- Почему же не донес?
- Они убить меня грозились.
- Куда же они пошли?
- Этого не знаю.
- А куда они тебя звали?
Сенотрусов стал рассказывать, что намеревались идти вверх по Амуру, туда, где жилые места. Но иногда говорили, что надо в море искать иностранное судно и наняться на него.
- А точно - куда идти?
- А в точности не сказали. Таились!
Невельской помолчал с мрачным видом. Он приказал взять Сенотрусова под караул.
- Николай Константинович, - обратился капитан к Бошняку, - нельзя быть таким маменькиным сынком. Я нянчусь с вами, как с маленьким ребенком. Где у вас глаза были? Есть у вас голова на плечах?
Бошняк сидел понурившись. Он мог бы сказать, что молод, верил людям, жалел их. Березин терпеливо ждал.
- Салова сюда, - подойдя к двери, крикнул Невельской.
Вошел стриженный ежом Салов, вытянулся. Его колючие глаза зорко и смело смотрели в лицо капитану.
- Говори, Салов, как могло быть, что взломан ящик, украдены деньги, взят вельбот?
- Я ничего… вашескородие… Как перед истинным.
- Я прошу тебя! Беглецов надо поймать во что бы то ни стало. Это позор… Я убежден, что ты знаешь все. Ты не дурак и умеешь держать язык за зубами. Но настала пора один раз тебе открыться. Я знаю - ты соучастник. С тобой они делились деньгами, говори все толком, а то будет худо.
- Как перед истинным! Ничего не знаю!
Он стал сбивчиво рассказывать, как бежали люди, что сам удивлен… Невельской долго слушал и наконец не выдержал. Он подал знак Алексею Петровичу.
- А ну, Николай Константинович, - меняясь в лице, крикнул он, - выстройте пять человек с ружьями. Салова - под расстрел!
Унтера схватили и вывели из казармы. Невельской вышел следом.
- Привязать его, мерзавца, к дереву. Дух из тебя вышибу. Ты отвечаешь за все! Отвечай или сейчас же…
- Это же твой платок, - сказал Березин. - Вот ассигнации!
- Деньги были в этом платке! Ты в сговоре с ними.
- Вашескородие… Ваше… - закричал побледневший Садов. Его прикрутили веревками к дереву. - Что знаю, все скажу. А чего не знаю, то не знаю…
- Куда бежали, где они? Только две дороги есть - на море и по Амуру.
- По Амуру.
- Толком говори! Рассказывай все! Мало им, что вельбот украли, негодяи, - ящик взломали, украли деньги! Шестаков бежал!
Офицеры перешли в землянку. Невельской не мог успокоиться:
- Какой предатель оказался! А как я надеялся на него, как его любил! Если поймаем, придется судить, чего я не хочу и не умею. Надо их поймать! Напишу Муравьеву, что сбежали люди лучшие, грамотные, разумные! Да пусть Николай Николаевич подумает об этом. Вы объясните ему: у людей не хватает терпения. Подло ставить нас в такие условия! Люди поддаются влиянию негодяев, забывают долг. И это те, которые еще недавно были верны!
Подавленные, офицеры молчали.
Капитан знал, что у него еще есть очень преданные и смелые люди: Козлов, Иван Подобин, Конев, Веревкин, Алеха Степанов, казаки Беломестнов, Парфентьев, Аносов, урядник Пестряков, якут Иван Масеев. Есть еще люди в экспедиции и другие - грамотные и разумные.
- Ну, господа, что делать?
Решено было дать знать маньчжурам, что бежали опасные преступники.
- Можно к вам, Геннадий Иванович? - сказал, появляясь у входа, Иван Подобин.
- Войди!
С ним Веревкин, который прежде служил на "Байкале" у Невельского, а зиму провел в здешней команде.
- Вот он знает, Геннадий Иванович. Скажи…
- Они говорили - в Америку… - замялся матрос.
- Зачем? - спросил капитан.
- Мол, царя нету и нет помещиков… Это Шестаков…
- Кто это сказал - нет царя? - испуганно спросил Невельской и поглядел на офицеров.
- Как нет? - так же испуганно отозвался Чихачев.
