"Несмотря на всю вашу заботу о моей дочери и всю вашу проницательность в вопросах руководства ею, я совершенно ясно вижу, как неохотно она делает усилия, чтобы следовать вашим и моим советам. В наши дни только лесть и игривые манеры нравятся молодежи. И когда мы с самыми лучшими намерениями обращаемся к нашим молодым людям с серьезными увещеваниями, они быстро утомляются и считают, что их бранят, причем, как они всегда полагают, без всякой причины. Я вижу, что это как раз случай моей дочери. Невзирая ни на что, я буду по-прежнему предостерегать ее в тех случаях, когда вы будете полагать, что мои советы могут пойти ей на пользу. Придется, однако, прибавлять некоторое количество лести, как бы отрицательно я ни относилась к таким вещам. Боюсь, что у меня мало надежды добиться успеха в том, чтобы отучить мою дочь от лени".
Значит, впредь ее советы будут покрываться тонким, очень тонким слоем лести, подобно тому, как горькие пилюли покрывают тонким слоем сахара.
Прочитав письма, я рассердилась. Но, несмотря ни на что, моя любовь к матушке была неизменна. Я могла вскинуть голову и заявить, что со мной обращаются как с ребенком, но в то же время я скучала по ней, и мне так хотелось оказаться с ней рядом! Бывали моменты, когда я чувствовала себя очень одинокой, и тогда я действительно, словно испуганный маленький ребенок, всеми своими мыслями звала на помощь мать. Однажды я подошла к своему бюро и увидела, что оно открыто. Но я точно знала, что заперла его, когда была там в последний раз. Бюро принадлежало к числу тех немногих вещей, о которых я беспокоилась. Должно быть, кто-то достал ключи из моего кармана, пока я спала.
Матушка предупреждала меня о том, чтобы я сжигала ее письма, и я послушно следовала ее совету, но так как мне трудно было сразу запомнить обо всем, что она писала, часто приходилось хранить ее письма до тех пор, пока я не отвечу на них. Во время сна я держала их у себя под подушкой. Иногда среди ночи я даже просыпалась и проверяла, на месте ли они.
- Кто-то рылся в моем бюро, - сказала я аббату.
Он улыбнулся.
- Вы, должно быть, забыли запереть его.
- Я не забыла! Не забыла! Клянусь, что не забыла!
Но аббат лишь улыбался. Он не верил мне. Такая маленькая пустышка, не интересующаяся ничем, кроме удовольствий! Разве не было вполне естественным, что она забыла запереть письменный стол?
Я не могла доверять никому. Я знала, что Мерси и Вермон - мои друзья. Но все, о чем я говорила Вермону, он тут же сообщал Мерси. Поступать иначе он не осмеливался, потому что только благодаря благосклонности Мерси сохранял свое положение. Мерси же, в свою очередь, передавал все моей матушке.
Я искала утешения в легкомысленных развлечениях. В моем распоряжении всегда был Артуа, готовый участвовать в любых забавах. Он составлял мне компанию, и мы шли в Марли наблюдать восход солнца. Нас было несколько человек. Дофин не сопровождал нас, предпочитая оставаться в постели. Это было так прекрасно!.. Солнце вставало из-за горизонта, и его лучи освещали Марли. Но подобные развлечения считались, конечно, предосудительными поступками с моей стороны. Дофина совершает экскурсии в ранние утренние часы? С какой целью? Никто не верил, что только для того, чтобы увидеть восход солнца.
Я сама неосознанно давала повод для сплетен. Все же общественное мнение пока еще оставалось ко мне снисходительным. Я была ребенком, прелестным ребенком, отчаянным и стремящимся к приключениям. Но дофине, мужа которой подозревали в импотенции, следовало быть более осторожной. Невинные экскурсии в Марли не остались незамеченными, и мадам де Ноай предупредила меня, что такие безрассудные авантюры не должны больше повторяться.
