И действительно казалось, что Иосиф больше интересуется жизнью французского народа, чем кто-либо из членов королевской семьи. Во время своих экскурсий он посещал музеи, типографии и фабрики. Он хотел видеть, как приготовляются краски, и бродил по улицам Жюивери, Мармузе и другим подобным местам, чтобы побеседовать с рабочими. Его акцент, его решительный настрой на то, чтобы его не узнали, - все это выдавало его. Вскоре парижане уже знали, что среди них находится австрийский император, и выискивали его в толпе. Они сразу же узнавали его по простой красновато-коричневой одежде, по ненапудренным волосам, простым манерам, по его настойчивому стремлению показать им, что он - один из них, и по его пренебрежению к этикету. Парижане были в восторге от Иосифа, и он стал крайне популярным. В тех редких случаях, когда его видели вместе с нами, все их приветствия предназначались только ему.
Я заметила, что втайне он испытывал удовлетворение, и поняла, что его любимой ролью была та, когда люди вдруг неожиданно обнаруживали, что он император.
С мыльного завода он направлялся к мастерам по изготовлению гобеленов, в ботанические сады и больницы. Все это гораздо больше интересовало его, чем театры и балы в Опере. Несмотря на это, он все же соблаговолил посетить Французскую комедию. Он также навестил мадам Дюбарри. Она в то время находилась в Лувесьене, который достался ей после того, как она провела два с половиной года в Понт-о-Дам. Это устроил для нее ее старый друг Морепа.
Такой поступок моего брата я не могла понять. Разве что ему было любопытно посмотреть на эту исключительно красивую женщину… или, может быть, показать, что он - терпимый и свободомыслящий человек и его не шокирует жизнь, которую она вела. Меня удивило, что при этом у него не нашлось времени для герцога Шуазельского, который был добрым другом Австрии до того, как попал в немилость, и благодаря которому состоялось мое замужество.
Иронией судьбы казалось также и то, что тот же самый народ, который критиковал меня за пренебрежение к этикету, так восхищался Иосифом, который делал то же самое.
Но мой брат не ограничился посещениями Парижа. Помимо всего прочего, он стремился привести в порядок наши семейные дела. Его нотации приходилось выслушивать не только мне, которая, без сомнения, заслужила их, но и моим деверям.
Артуа он назвал фатом и сказал, что тот не должен воображать, что раз он только третий брат в семье, то может посвятить себя легкомысленной жизни. Ему следует быть более серьезным. Во время своего пребывания у нас, заключил Иосиф, он постарается почаще лично беседовать с Артуа. Потом император, возможно, окажет ему честь и даст советы. Могу себе представить, как реагировал на это Артуа. Он слушал Иосифа с довольно смиренным видом, но потом я слышала смех, доносящийся из его апартаментов, и догадалась, чем он развлекал там своих друзей.
Что касается графа Прованского, Иосиф испытывал некоторую неуверенность, не предлагал тому свои советы, но предостерегал меня относительно моего деверя. Что касается его жены, то брат считал ее интриганкой. По его словам, она совершенно не походила на пьемонтку, была груба и безобразна, но не стоило по этой причине пренебрегать ею, считая ее незначительной личностью.
Тетушки, естественно, стремились попасть в его общество. Аделаида уверяла, что они могут очень многое рассказать ему, а Иосиф никогда не упускал возможность получить информацию. Однако он был довольно сильно напуган, когда Аделаида пригласила его пройти в маленькую комнатку якобы для того, чтобы показать ему картины, а там набросилась на него и стала страстно обнимать.
Этот эпизод вызвал у Иосифа изумление, потому что, лаская его, как настоящая любовница, она в то же время уверяла, что все в полном порядке и что такие вольности должны позволяться старой тетушке.
Иосиф рассказал мне об этом инциденте и попросил никогда не оставлять его наедине ни с одной из тетушек.