- Не знаю, так будто они говорили, - сделанной насмешкой продолжал Веревкин и боком глянул на Подобина. - Выборная там власть, мол, и виноград растет, и апельсины, и золото моют…
- Может быть, они про Калифорнию говорили?
- Скорее всего, что про нее. А вот я вспомнил, ваше высокоблагородие… Про Калифорнию!
- Ну?
- Хотели на китобое. А не удастся, так до будущего лета хотели прожить на Сахалине на теплой стороне. Говорят, на Сахалине благодать местечко, теплые воды есть.
- Почему же ты раньше не сказал?
- Да я запамятовал…
- А ну еще Салова сюда.
Ввели боцмана. Он только что после сильной порки. Лицо его в отеках.
- Ну, ворона, теперь будешь говорить? - спросил Невельской. - Говори толком все, что знаешь. Куда пошли они? На иностранное судно наниматься? А ты молчал! Видно, брат, недаром ты был палачом. Теперь сам пойдешь в Охотске под суд.
После увода преступника Невельской сидел на земляной скамье прямо, как аршин проглотив, шея вытянута, глаза горят. Тяжко было ему творить расправу, наказывать людей.
- Их нельзя винить, господа, - вдруг сказал он. - В чем причина?
- Геннадий Иванович, - Бошняк был смущен и бледен, - мне все кажется, что мы обречены! Два восстания за один год! Дальше будет хуже. Вы сами говорите, что эту зиму мы прожили только благодаря тому, что "Шелихов" разбился и мы сняли с него груз товаров, назначавшийся в Аляску. Нас ждет голод и неминуемо новый, более ужасный бунт. Наша команда очень дружна с гиляками, и они, объединившись, совершат общее восстание и перережут нас…
"Он - сумасшедший! - подумал Невельской. - Что он порет!"
- Оружие у команды на руках, - продолжал Бошняк. - Есть сорвиголовы. Нас - офицеров - горсть. Что мешает команде перебить нас и уйти куда угодно, тут весь мир перед ними открыт.
- Но почему они не делают этого? Ведь все не пошли?
- Вот этого я не могу понять.
Чихачев нервно рассмеялся:
- Этого быть не может. У людей есть чувство долга…
Но мгновениями и его взор выражал тревогу. Казалось, он утешал сам себя.
- Горькая наша доля, господа! - сказал Невельской.
- Воронья слепота орлу не указ, Геннадий Иванович, - заметил Березин, - но вот вы толкуете с каждым казаком и матросом и объяснить желаете, какая тут будет благодать и, мол, рай земной в южных гаванях. А зачем ему знать об этом? Его дело - лопата, топор, весло! Они наслышались да и ушли в южные гавани. Вот Николай Константинович знает, что говорит, - все туда уйдут и там выберут себе президента…
Березин любил пуститься в рассуждения о невероятных событиях. Казалось, ему приходили в голову всевозможные несбыточные проекты или смешные подозрения. Но это как-то не вязалось с его умной практической деятельностью. Сейчас он занят был расследованием проделок Салова и все страшные предположения делал исключительно для того, чтобы поддержать офицерский разговор и припугнуть "птенчиков", посмотреть, как у них бегают глаза. Да и Геннадию Ивановичу нечего морить голодом команду. Какое дело матросу - он казенный человек, его корми, а он за харчи должен умирать за веру, царя, отечество… Извольте, вашескородие, расхлебывать все сами! За счет цинготных много не опишешь и цивилизацию отсталым народам не внедришь!
Невельской знал хитрость своего лучшего помощника.
- Ну, если восстанут и захотят идти в теплые гавани, и я восстану и пойду туда вместе с ними, - шутливо сказал он, угадывая настроение Березина. - Бросим тут все и пойдем!
- Но это в крайнем случае? - тревожно спросил Бошняк.
- Да! Займем юг, а потом, как покорители Сибири, пошлем в столицу сорок сороков соболей и ударим челом, подведем землицу под государеву руку! Нет, господа, эти времена прошли. А пока, - грозно сказал капитан, сжимая кулак, - железная дисциплина! Откинуть прочь все предрассудки! Надо немедля вам, Николай Матвеевич, в Иркутск! Требуйте! До-би-вай-тесь! И в Петербург! Если Муравьев будет вас держать, вырвитесь, заболейте! Но отправляйтесь к его высочеству. Я шлю бумаги! Это позор нам! Меня надо, как Салова, расстрелять у лесины! Лучшие люди сбежали. Я дважды подчеркнул это в письме к генералу. Пусть Николай Николаевич поймет!
