Стоял невообразимый гул голосов, шел оживленный разговор, но не общий, а в отдельных группах, и сразу ничего нельзя было понять, так как слышались всевозможные языки: французский, немецкий, польский, итальянский, словом, происходило нечто, напоминающее в миниатюре вавилонское столпотворение.
– Новенькая, новенькая… – пронесся по залу шепот, а Матильда Карловна, слегка подтолкнув под локоть Клодину, втолкнула ее в оживленную особенно группу девушек и мужчин, а сама удалилась в маленькую гостиную, смежную с залой, и важно уселась в кресло с каким-то вязаньем в руках.
Не прошло и десяти минут, как молодая девушка выбежала из толпы, как обожженная, и бросилась бежать по анфиладам комнат наверх.
Очутившись в отведенной ей комнате, она бросилась в постель и зарыдала, но тотчас быстро вскочила и направилась к двери.
– Это куда? – грубо окликнула ее, столкнувшись с нею на пороге, Матильда Карловна. – Никак бежать? Ловко! Это в моей-то хорошей одежде! Нет, ты мне прежде заплати за то, что ты пила, ела, да и платье надевала…
Клавдия Васильевна стояла перед ней, как приговоренная к смерти, и молчала.
Углы ее губ нервно подергивались.
– Скажите пожалуйста, – продолжала между тем Матильда Карловна, – чуть под забором с голоду не умерла, а туда же… да вздор все это!.. Сейчас же ступай вниз! Тебя гости ждут! Слышишь ты?..
Молодая девушка бессмысленно смотрела на нее пылающими, но сухими глазами.
– Слышишь ты? – повторила Матильда Карловна и схватила ее за руку.
Клавдия Васильевна с силою рванулась от нее и вскрикнула.
– Ишь ты какая!..
Бог весть, что было бы с ней, если бы за нее не вступилась прибежавшая на крик брюнетка.
– Оставьте ее, мадам! – сказала она. – Пусть она привыкнет, поодумается, завтра ей легче будет. Ведь и со мной то же было.
Матильда Карловна поворчала несколько минут, но потом, махнув рукой, ушла вскоре вместе с брюнеткой.
Клавдия Васильевна мгновенно переоделась в свое собственное платье, тихо проскользнула по лестнице в самый низ и очутилась в сенях подъезда.
В это время швейцар впускал новую оживленную компанию гостей.
Молодая девушка воспользовалась этой суматохой и отбежала уже далеко от ужасного дома прежде, чем швейцар успел сообразить, в чем дело.
Достойный и верный слуга Матильды Карловны тотчас же погнался за ее несчастною жертвою.
– Помогите! Спасите! – кричала Клавдия Васильевна, видя, что он ее настигает.
Но люди, проходившие в это время по переулку, слишком заняты были мыслью о предстоящих удовольствиях.
– Эге! Одна убегает! – смеясь, говорили они.
– Ничего, потом привыкнет, – умозаключили другие.
Выбежав из переулка и не видя другого спасения, молодая девушка бросилась в ворота первого дома, шмыгнула в первую дверь и по лестнице побежала наверх.
Через несколько минут она была уже на чердаке трехэтажного дома.
На чердаке было совершенно темно, и только после нескольких минут пребывания там глаза привыкли к окружающему мраку, и несчастная девушка различала полосы еле пробивавшегося света, отражаемого уличными фонарями.
В первую минуту Клавдия Васильевна облегченно вздохнула полной грудью, сочтя себя в безопасности от преследования грозного швейцара своеобразного ресторана.
Но это сравнительное спокойствие было непродолжительно.
До чуткого уха все еще бывшей настороже молодой девушки донеслись звуки нескольких человеческих голосов со двора.
Видимо, швейцар видел, куда она скрылась, и призывал на помощь дворников дома.
Клавдия Васильевна пошла, или лучше сказать, поползла, так как приходилось идти в некоторых местах на четвереньках, на одну из полос света.