Что же мне было делать, чтобы облегчить скуку? Насколько интереснее была бы моя жизнь, если бы я могла ездить в Париж! Париж - это было так захватывающе! Волшебный город! Там давали балы, которые проходили в оперном театре. Как я мечтала потанцевать! В маске, смешавшись с толпой, чтобы никто не знал, что я дофина. Как мне хотелось хотя бы на время избавиться от этого вечного этикета!
- Твой въезд в Париж должен быть официальным, - говорила мне мадам де Ноай.
- Когда же, когда? - требовала я ответа.
- Решить это может только Его Величество.
Мои надежды рухнули. Огромный город был так близко, а мне все еще не разрешали посетить его! В карете до него можно было доехать примерно за час. Как абсурдно, как смешно, думала я, что мне запрещают поехать туда!
Я рассказала о своем желании тетушкам. Они уже не так любили меня. Если Аделаида еще притворялась, что любит меня, то Виктория и Софи не могли скрыть, насколько изменились ко мне их чувства.
Раз я не повиновалась Аделаиде в случае с Дюбарри, значит, я глупая и непредсказуемая.
- Тебе нельзя ехать в Париж… просто так! - призналась Аделаида, - Это должно быть заранее организовано.
Мой муж сказал мне, что, видимо, я поеду в Париж, когда придет время. Был ли он в состоянии посодействовать тому, чтобы как-то ускорить решение этого вопроса? Он всегда стремился доставить мне удовольствие, когда мог, но этот вопрос оказался, к сожалению, не в его компетенции.
Даже Артуа отвечал достаточно уклончиво. Я пришла к выводу, что никто из них на самом деле не хотел, чтобы я поехала в Париж.
- По этикету тебе не полагается ехать туда сейчас, - объяснял мне Артуа. - Ты же знаешь, дедушка никогда не ездит в Париж. Он ненавидит этот город, потому что этот город больше не любит его. Если ты поедешь, они будут приветствовать тебя, потому что ты молодая и хорошенькая, а дедушку приветствовать не будут. Ты достаточно умна, чтобы понять: нельзя допустить, чтобы дофину приветствовали, а короля оскорбляли. Это не согласуется с этикетом.
Я решила, что сама попрошу короля об этом, и была уверена, что, если выберу подходящий момент, он не сможет отказать мне. Ведь с тех пор, как я поговорила с мадам Дюбарри и стала менее дружна с тетушками, он стал относиться ко мне с большей любовью. Король каждый раз нежно обнимал меня, когда я навещала его, и говорил комплименты по поводу моей внешности. По его словам, я взрослела и становилась очаровательной. Иногда он приходил позавтракать со мной. В таких случаях он любил сам готовить кофе. Это значило для него гораздо больше, чем просто приготовить чашку кофе. Согласно правилам этикета, это означало, что он от всего сердца принял меня в качестве члена своей семьи и относится ко мне в высшей степени благосклонно.
Иногда я выносила и показывала ему жилет, который выщипала для него.
- Да он же просто великолепен! - говорил король. - Я хочу знать, когда же, наконец, буду иметь удовольствие надеть его?
- Возможно, через пять лет, папа… или через десять.
Это была наша обычная шутка, которой мы с ним время от времени обменивались.
Итак, я выбрала момент и сказала ему:
- Папа, я - ваша дочь вот уже три года, но до сих пор еще не видела вашей столицы. Я страстно желаю поехать в Париж!
Он заколебался, а потом сказал:
- Конечно, ты поедешь туда… в свое время.
- Это будет скоро, папа? Скоро?
Я подошла к нему и засмеялась, обняв руками его шею.
- Тебе весело?
- Я думаю о том, какое счастье, что этой мадам Этикет нет здесь и она не видит, что я делаю.
Он тоже засмеялся. Он оценил прозвище, которое я дала мадам де Ноай, потому что сам обожал их придумывать.
- И для меня это счастье, - сказал он, взяв меня за руки, которыми я обнимала его за шею.
- Папа, я хочу поехать в Париж! Ведь вы дадите мне разрешение на это, как того требует Этикет?