- Наш баркаш идет, - входя, сказал казак Парфентьев.
- Слава богу! Петров прибыл благополучно, и ваш пост, Николай Константинович, теперь с мукой, крупой и маслом! Не стыдно будет людям в глаза смотреть.
Через час в землянке вместе с офицерами пил чай высокий светлый Петров. Почувствовался свежий человек, чуждый всем здешним наказаниям и "следствиям".
Руки у него сбиты, сам греб, но он их прячет, видно из гордости, сам в рубахе без мундира. "Кажется, во все поверил, что я ему сгоряча напорол!" - думает Невельской, несколько смущаясь. Он с удовольствием слушал рассказ мичмана о его путешествии.
После чая Петров вышел из землянки с Бошняком и спросил его тихо:
- Где у вас отхожее место?
Бошняк, при всей своей гордой выправке, поднял плечи изумленно и выкатил глаза:
- Такового не имеем.
- Это безобразие! - сказал Петров. - Я всю дорогу не мог оправиться как следует из-за мошки и надеялся, что тут у вас человеческие условия и приведу себя в порядок.
Возмущенный, он повернулся круто и отошел.
- Мичман Петров обиделся на меня, - сказал Бошняк подошедшему капитану, - что у нас отхожего места нет.
Невельской, в свою очередь, поднял плечи и раскрыл глаза удивленно. Он не подумал даже ни о чем подобном. А право, безобразие, ведь была же яма.
Через день Чихачев уехал на оленях, повез под охраной Салова, а Невельской отправился домой на баркасе с Петровым и его четырьмя матросами, прихватив арестованных, а также двух казаков - Беломестнова и Парфентьева - и своих матросов.
- Рыба-то идет, Геннадий Иванович! А? - говорил Конев. - Гляди! - Матрос ударил веслом прямо по рыбе. - Глупая, мешает грести!
Хотел бы сказать ему Невельской: "Иди к черту со своей рыбой!" - так мучили его неприятные мысли, но сдержался, и ему время от времени мешает грести кета. Какая масса рыбы! Из воды торчат ее хребтинки, вода вокруг темнеет. Идет какой-то особенный косяк.
- А чудовища-то! - говорит Фомин.
Всюду видны головы нерп, то и дело выныривают, как огромные яйца, овальные спины белух, идущих за рыбой и хватающих ее. На руле сидит Подобин и трясет головой от изумления.
Невельской гребет в паре с Коневым. Загребной - Петров и с ним Фомин. Все в белых рубахах, босые. Жарко. Надо бы мачту поставить, хотели идти под парусом, да ветра нет.
Подобин командует, чтобы налегли. Многовесельный баркас с дружной командой из казаков, офицеров, арестантов и матросов тяжело рубит тучу идущей на нерест, упрямой, толкущейся кеты.
- Из нее котлеты, как из свинины, - толкует Конев. - Щи не хуже свиных. Мясо - как телятина. Вот на привале непременно угощу вас, вашескородие!
"Издевательство над солдатом и матросом в России - дело доходное для командиров полка и капитанов, старая истина, - думал Невельской. - Экономию дает. Но уж так морить, как нас…"
- Геннадий Иванович, рыба-то! - не унимался Конев.
- Видишь, какую ты реку открыл!
Петров садится за руль, Подобин - на греблю. Александр Иванович держит к берегу, под красную скалу, тут рыбы меньше, баркасу легче идти. Прошли еще две тучные сопки, мыс и еще сопку с утесами, за ней пристали к берегу ночевать.
- Вот японцы говорят, - рассказывал Беломестнов, раскладывая костер, - что их особо создал бог, и не сам, а дочь, что ли, богиня. Я спросил: "Дева Мария?" Не знают! Так мы с имя не сговорились. А вот как у нас дворянство, с откудова оно произошло? От людей же?