Вскоре она очутилась у слухового окна, выходящего на улицу. Небольшое усилие со стороны молодой девушки, и одиночная рама слухового окна подалась и отворилась.
Теперь ей были ясны доносившиеся от ворот двора крики.
– Сюда прошмыгнула, сюда! – кричал грубый голос.
Клавдия Васильевна догадалась, что этот голос принадлежит преследовавшему ее швейцару.
– Иди ты к лешему! На ночь глядя увидел ты, куда кто прошмыгнул. Может, тебе с пьяных глаз померещилось.
– Говорю тебе, перед самым моим носом прошмыгнула, еще минута, и я бы ее за шиворот схватил.
– Да что, она у тебя украла что ли что?..
– Ничего не украла. Сбежала…
– От кого?
– От Матильды Карловны.
– И поделом крашеной кукле. Так зачем же она сюда побежит, сбежала если, так дала стрекача к воздахтору, обыкновенное дело… – продолжал убеждать швейцара другой сиплый голос.
– Какой такой воздахтор. Она не здешняя.
– Ну…
– Сегодня по утру мадам из Питера привезла.
– Проворонили. Что же за такой заморской птицей плохо глядели…
– Между рук из подъезда выскользнула, – продолжал сетовать швейцар. – Да ты не зубоскаль и не прохлаждайся, – вдруг переменил он тон. – Поискать надо. Магарыч получишь. Матильда Карловна не постоит. Да я завтра утречком пива поставлю. Потому, мне беда, я в ответе. Будь миляга, душевный ты человек, отец-благодетель…
– Так пару пива? Сейчас фонарь зажгу. Пошукаем на дворе. Выхода нет.
– Я здесь посторожу…
– Ладно, а я фонарь зажгу, подручного кликну, он у ворот постоит, и мы вместе пошукаем.
– Будь милый человек…
– Коли же на дворе нет, может, на чердак стреканула, у нас дверь открыта, просто…
Это донесшееся до Клавдии Васильевны соображение дворника заставило ее вздрогнуть и присесть на пол у самого слухового окна.
Ей казалось, что ее сейчас увидят с улицы.
Вся дрожа от страха, без мысли в голове сидела она на корточках, продолжая чутко прислушиваться к происходившему внизу.
Прошло, как показалось, по крайней мере, ей, очень много времени.
На дворе продолжали раздаваться голоса, которых было уже несколько.
Но чу! Тяжелые шаги раздались на лестнице, ведущей в ее убежище – чердак.
Через несколько минут в нем появилась бородатая фигура дворника с фонарем в руках, а за ним шел ее преследователь, швейцар.
Вне себя от страха, Клавдия Васильевна распахнула окно, быстро юркнула в него и, скатившись по крутой железной крыше, полетела на мостовую.
– Ишь, подлая, выбросилась! – мог только ахнуть швейцар, когда снизу донеслось до него и дворника падение чего-то тяжелого и нечеловеческий крик.
Крик раздался один раз, а затем все смолкло. Собралась мгновенно толпа прохожих, явилась полиция.
У упавшей девушки оказался разбитым череп.
Она была мертва.
Труп был уложен на извозчика и отвезен в мертвецкую ближайшей полицейской части.
Дворник дома быстро затушил фонарь и вместе со швейцаром Матильды Карловны вышел за ворота и смешался с толпою любопытных.
Швейцар вскоре незаметно удалился к своему посту.
XVI
Старая газета
"Однако же и умница этот Савин! Приятно иметь дело с таким человеком!" – думал граф Сигизмунд Владиславович, занимаясь своим туалетом и решив, действительно, в этот же день открыть глаза старику Алфимову и спасти кассира Сиротинина.
"Какой, поистине, гениальный план он придумал… Оказать услугу старику, сделать самостоятельным сына и обоих иметь в руках, да к тому же оказать услугу человеку, который, ох, как может повредить мне… Это великолепно!"