- Они всегда вели себя немного странно, - сказала я ему.
- Да, ты права, но в действительности эти дамы не имеют никакого значения при дворе. Зато есть другие люди, с которыми тебе следует быть настороже. В первую очередь граф Прованский, холодный как змея, и его интриганка-жена. Артуа не слишком легкомысленный, и его компания тебе не подходит. Он - единственный из братьев, кто способен зачать ребенка. Поэтому, когда я покажу твоему мужу, как преодолеть свою слабость, и ты забеременеешь, не стоит вести себя с Артуа слишком по-дружески. Ты проводишь в его обществе слишком много времени. Это может вызвать толки.
Я заверила Иосифа, что не люблю Артуа, просто он самый веселый в этой семье и ему нравится такое же времяпрепровождение, что и мне. Ему всегда удавалось развлечь меня, а я так в этом нуждалась!
- Так-так! - сказал Иосиф, - Но тебе придется понять, что жизнь состоит не только из развлечений.
Назидательные речи Иосифа уже начинали утомлять всех нас. Мне хотелось, чтобы он был хотя бы немного более легкомысленным, чтобы он играл в азартные игры и крупно проигрывал, чтобы он проявлял интерес ко всякого рода развлечениям при дворе. Но все это было совершенно чуждо его натуре.
По прошествии некоторого времени он вдруг принялся критиковать меня в присутствии моих служанок, а я этого не любила. Иосиф часто входил ко мне, когда я была в своей туалетной комнате, и выказывал неодобрение по поводу моих изысканных платьев. Когда мне на лицо наносили румяна, он наблюдал за этой процедурой с циничной усмешкой. Я могла лишь возразить ему, что румяна были такой же необходимой принадлежностью, как и придворная одежда. Даже мадам Кампан, когда она впервые появилась при дворе в качестве скромной чтицы, была вынуждена наносить на лицо макияж.
Он взглянул на одну из моих служанок, которая была очень густо нарумянена, и сказал:
- Немножко больше! Немножко больше! Наносите их погуще, чтобы она выглядела такой же безумной, как вон та мадам!
Это страшно раздражало, и я решила попросить брата избавить меня от его критики в присутствии слуг. Я сказала ему, что не возражаю против его замечаний в мой адрес, когда мы наедине, но для королевы Франции, несомненно, унизительно выслушивать порицания в присутствии подчиненных. Что может быть хуже для ее престижа?
Ужасно страдая от унижения, я сидела перед зеркалом, а мсье Леонар в это время убирал мои волосы.
- Ах, мадам, - сказал он, - мы сделаем такую конфетку, что даже сам император будет восхищаться ею.
Я улыбнулась Леонару в зеркало. В этот момент в комнату со своей обычной бесцеремонностью вошел Иосиф.
- Тебе нравится моя прическа? - спросила я.
- Да, - ответил он скучающим тоном.
- Не слышу восторга в твоем голосе. Ты полагаешь, что она мне не идет?
- Хочешь, чтобы я ответил тебе откровенно?
- А когда ты, Иосиф, говорил не откровенно?
- Что ж, очень хорошо. Сейчас я задумался вдруг о том, как нее в жизни переменчиво и что никто не может предугадать, сколько времени продержится корона на голове того или иного правителя.
Вид у мсье Леонара стал такой, словно мой брат допустил величайшее lese majeste. Мои слуги и друзья были шокированы тем, что Иосиф подобным образом говорит со мной в их присутствии. Ведь в этом случае он критиковал не столько мою прическу, сколько меня саму в роли королевы Франции.
Когда я принялась увещевать его, он ответил:
- Я - прямой человек и не умею говорить уклончиво, поэтому говорю, что думаю.
Мне всегда была неприятна та хитрость, которая во Франции была общепринята в разговорах между людьми. Но несколько недель, проведенных в обществе Иосифа, заставили меня воспринимать ее как благо.