Петров слушал. Он сам не столбовой дворянин, из штурманов, с понижением переведен в офицерский чин. В нем и мужицкая кровь, и чухонская. Но он молчит, здесь он офицер.
- Вот окончу службу, Геннадий Иванович, и хочу тут пожить, - говорил Конев, сидя после обеда вдвоем с капитаном. - Экая благодать. Эта рыба, я видел в Питере, дорогая. Пошла бы по рублю.
- Да как ты ее туда доставишь?
- Я тут сам бы ее ел да икру солил. Детей бы вскормил! Как вы думаете, Геннадий Иванович? Ел бы каждый день досыта! Да помнил, что в Питере такая икра рубль фунт. Между прочим, - таинственно добавил он, - послушайте матроса, вашескородие. Расстреляйте собаку Салова! Пока не поздно. Зачем вы его пожалели? Не слушайте своих мичманов! Ведь Салов был палач.
- Салова я отправлю в Охотск, пусть его судят. Я руки марать не хочу.
- Там ведь у него, верно, свои. И он вас же оклевещет. Вот вы хотите десять человек воров туда отослать. Они и пойдут нести на нас. Кашеварову это только и надо. Так мы удобных портов долго не заведем с вами, Геннадий Иванович.
- А как быть?
- Право у вас есть. Вы - капитан в океане, сами стреляйте - не жалейте. А воров - в тяжелую работу.
Вечером у костра казак Беломестнов сказал:
- Давно, Геннадий Иванович, толкуете, мол, нужна артель рыбу ловить. Мичмана, что ль, будут у нас артельными?
Петров поразился новой наглости казака. Но молчал, в душе возмущенный. "Я тут должен ко всему привыкать! Но что же дальше будет? Что я еще услышу?" Он знал крепкий свой характер и решил, что цыплят по осени считают. Кто другой смог бы быстро доставить на голодный и ограбленный пост провиант: свежее мясо, свиней живых и обмундирование?
Петров прятал сбитые в кровь греблей руки при Невельском из гордости, не желая показать ему, как выполнял его приказание, чего это стоило.
- Николай Константинович плавает очень хорошо, - заговорил Парфентьев. - Да как-то ловко. Я так не умею. А как шъемку чишто ведет! Мы дружно ш им жили. Я поварил. "Это тебе не шынок?" - шпрашивали гиляки.
- Рыба не ждала - пошла. Вон как ее слыхать! - воскликнул Конев.
- Все в командировках! И бочек у нас нет, - ответил Невельской. - Как мы ее будем хранить? На ветру вялить?
- Мало важности, что мичмана и поручик в командировках! - сказал Подобин.
- Соль у нас есть. Можно в кадки долбленые, - заметил Кир.
- Пусть бы Парфентьев артель составил, - продолжал Конев, - матрос будет грести на лову, а как закидывать - не знает. Привык к казенному пайку.
- Послушайте нас, Геннадий Иванович! - подтвердил Конев.
Невельской подумал, что в самом деле его отважные мальчики-офицеры бессильны без Кира, Семена, Березина и матросов. И люди эти не только исполнители, но, по сути, тоже хозяева дела. Все чаще они присутствовали при принятии важных решений и свободно подавали свой голос. Никогда не говорили лишнего, советы их верны, точны, они привыкают к здешней жизни быстрей офицеров. Бошняк - прекрасный юноша, смелый и энергичный. Но если бы не Семен, что бы он сделал на Ухтре?
- А как вы Николаевский пост нашли? - спросил капитан у Петрова.
- Нужника нет, - отвечал офицер. - За одно этого мерзавца Салова наказать надо! С Николая Константиновича спроса нет, он дитя.
- Вы находите?
- У вас в Николаевске заведено, ваше высокоблагородие, что команда по вечерам пляшет и веселится, а живут как? Пляшут, а женщины ходят в мороз сорокаградусный… Какое этот мерзавец право имел! Рук нет? Двадцать человек! Помещение отвратительное - сырость. И как новую казарму строят, мне не по душе.
- А вы взялись бы построить здесь город, если бы я назначил вас начальником поста?
- Во всяком случае, таких безобразий у меня не было бы. Вот вы просили прямо подавать свое мнение. Извольте!