- Ах, и Этикет, и мадам дофина - обе неумолимы, но мадам - в большей степени.
Значит, все было так просто! Все, что мне нужно было сделать, - это только хорошенько попросить. Зачем тогда была нужна вся эта лишняя суета?
Теперь я им всем покажу! Сам король дал мне свое позволение!
- Надо будет еще так много сделать, - сказала я. - Придется отложить работу над вашим жилетом.
- Тогда, пожалуй, мне не удастся надеть его и через десять лет!
Я наклонила голову набок и улыбнулась ему.
- Обещаю вам, что буду работать более усердно, чем раньше, и что каждый цветок будет вышит с большой любовью!
- Которая, конечно, гораздо прекраснее шелка.
Тогда я с нежностью обняла его, жалея лишь о том, что не умею убеждать свою матушку с такой же легкостью, как короля Франции.
Итак, в Париж! Я с торжествующим видом направилась к моему мужу и сказала ему, что добилась разрешения короля. Он был немного удивлен, но доволен, как всегда, когда мои прихоти исполнялись.
Я сказала Артуа:
- В Париж! Как я мечтаю потанцевать на балу в Опере! Знаешь, если бы король отказал мне, я попросила бы тебя составить мне компанию и поехать со мной на бал в масках.
Глаза у Артуа заблестели. По своей природе он имел склонность к авантюрам, но, к сожалению, к ней примешивалось еще и стремление сеять раздоры - в этом он походил на тетушек. Артуа сочувствовал мне, а кроме того, любил собирать неприятности на свою голову. Ему было бы вдвойне приятно, если бы я тоже влезла в такое опасное приключение.
- Хорошо, - сказал он, - так ты просишь меня об этом сейчас?
- Но я собиралась… с соблюдением всех церемоний, как этого требует Этикет.
Плевать он хотел на Этикет.
- Давай проигнорируем это старое создание!
- Но как?
- Надо его опередить. Мы оденемся в домино, наденем маски и, никем не узнанные, покинем Версаль и отправимся в Париж. На бал-маскарад.
Я смотрела на него в изумлении. Тогда он схватил меня и начал кружиться со мной по комнате. Столь смелый план захватил меня и невероятно взволновал. Как это забавно! Наплевать на Этикет! Уехать в Париж тайно, до официальной церемонии, на которой все так настаивали! Почему это не пришло в голову Артуа еще несколько дней назад?
Он поцеловал мне руки чересчур пылко для деверя. Его дерзкий взгляд ласкал меня. Я решила, что надо убедить моего мужа поехать с нами.
Луи был в замешательстве. Зачем же ехать в Париж инкогнито, если совсем скоро я смогу поехать туда открыто?
- Потому что так гораздо веселее!
Он нахмурил брови, пытаясь понять, какое веселье я в этом нахожу. Милый Луи! Ему было так же трудно понять, чем эта авантюра так привлекает меня, как мне - почему ему так нравилось пачкаться штукатуркой или разбирать замки.
Я призывно взглянула на него.
- Я желаю поехать и знаю, что ты хочешь, чтобы я получила удовольствие!
Да, он хотел. Между нами установилось взаимопонимание. Он не мог попросить у меня прощения за неприятные эпизоды в спальне, хотя желание извиниться у него было. Он делал это другим способом: всячески потворствовал, в силу своих возможностей, моим желаниям. Он считал наш план сумасбродным, но, уж если я решила совершить такой опрометчивый поступок, по крайней мере, это будет менее безрассудно, если он будет сопровождать меня.
Итак, милый добрый Луи согласился поехать, и поздно вечером, завернувшись в домино, с лицами, скрытыми под масками, мы отправились в путь по дороге, ведущей в Париж.
Это был один из самых волнующих вечеров, которые мне пришлось пережить. В Париже было что-то притягательное, и оно захватило и завертело меня. Я напрасно потеряла целых три года! В то время как этот восхитительный город был всего лишь на расстоянии часа езды от меня, я никогда не видела его до этой ночи. Я сидела между Артуа и моим мужем. Артуа показал мне площадь Инвалидов, Бастилию, ратушу, Тюильри и вздымающийся вверх собор Парижской богоматери. Я видела на улицах людей. Казалось, Париж никогда не спит. Я видела мосты и блестящую реку, но, что было характерно для меня, наибольшее впечатление в ту ночь на меня произвел оперный театр.