Граф прыснул на себя духами из маленького пульверизатора, бросая последний взгляд на себя в зеркало, и, приказав находившемуся тут же, в его спальне, лакею подать себе шляпу и перчатки, вышел через кабинет и залу в переднюю.
– Экипаж подан?
– Так точно, ваше сиятельство!
Граф Стоцкий вышел, спустился с лестницы, сел в карету и крикнул кучеру:
– На Невский, в контору Алфимова.
Через какие-нибудь четверть часа карета остановилась у банкирской конторы.
Прежде всего Сигизмунд Владиславович зашел в помещение кассы к молодому Алфимову.
Иван Корнильевич не заметил вошедшего к нему графа Стоцкого.
Он сидел над полу разорванной и смятой газетой и, казалось, впился глазами в печатные строки.
– Жан, что с тобой? – должен был дотронуться до его плеча граф Сигизмунд Владиславович.
Молодой человек вздрогнул.
– А! Что?! Это ты, Сигизмунд… На, читай, это ужасно!
– Что такое?
– Ведь ты говорил мне совсем не то…
– Да скажи толком, ничего не понимаю…
– Читай…
Граф Стоцкий был до того поражен видом молодого Алфимова, что сразу и не обратил внимания, что он совал ему в руки разорванную газету.
Он и теперь, взяв ее из рук Ивана Корнильевича, продолжал смотреть только на него.
Смертная бледность молодого человека сменилась легкою краской, глаза его вдруг замигали и наполнились слезами.
– Ты плачешь… Над старой газетой… Чудно!..
– Прочти, это ужасно… Несчастная…
– Кто?
– Прочти…
Граф Сигизмунд Владиславович перевел глаза на газету. Она оказалась старым номером "Московского Листка", как можно было видеть из до половины оторванного заголовка.
– Откуда у тебя эта газета?
– Принесли завернутые деньги… Я случайно бросил взгляд и прочел… Да прочти сам. Вот здесь…
Иван Корнильевич указал графу на довольно большую заметку под рубрикой "Московская жизнь", заглавие которой гласило: "Жертва веселого притона".
В заметке этой подробно и витиевато было рассказано о самоубийстве колпинской мещанки Клавдии Васильевны Дроздовой, бросившейся на мостовую с чердака дома на Грачевке и поднятой уже мертвой.
Причиной самоубийства выставлен обманный привоз молодой девушки в Москву из Петербурга содержательницей одного из московских веселых притонов под видом доставления места, побег молодой девушки, преследование со стороны швейцара притона, окончившееся роковым прыжком несчастной на острые камни мостовой.
Репортер придал заметке романтический колорит и описал в общих чертах внешность самоубийцы, назвав ее чрезвычайно хорошенькой, грациозной молодой девушкой.
"Вскрытие трупа обнаружило, – добавлял он, – что покойная была безусловно честная, непорочная девушка. Против содержательницы веселого притона возбуждено судебное преследование".
Видно было, что, несмотря на то, что швейцар и дворник быстро стушевались, полиция сумела напасть на след несчастной и заставила их быть разговорчивыми.
Граф Сигизмунд Владиславович невольно побледнел и задрожал во время чтения этой заметки.
– Это ужасно! – воскликнул он, бросив газету. – К сожалению, случается во всех столицах мира.
– Но ведь это Клодина… – перебил его с дрожью в голосе молодой Алфимов.
– Кто?
– Клодина… Белокурая Клодина, которая живет в Москве и которой ты переводишь от меня деньги, чтобы, как ты говоришь, избегнуть с ее стороны скандала…
Граф Стоцкий уже настолько умел совладать с собой, что неподдельно расхохотался.
– Ты с ума сошел… Клодина и… эта несчастная честная девушка.
Граф продолжал неудержимо хохотать.
– Чего же ты хохочешь?.. Разве это не она?.. Клавдия Васильевна Дроздова из Петербурга… Конечно же она…
– Ой, перестань, не мори ты меня окончательно со смеху… – не переставая хохотать, проговорил граф Сигизмунд Владиславович.