Мерси манера поведения Иосифа также причиняла некоторые неудобства. Я представляла себе Каунитца, пытающегося дать моему брату совет относительно того, как ему следует обращаться со мной, а тот, разумеется, не хотел выслушивать чьих бы то ни было советов. Иосиф уже забыл о том, что прошло целых семь лет с тех пор, как я покинула Австрию. Он все еще видел во мне глупую маленькую девочку, свою маленькую сестру.
Иосиф сам рассказал мне, что Каунитц приготовил письменный документ, содержащий наставления, которые он должен был передать мне.
- Но я не нуждаюсь ни в каких документах, - сказал мой брат. - Я здесь для того, чтобы увидеть тебя, поговорить с тобой и, исходя из собственных наблюдений, получить представление о происходящем.
Итак, он продолжал давать нам советы. В какой-то степени это действительно оказало на меня положительное влияние. Во всякой случае, Иосиф заставил меня понять, как мое поведение огорчает нашу матушку. Он внушил мне, насколько глуп тот образ жизни, который я веду. Он побывал среди парижан, видел их нужду и бедность. Как я думаю, что чувствуют эти люди, когда слышат о моей расточительности? Его слова так потрясли меня, что я даже заплакала от раскаяния.
- Я исправлюсь, Иосиф! - сказала я. - Умоляю, скажи матушке, чтобы она не беспокоилась. Я буду более серьезной, обещаю!
И я действительно так думала.
Однажды я пригласила Иосифа пойти вместе со мной в апартаменты принцессы Гемене. Он не хотел идти, но я упросила его. К несчастью, ничего хорошего из этого не вышло. Там играли в фараон, и свободное общение между людьми разного пола шокировало моего брата. Собравшиеся вели между собой оживленную беседу, но она носила несколько рискованный характер, причем, что было хуже всего, мадам де Гемене обвинили в обмане.
Иосиф пожелал уйти.
- Это не что иное, как самый настоящий игорный дом! - заявил он, после чего прочитал длинную исповедь об опасности азартных игр; мне следовало прекратить играть, потому что это не приносило никакой пользы, и я должна была быть более разборчивой в выборе друзей.
Казалось, что бы он ни делал, все служило предлогом для очередной нотации. Но мы все же слушали Иосифа, и многое из того, что он говорил, было правильным.
Он часто беседовал наедине с моим мужем, поскольку целью его визита было не только укрепление австро-французских отношений, но также, разумеется, и решение нашей семейной проблемы.
Я не знала, что, он говорил моему мужу, но, несомненно, Иосиф указывал ему на его долг и говорил об опасностях, которые угрожают монарху, который не может произвести на свет наследников. У Артуа уже есть сын. Но до него идет граф Прованский. Когда нет естественного порядка престолонаследия от отца к сыну, возникают зависть и вражда.
У самого Иосифа тоже не было сына, но он, видимо, не допускал, чтобы это могло как-то снизить значимость его нотаций королю по поводу обязанности последнего позаботиться о наследнике. Луи же признался моему брату, что желает иметь детей больше всего на свете.
Визит Иосифа имел для нас величайшее значение, потому что ему удалось вытянуть из Луи обещание, что тот не допустит, чтобы это неудовлетворительное положение дел сохранялось. Нужно было что-то предпринимать, и Луи обязан был позаботиться о том, чтобы дело сдвинулось с мертвой точки.
Иосиф уехал в конце мая, пробыв у нас с середины апреля.
На прощание он заявил мне, что я слишком легкомысленная и пустая для того, чтобы можно было рассчитывать на значительные результаты наших бесед. Как это ни прискорбно, сказал он, но у меня совершенно отсутствует способность сосредоточиться. Он был прав, и я сама хорошо это знала. Поэтому он записал для меня все свои "инструкции", которые я должна была внимательно изучить после его отъезда.