Я никогда не забуду, какое волнение я испытала: толпы людей, музыка, танцы - все это так возбуждало меня! Как я была счастлива! Я забыла обо всем, наслаждаясь танцами. Здесь танцующие чувствовали себя довольно непринужденно. Некоторые хотели танцевать со мной, но мой муж не позволял этого. Меня поразило его неторопливое достоинство, которое было ясно видно, даже несмотря на его маскарадный костюм.
Так что я танцевала только с ним, с Артуа и с некоторыми другими членами нашей маленькой компании авантюристов, которые охраняли меня по приказу Луи.
Оперный театр, его огромные люстры, свет, исходящий от тысяч свечей, запах помады для волос, неясное облако пудры в воздухе - все это так четко запечатлелось в моей памяти! Он до сих пор очаровывает меня своей романтикой - главным образом из-за одного человека, которого мне в недалеком будущем предстояло встретить здесь. Я всегда буду чувствовать, что парижский оперный театр занимает особое место среди моих самых нежных воспоминаний.
В ту ночь, к нашему счастью, которого мы не заслужили, с нами не случилось ничего плохого. Мы весело танцевали всю ночь, и уже рассветало, когда мы возвращались назад по дороге в Версаль.
На следующее утро мы пришли к мессе с блеском в глазах и с самым невинным видом, будто все эти безрассудные авантюры не имели к нам никакого отношения.
Артуа и я поздравляли себя с тем, что бросили вызов этикету.
Наступил день моего официального въезда в Париж. Увидев город ночью со всеми его завораживающими контрастами, его великолепными зданиями и столь присущим ему духом веселья, я страстно желала побывать там снова.
Париж! Город, который вначале любил меня, а потом устал от меня, отверг и возненавидел! Он чем-то походил на огромный корабль. Собор Парижской богоматери был его кормой, а носом - старый мост Пон-Нёф на островке Перевозчика Коров.
Это был чудесный день. Небо было голубым, и светило солнце. Вдоль дороги, ведущей из Версаля в Париж, стояли люди и ждали, когда мы проедем мимо. Увидев меня, они разражались приветственными криками. Мой муж, сидевший рядом со мной, откинулся назад, чтобы каждый мог видеть меня.
- Они зовут нас! Они любят нас! - сказала я ему.
- Нет, - ответил он, - они зовут тебя!
Я была в восторге, так как ничто не доставляло мне большего удовольствия, чем восхищение. И я отвечала на их восторженные возгласы. Я улыбалась и наклоняла голову, а они кричали, что я прелестна, как картинка.
- Да здравствует наша дофина! - кричали они.
Прованс и Мария Жозефа выглядели раздраженными, будучи не в состоянии скрыть свою зависть. А я улыбалась как можно ослепительнее, чем вызвала еще больше приветственных возгласов.
Когда мы приблизились к городу, мне стоило неимоверных усилий заставить себя усидеть на месте, настолько я была возбуждена. Перед моими глазами мелькали улыбающиеся лица, в нашу карету бросали цветы, развевались флаги, и отовсюду слышались приветственные крики.
В воротах города меня ждал маршал де Бриссак, губернатор Парижа. Он держал в руках серебряное блюдо, на котором лежали ключи от города. Под крики одобрения он вручил их мне. С площади Инвалидов, а потом - от ратуши и Бастилии послышался грохот ружейной стрельбы.
О, какое это было чудесное зрелище! Невероятное множество людей собралось здесь, чтобы приветствовать меня в своем городе!
Я слышала их реплики:
- Ну, не прелестна ли она? Что за маленькая красавица! Изящна, как фея!
Милые люди! Как я любила их! В порыве чувств я даже послала им воздушный поцелуй, и они радостно ответили мне.