– Я ничего не понимаю…
– Вот с этим я с тобой совершенно согласен, – перестав смеяться, заметил граф Стоцкий.
Иван Корнильевич смотрел на него широко открытыми глазами.
– Ты должен благодарить Бога, что я хохочу, так как я мог бы на тебя серьезно рассердиться. Ведь вывод из всего того, что ты мне здесь нагородил, один… Это то, что я тебя обманул и обманываю, что я клал и кладу в карман те деньги, которые брал и беру для пересылки твоей любовнице.
– Она не была моей любовницей.
– Толкуй больной с подлекарем.
– Клянусь тебе!
– Это безразлично и ничуть не изменяет дела, ну, женщина, которая выдает себя за твою любовницу. Значит, я у тебя крал эти деньги.
– Я этого не говорил, – смутился молодой Алфимов.
– То есть, ты не сказал мне прямо в глаза, что я вор, но сказал это, заявив, что несчастная девушка, окончившая так печально свою молодую жизнь в Москве, и твоя Клодина одно и то же лицо…
– Меня поразило совпадение имени, отчества и фамилии.
– Какие такие у них имена, отчества и фамилии, у крестьян и мещан… Дроздовых в России тысячи, среди них найдутся сотни Васильев, у десятка из которых дочери Клавдии… Я сам знал одну крестьянскую семью, где было семь сыновей и все Иваны, а по отцу Степановичи, по прозвищу Куликовы. Вот тебе и твое совпадение. Поройся-ка в адресном столе, может, в Петербурге найдешь несколько Иванов Корнильевичей Алфимовых, а по всей России сыщешь их, наверное, десяток…
– Благодарю тебя, ты меня успокоил, значит, это не она… – сказал молодой Алфимов, не поняв или не захотев понять намек своего сиятельного друга на его плебейское происхождение.
– Конечно же, не она… Успокойся, жива она тебе на радость… Можешь даже взять ее в супруги.
– Оставь шутки…
– Впрочем, виноват, опоздал… По моим последним сведениям, она из Москвы уехала с каким-то греком в Одессу и жуирует там… Сына же твоего…
– Какого моего сына? – вскрикнул Иван Корнильевич.
– Ну, все равно, ребенка, которого она выдает за твоего, она оставила в Москве, в одном семействе, на воспитании.
– Вот как!
– А то видишь ли… Будет она тебе бросаться с крыши, чтобы сохранить свою честь… Не тому она училась у нашей полковницы.
– Ты прав, а я не сообразил… О, сколько я пережил страшных минут…
– Глуп ты, молод, поэтому-то я над тобой расхохотался и ничуть на тебя не обиделся…
– Прости, Сигизмунд… – пожал ему руку Иван Корнильевич.
– Полно, в другой раз только не глупи… Ну, что твое дело с Дубянской?
Молодой Алфимов сделал отчаянный жест рукой.
– Все кончено!.. Она оттолкнула меня, как скоро оттолкнут и все…
– Уж и все…
– Ведь недочет в кассе снова откроется.
– Мой совет тебе – выделиться.
– То есть как выделиться?
– Потребовать от отца свой капитал, и шабаш…
– Это невозможно!
– Но ты сам говоришь, что долго скрывать недочета будет нельзя… И, кроме того, знаешь русскую поговорку: "Как веревку не вить, а все концу быть".
– Так-то так… Но я на это не решусь… Будь, что будет… Авось…
– Ну, как знаешь…
В это время у окошка кассы появились посторонние лица.
Иван Корнильевич занялся с ними.
Граф Сигизмунд Владиславович вышел из кассы и отправился в кабинет "самого", как звали в конторе Корнилия Потаповича Алфимова.
– А, вашему сиятельству поклон и почтенье… – весело встретил старик Алфимов графа Стоцкого. – Садитесь, гостем будете.