Как ни странно, хотя он временами ужасно раздражал меня, теперь, когда он должен был уехать, меня переполняла грусть. Мой брат был частичкой моего родного дома и моего детства. Он вызвал у меня столько воспоминаний! Он говорил со мной о нашей матушке, и благодаря этому она стала как бы ближе ко мне. Я горько плакала, расставаясь с ним.
На прощание он тепло обнял нас обоих - меня и короля. Когда он уехал, Луи повернулся ко мне и сказал с величайшей нежностью:
- Во время его визита мы чаще и дольше бывали вместе. Значит, я перед ним в долгу и благодарен ему.
Это был чудесный комплимент. В глазах моего мужа появилось новое целеустремленное выражение.
Теперь, оставаясь в одиночестве, я читала инструкции Иосифа. Он написал их для меня на нескольких страницах!
"Теперь ты уже взрослая, и у тебя больше нет того оправдания, что ты еще ребенок. Что станет с тобой, если ты не будешь решительной? Приходило ли тебе когда-нибудь в голову спросить себя об этом? Несчастная женщина - это несчастная королева. Ищешь ли ты возможности исправить положение? Отвечаешь ли ты искренне на любовь, которую выказывает тебе король? Может быть, ты холодна или рассеянна, когда он ласкает тебя? Не кажешься ли ты скучающей или испытывающей отвращение? Если это так, можно ли ожидать, что мужчина с холодным темпераментом будет проявлять инициативу и любить тебя со страстью?"
Я серьезно задумалась. Действительно ли все обстоит именно так? Иосиф, при всей своей напыщенности, был проницательным и наблюдательным человеком. Показывала ли я королю свои чувства? Ведь я часто испытывала волнение, когда он приближался ко мне.
Иосиф продолжал критиковать меня в свете своих наблюдений.
"Идешь ли ты когда-нибудь навстречу его желаниям, подавляя свои собственные? Стараешься ли убедить своего мужа, что любишь его? Приносишь ли какие-нибудь жертвы ради него?"
Целые страницы были посвящены моему поведению по отношению к мужу, которое он оценивал в высшей степени критически. Иосиф обвинял меня в сложившемся положении дел. Хотя он не имел в виду конкретно, что именно я виновата в бессилии моего мужа, тем не менее намекал, что сочувствие и понимание с моей стороны могли бы помочь ему преодолеть этот его недостаток.
Он считал, что мои отношения с определенными людьми позорят меня и что у меня есть какое-то свойство привлекать к себе людей непременно самого неподходящего типа.
"Давала ли ты себе когда-нибудь труд подумать, какое мнение сложится о тебе в народе в результате твоих дружеских привязанностей и близких отношений с теми или иными людьми? Имей в виду, что король никогда не играет в азартные игры, а значит, для тебя позорно оказывать покровительство таким дурным привычкам… Еще подумай о непредвиденных осложнениях, которые у тебя возникали на балах в Опере. Я полагаю, что из всех твоих развлечений это - самое опасное и непристойное, в особенности потому, что в таких случаях, как ты рассказывала мне, тебя сопровождал твой деверь, который в счет не идет. Какой тогда смысл ехать туда инкогнито и притворяться кем-то другим?"
Я улыбнулась. А какой смысл, братец Иосиф, в твоем собственном маскараде? Я словно слышала его голос, немного обиженный легкомысленностью этого вопроса: "Мой маскарад - для того, что люди не узнали, кто их благодетель, а твой - чтобы искать бурных и опасных удовольствий. Неужели ты искренне полагаешь, что тебя не узнают?" - "Не всегда, мой дорогой братец, во всяком случае, не чаще, чем тебя!" - "Все знают, кто ты такая, и, когда ты в маске, люди отпускают такие замечания, которые не должны делаться в твоем присутствии, и говорят вещи, совершенно неподходящие для твоих ушей… Почему ты испытываешь желание тереться плечами с этой толпой распутников? Ты ездишь туда не для того, чтобы просто потанцевать! К чему такие непристойности? Король остается на всю ночь один в Версале, пока ты там крутишься среди парижского сброда".