Утром Конев зашел голый в реку, бил кетин и выбрасывал на берег, порол, ел икру и угощал товарищей.
- Большое богатство, Геннадий Иванович!
Завтракали икрой, ухой из кеты и кетой, жаренной на вертеле кусками.
- Из нее, как из свинины, обед. Правда? Сытно!
- Вон еще идет… Давай живо! - вскочил Подобин, оба матроса, босые, побежали на мель с палками. Кета пошла, вышибая столбы брызг, вилась, толкаясь тучной тушей о песок.
- Хрясь! - с восторгом кричал Конев.
Он думал, что хорошо бы женить Андриана на гилячке, завести кумовство с гиляками.
…В лимане шли под парусом, когда завиднелась военная шлюпка.
- Воронин с Сахалина идет! - узнал Подобин.
Шлюпка подошла. Алексей Иванович перешел на баркас. Он и Невельской сидели на банках друг против друга. Воронин докладывал:
- Беглецов нет, и никто не видел их.
- Но где они? Где? Как их поймать?
- На шлюпке идти на их поиски бесполезно, - продолжал Воронин. - Ветры в проливе сильные, волнение непрерывное.
- Уголь?
Воронин просиял. Он редко улыбался. Углем он занимался как следует. Со шлюпки подали образцы. Матросы на обоих суденышках товарищи между собой, переговаривались дружески, пока стояли борт о борт.
- Это ш Черного мыша или ш Кривой жилы? - спросил Парфентьев у Воронина.
- С Кривой.
- Ш нее, пожалуй, ломать удобней будет. Подальше от берега, но жила толще, легче брать, и, видать, уголь как-то жирней, что ль. Я жег, так ш Кривой лучше горит.
В свое время, вернувшись с Сахалина, Семен говорил: "Вот бы туда ученых мичманов, Геннадий Иванович, пошлать".
- Пароход-то нам пришлют? - спросил Конев. - Угля много, жги!
- А на Черном мысу может быть большая разработка, - говорил Воронин. Он представил рисунки сопок с отмеченными выходами пластов угля.
- А где Дмитрий Иванович? Прошел он в Татарский пролив? Может быть, счастливей нас и захватит беглецов.
- Ботик плох, Геннадий Иванович. Его заливает, он не смог идти. Рысклив и руля не слушается.
- Где же Орлов?
- Отошли двадцать миль от Петровского, и вернулся обратно.
Известие было ошеломляющим. Невельской даже написал в Иркутск, что этот ботик - первенец местного судостроения, что он важней больших кораблей. Предполагалось, что ботик под командованием Дмитрия Ивановича после пробного плавания пойдет на открытие гавани Хади.
- Может быть, команда плоха?
- Нет, Калашников и Козлов. И молодые: Алеха Степанов…
"Какая досада! Кто же теперь пойдет в Хади? Как мы ее откроем?"
Воронин и Невельской перешли на шлюпку. Подняли парус и пошли, обгоняя тяжелый баркас.
- Это не корабль, а плашкоут! - сказал Орлов на другой день, когда в доме Невельских толковали о делах.
- На нем, Геннадий Иванович, через реку людей перевозить, - добавил Козлов.
Тут самолюбия не щадили.
- Я думал, ботик пойдет на открытие в Хади. Если первые плавания будут удачны! Что же теперь делать?
- Надо зимовать в Де-Кастри, - посоветовал Беломестнов.
- Зачем же? - недоуменно спросил Орлов.
"Но Дмитрий Иванович заведует лавкой, послать его на зимовку нельзя", - подумал Невельской, догадываясь о смысле совета казака.
- Мы пойдем с Семеном, - предложил маленький скуластый казак, теребя черные усы. - Да пусть с нами Николай Константинович!
"Отличная идея!"
- Николай Константинович - начальник зимовки в Де-Кастри?
- Конечно, он же офицер! А мы с Семеном уж дом построим. Лодку надо взять у гиляков, Геннадий Иванович.
- Это верно, у них хорошие лодки, - подтвердил Подобин. - Ходят по морю далеко, видели вы, Геннадий Иванович?
- А ты, Подобин, хочешь в Хади?