– Здравствуйте, здравствуйте, почтеннейший Корнилий Потапович, – сказал, усаживаясь в кресло, граф Сигизмунд Владиславович.
– А вечерок-то у нашей почтеннейшей Капитолины Андреевны не удался…
– То есть как не удался?
– Верочка-то оказалась барышней с душком, да с характерцем…
– Н-да… Но ведь это достоинство…
– Как для кого, для вас, молодых, жаждущих победить, пожалуй, ну, а для нас, стариков, которая покорливее, та и лучше…
– Пустяки, для вас не может быть непокорных… У вас в руках современная сила – золото…
– Мало из молоденьких-то это понимают… – усмехнулся Корнилий Потапович.
– А мать-то на что… Внушить…
– Так-то оно так… А все же, как она вчера к этому молодцу прильнула, водой не разольешь… Кто это такой?.. В первый раз его видел…
– Это Савин… Мой хороший друг…
– Савин… Савин… Это самозванец?..
– Да, пожалуй… Современный, если хотите…
– Позвольте, позвольте… Припоминаю…
И перед стариком Алфимовым пронеслись картины прошлого, он вспомнил "крашеную куклу" – Аркадия Александровича Колесина, Мардарьева, его жену, разорванный вексель и нажитые на этом векселе и на хлопотах о высылке Савина из Петербурга деньги.
Он не знал Николая Герасимовича, и Николай Герасимович не знал его.
Неужели теперь он, как бы в возмездие за сделанное ему зло, отобьет от него Веру Семеновну Усову, от которой старик пришел вчера положительно в телячий восторг?
– Так это Савин?..
– Да, Савин…
– Он ей голову как раз свернет…
– Едва ли… Мать зорка, не допустит…
– Что мать с девкой поделает, как взбесится… А хороша! Славный, преаппетитный кусочек…
– Что говорить, султанский…
– Султанский, это правильно…
У старика у углов губ показались даже слюнки.
Графу Сигизмунду Владиславовичу даже стало противно.
Он переменил разговор.
– Что с вашим Иваном? – спросил граф.
– А что?..
– Точно его кто в воду за последнее время опустил, я сегодня был у него, сидит, точно его завтра вешать собираются…
– Уж не говорите… Сам вижу, как малый сохнет; уж я пытал его, не влюблен ли?..
– Что же он?
– Говорит, нет… Может вам, ваше сиятельство, по дружбе проговорился.
– Я-то знаю, да не то это…
– Знаете… В кого же?
– В Дубянскую он влюблен, в Елизавету Петровну…
– Она кто же такая?
– Бывшая компаньонка Селезневой.
– А… Так ее фамилия Дубянская…
– Да…
– Дубянская… Дубянская… А ее мать, урожденная она не Алфимовская?..
– Уж этого я не знаю, – удивленно вскинул на него глаза граф Стоцкий.
– Так, так, это разузнать надо, – как бы про себя пробормотал старик. – Что же, если она хорошая девушка, я не прочь, – сказал он графу.
– Да она-то прочь…
– С чего это? Кажись, Иван тоже красивый парень, богат и сам, и мой наследник…
– Не тем тут пахнет!.. Влюблена она…
– Блажь…
– То-то, что не блажь… Жених у ней…
– Это другое дело… Богатый?
– Нет, не богат, да к тому же теперь он в тюрьме…
– Кто в тюрьме?
– Жених ее.
– Хорошего гуся подстрелила… Острожника, – презрительно заметил Корнилий Потапович.
– Ведь не все виновные в тюрьму попадают…
– Толкуй там…
– Верно, чай, знаете поговорку: "От сумы да от тюрьмы не зарекайся".
– Кто же он?
– Ваш бывший кассир, Сиротинин.
Корнилий Потапович вытаращил глаза, растопырил руки и так и остался у своего стола, вопросительно глядя на графа Сигизмунда Владиславовича.