Неужели я забыла советы матушки, писал он. Разве она, с тех самых пор, как я уехала из Вены, не умоляла меня развивать свой ум? Я должна взяться за чтение - за серьезное чтение, разумеется, и должна читать самое меньшее по два часа в день.
Потом он написал одну странную вещь, употребив очень странное слово, которое впоследствии мне пришлось вспомнить.
"По правде говоря, я дрожу за твое счастье. В конце концов, я не думаю, что дела могут вечно продолжаться так, как они обстоят сейчас.
…Революция будет жестокой, и, может быть, ты сама сделаешь ее такой".
Не он подчеркнул это ужасное слово. Я сама подчеркиваю его сейчас.
Тогда мне не пришло в голову, что это довольно странное выражение, но теперь я четко вижу перед собой исписанный братом лист, и, кажется это слово как-то особенно выделяется на странице… Оно словно написано красным цветом - цветом крови.
После отъезда Иосифа я в самом деле пыталась исправиться, потому что знала, что он прав: мне следует играть и нужно стараться быть более серьезной. Я даже пыталась читать.
Я написала матушке, что следую хорошим советам своего брата и "…ношу эти советы в своем сердце"! Я уже не так часто ходила в театр, еще реже ездила на балы в Оперу. Я пыталась полюбить охоту, во всяком случае, несколько раз сопровождала на охоту мужа. Я постоянно стремилась быть любезной со столетними старушками и с "вязанками".
Я действительно очень старалась.
И Луи тоже.
Он сдержал обещание, данное Иосифу, и эта небольшая операция наконец была сделана. Она прошла успешно.
Мы были в восторге. Я писала матушке:
"Я достигла того счастья, которое имеет величайшее значение во всей моей жизни… Наши брачные отношения полностью осуществились. Вчера попытка повторилась и была даже более успешной, чем в первый раз. Сначала я собиралась специально послать к моей любимой матушке посыльного, но побоялась, что это может вызвать слишком много слухов… Не думаю, что уже беременна, но у меня есть надежда на то, что я могу забеременеть в любой момент".
В моем муже произошли разительные перемены. Он был в восторге, вел себя как пылкий любовник и хотел быть со мной все время. Я тоже стремилась к этому и постоянно повторяла самой себе: "Скоро мои мечты станут явью!" Теперь у меня было столько же шансов стать матерью, как и у любой другой женщины.
Луи сказал, что должен написать моему брату, которому он обязан всем этим.
"Надеюсь, что в следующем году я непременно подарю тебе племянника или племянницу… Именно тебе мы обязаны этим счастьем!" - писал он.
Эта новость быстро распространилась по всему двору. Тетушки настаивали на том, чтобы им сообщали все, что касается этого вопроса. Аделаида находилась в состоянии величайшего волнения и во всех подробностях рассказывала об этом своим сестрам.
Луи в порыве откровенности как-то сказал Аделаиде:
- Я считаю это величайшим удовольствием и жалею, что прожил так много времени, будучи не в состоянии наслаждаться им.
Король был необычайно весел. Двор наблюдал за ним с интересом и держал пари относительного того, когда появятся подтверждения недавно приобретенных мужских достоинств короля. Прованский и его жена пытались скрыть свою досаду. Я знала, что Артуа злонамеренно пытался спровоцировать Прованского, бросая за нашими спинами шутливые замечания по поводу недавно появившейся у короля удали.
Наши жизни, несомненно, находились во власти тех, кто окружал нас. Мы не могли найти уединения. Все замечали, что по утрам я выгляжу усталой. Это вызывало хихиканье, и за нами украдкой наблюдали. Все вокруг нас были начеку.
Но меня это не волновало.
Я мечтала о том дне, когда смогу объявить, что вскоре стану матерью.