправедливо захваченный австрийскими представителями престол родительский, тогда как господин Бестужев соблюдал совсем не ваши интересы.
– Предупрежу Алексея Петровича, чтоб за стол с тобой, упаси бог, не садился, а тем паче в доме твоем собственном – долго ли до беды!
– Изволите шутить, ваше величество. Но умоляю, подумайте хотя бы о крепости. Рядом с Ригой есть достаточно надежная – Динамюнде.
– Ладно, ладно, подумаю, благодетель!
Лондон
Дом лорда Вальполя
– Вы сочли нужным разбудить меня среди ночи, Гарвей. Что-нибудь случилось?
– Депеша из России, милорд, и известие от вице-канцлера Бестужева.
– Позвольте мне хотя бы завернуться в халат – камин давно погас, и здесь совсем не жарко. Я слушаю вас.
– Раскрыт заговор против императрицы в пользу Брауншвейгской фамилии. Согласно депеше нашего посла, в заговоре приняли участие представители придворной знати: Наталья Лопухина с мужем и сыном, жена старшего брата вице-канцлера, Михаила Бестужева, австрийский посланник господин Ботта. Я назвал лишь главные имена.
– Цель заговорщиков и их силы?
– Из депеши неясно. Наш министр узнал только о факте начала следствия в Тайной канцелярии, которое поручено все тому же Андрею Ушакову Лестоку и генерал-прокурору Трубецкому.
– Лесток достиг уже такой силы? Что говорит по этому поводу Бестужев?
– Как ни странно, его точка зрения совершенно иная.
– Именно?
– Он считает все дело придуманным, чтобы вызвать у императрицы страх перед Брауншвейгской фамилией и оттолкнуть ее от союза и добрых отношений с Австрией.
– Участие в следствии Лестока говорит за его точку зрения.
– Наталья Лопухина находилась в любовной связи с сосланным по делу Остермана и Миниха молодым Левенвольде. Она передала ему через доверенного офицера слова надежды на скорое возвращение, что и послужило основанием для начала дела.
– Вы назвали также госпожу Бестужеву-старшую.
– Она подруга Лопухиной и воспользовалась той же оказией, чтобы передать привет брату, также осужденному по делу Остермана.
– Фамилия ее брата?
– Головкин, сын покойного канцлера.
– Но в таком случае госпожа Бестужева немолода.
– Да, Михаил Бестужев ее второй супруг. Первым был Ягужинский.
– Мне не нравится именно ее участие в этом деле. Возможно, Бестужев не сознает в полной мере серьезности ситуации. Она может быть направлена прежде всего против него самого.
– Но вице-канцлер никогда не был дружен со своим братом.
– Тем не менее их взгляды в политике были сходными. Не забывайте – договор России с Англией подготавливал Михаил Бестужев. Кстати, что с ним?
– Находится под караулом.
– Вот видите. Подобный розыгрыш может иметь несколько целей. Но одна из них – несомненно компрометация вице-канцлера. На этот раз козыри в руках Лестока, сумеет ли он только их разыграть.
– Возможно, и сумеет. Я не успел сообщить вам, милорд, что Наталья Лопухина слыла первой красавицей при дворе императрицы Анны и не раз оказывалась счастливой соперницей цесаревны. Она родная племянница фаворитки Петра I Анны Монс.
– Тем хуже для вице-канцлера. Женская месть не знает границ, приличий и здравого смысла.
На глазах у всех, при русском дворе живший, тем более работавший, Варфоломей Варфоломеевич Растрелли, как его станут со временем называть, продолжает оставаться загадкой в истории искусства. Непонятно, почему одаренным мальчиком не заинтересовался Петр, почему его первые самостоятельные архитектурные опыты остались неотмеченными. Между тем отец получает первые заказы, а вся семья располагается в предоставленном ей дворце незадолго до того скончавшейся царицы Марфы Матвеевны, невестки царя от старшего брата Федора Алексеевича. Если дворец больше напоминал обыкновенный дом, то все равно он имел свою славу и стоял в ряду с домами царевича Алексея Петровича и царицы Прасковьи Федоровны. Самолюбие итальянского мастера могло быть удовлетворено, но гораздо существеннее, что он тем самым был все время на глазах царской семьи.
Впоследствии, перечисляя свои работы за двадцатые годы, сам зодчий назовет десять построек, и среди них дворец господаря Волоского Кантемира, на углу нынешней улицы Халтурина и Мраморного переулка в Ленинграде. Хотя сохранившиеся чертежи свидетельствуют о чертах ученичества и неуверенности, сын господаря, поэт Антиох Кантемир, в своей сатире "На зависть и гордость дворян злонравных" упомянет молодого Растрелли с полным пиететом, признавая за ним выдающиеся способности, и сделает примечание к стихам: "Граф Растрелли, родом итальянец, в российском государстве искусный архитектор; за младостью возраста не столько в практике силен, как в вымыслах и чертежах. Инвенции его в украшении великолепны, вид здания казист; одним словом, может увеселиться око в том, что он построил".
Судьба благоприятствует итальянскому семейству. К ним благоволит "светлейший". Но и после ссылки Меншикова Растрелли сохраняет свое положение при дворе – на них обращает благосклонное внимание любимец Петра II Иван Долгорукий. Положим, подобное благоволение могло оказаться роковым при смене власти и опале Долгоруких. Однако на этот раз Растрелли спасает сам Бирон. Будущий замечательный зодчий успел с ним подружиться, по-видимому, даже побывать в Курляндии, выполнить несколько заказов. Вместо того чтобы быть отставленными от нового двора, отец и сын занимают в штате Анны Иоанновны почетные места. Правда, здесь возникает одна из самых сложных и все еще остающихся неразрешенными загадок кто строит и что строит. Предстоит провести тщательную графологическую экспертизу в каком случае отцом и в каком случае сыном – оба имели схожие почерки и одинаково подписывались одной фамилией с титулом, – проектировались и строились отдельные сооружения. Верно и то, что в конце концов преимущество было отдано сыну и именно он – Варфоломей Варфоломеевич Растрелли – был назначен на должность руководителя всех связанных со двором строительных работ, "баудиректором", как называли его документы тех лет.
Рекомендации Бирона В. В. Растрелли был обязан заказом на остававшийся до последнего времени неизвестным так называемый Театр на Красной площади. Так долго скрываемое Анной Иоанновной увлечение театром заканчивается распоряжением о строительстве на месте былой петровской Комедийной хоромины, иначе говоря – на месте нынешнего Исторического музея, городского общедоступного театра. Как бы ни были высоки цены на билеты, три тысячи мест для города, насчитывавшего около двухсот тысяч жителей, очень много, особенно если иметь в виду, что изо дня в день зал был переполнен. Интерес москвичей к представлениям так велик, что В. В. Растрелли приходится отказаться от первоначально сооруженных лож и сделать на ярусах круговые скамьи, вмещавшие большее число зрителей.