Все рыночные торговки, одетые в свои лучшие платья из черного шелка, собрались, чтобы приветствовать меня. Они кричали, что счастливы видеть дофину в своем городе. Я была поражена тем, что все эти люди имели вид хозяев, и поняла, что город принадлежал им, а не королю. Если у короля не было любви к Парижу - что ж, Париж мог обойтись и без него. Париж принадлежал торговцам, лавочникам, подмастерьям. Все это я поняла в тот день. Город принадлежал им, и они приветствовали меня в нем, потому что я была молодая и хорошенькая и показала, что хочу им понравиться. Я влюбилась в Париж, поэтому и Париж влюбился в меня.
Что это была за процессия! Нас эскортировали личные телохранители короля, а за нашей каретой ехали три другие кареты, в которых располагались слуги.
После того как мне вручили ключи, мы въехали в город, и наши кареты двинулись по направлению к собору Парижской богоматери, где мы прослушали мессу. Потом мы направились в коллеж Луи-ле-Гран. Там, в Сент-Женевьев, нас ждали аббат и монахи.
Выслушав его приветствия, мы продолжали свой путь. Миновав Триумфальную арку, наша процессия объехала весь город, чтобы люди, собравшиеся на улицах, могли увидеть меня хотя бы мельком.
Это было одно из самых волнующих событий в моей жизни. Я была по-настоящему счастлива. У меня было прекрасное чувство, что все идет хорошо. Наконец мы прибыли в Тюильри, где должны были обедать. Толпа, заполнившая сад, была еще больше, чем те, что я видела до сих пор.
Не успели мы войти внутрь, как люди начали вызывать нас.
Мсье де Бриссак сказал:
- Они не успокоятся до тех пор, пока вы не покажетесь им.
- Тогда я так и сделаю, ведь я не могу разочаровать народ Парижа! - ответила я.
Мы вышли на балкон. Увидев меня, люди, собравшиеся в саду, закричали, приветствуя свою дофину и желая ей долгих лет жизни. Я стояла, улыбаясь и кланяясь, и чувствовала себя очень счастливой.
- Мы обожаем ее! - кричали они. - Она такая милая! Да благословит Бог нашу очаровательную маленькую дофину!
Я была так счастлива! Я очень страдала от критики со стороны моей матушки и Мерси, поэтому так нуждалась в поддержке! И здесь я получила гораздо больше поддержки, чем где-либо.
- О, дорогие, дорогие мои люди, - кричала я, - Как я люблю их! Mondieu, какие толпы! Сколько же их пришло сюда!
Мсье де Бриссак улыбался, стоя рядом со мной. Потом он поклонился и сказал:
- Мадам, я надеюсь, мсье дофин не обидится, но там, внизу, стоят двести тысяч человек, которые влюблены в вас!
Я заверила его, что это самое восхитительное событие за всю мою жизнь.
Париж принял меня от всего сердца, и я тоже приняла Париж от всего сердца.
Я вернулась в Версаль словно во сне. Мне казалось, что я все еще слышу аплодисменты и комплименты.
Король пришел послушать, как прошла моя поездка. Я боялась, что, если расскажу ему о том, как меня принимали, он опечалится. Ведь я поняла значение этих неистовых приветствий. Те люди, которые приветствовали меня и моего мужа, не стали бы приветствовать короля. Они ждали его смерти, потому что ненавидели его. Людовик, которого когда-то называли Многолюбимым, стал теперь Людовиком Ненавистным. Как это было печально для него! Но он, казалось, не обращал на это внимания.
Он взял мои руки и поцеловал их.
- Я слышал, это был триумф, - сказал он.
- Ваше величество, вы рады этому?
- Я бы отрекся от них, если бы они не проявили достаточно хороший вкус и не встретили вас с обожанием.
Ох уж эти французы! Как хорошо они умеют скрывать свой холодный цинизм под цветистыми словами!
Все еще пребывая в торжественном настроении, я села и написала письмо матушке.