Вчерашние рассказы Чихачева Гончаров слушал с интересом. На далеких берегах Сибири люди старались что-то сделать. Но от рассказов о всех этих подвигах в лесной и ледяной пустыне в то же время повеяло знакомой сухостью нашей жизни. Почувствовалось, как безмерно трудно сделать в России что-нибудь. Не лед, не пустыня страшны, а мертвенность бюрократической жизни, застой. Что смогут сделать участники нашей голодной экспедиции?
Почему у нас на Руси глухо, когда есть и умы и таланты?
Следовало бы многое честно описать, но это не для очерков путешествия. Писать надо так, чтобы ударить в самую сердцевину, обнаружить причину всех причин. Но для этого придется изображать не странности и заблуждения Путятина.
Многое, очень многое приходит на ум такое, что придется выразить не в очерках, а в ином, совсем ином сюжете. А пока Гончаров благодарен судьбе, что видит мир.
Глава двадцать пятая
В ЯПОНИИ
Эскадра идет бейдевинд, левый галс, восемь узлов. Видны берега Японии, сказочной, таинственной, закрытой для европейцев страны. Римский-Корсаков так мечтал побывать здесь! Заманчиво увидеть наконец Японию! Вот счастье!
Офицеры наверху рассматривают берег в трубы, переговариваются.
- Горы такие же, как и всюду!
- Господа, вот эта гора, слева, прямо как на японской гравюре! - восклицает краснощекий лейтенант Зеленой.
- Да, совсем неплохо бы арендовать тут порт! Стоять эскадре круглый год в подобном климате. Общество прелестных японок!
- Ну, вы, барон, еще не видели ни одной японки! Раненько… - ворчит штурман Халезов.
Море светло-зеленое, иногда накатит волна в слабой пене как искрящееся шампанское.
От берега навстречу эскадре пошли японские лодки.
На "Палладе" подняли сигнал.
На брам-стеньгах всех четырех судов эскадры сразу же взвились белые значки, на каждом красная надпись по-японски: "Русское судно".
Японские лодки приближались. Гребцы на них медно-красные от загара, совершенно голые, у каждого только узенькая повязка под пахом. Гребут стоя, ловко, в каждой лодке по шесть человек, седьмой на корме и правит и помогает грести. Одна из лодок подошла к фрегату, другая - к шхуне. Видно стало, в кормовой будке сидят какие-то японцы в серых халатах. Один из них встал и подал на длинной палке письмо. Матрос принял, голые японцы дружно затабанили веслами, лодка отошла. Матрос отдал письмо капитану. Офицеры столпились.
- О-о! Господа, по-французски письмо написано! - воскликнул Воин Андреевич. - Много вопросов. Прекрасный французский язык! Соблюдаются все правила дипломатии! - Он перевернул бумагу. - А вот те же вопросы по-английски! "Имя и флаг судна. Цель прибытия. Имя командира. Какой груз".
- А мы предполагали, что они говорят только по-голландски!
- Вот так японцы! Да это, господа, то же самое, что в любом из европейских портов! - воскликнул молодой инженер Зарубин.
Римский-Корсаков подумал, что это уж очень походило на готовность общаться с европейскими нациями. Кажется, наши представления о японцах и Японии не совсем верны. Он пожалел, что смотрел на палку, когда лодка подходила, а не заметил выражения лица у того, кто письмо подавал. Он читал вопросы дальше: "Нет ли спасенных от крушения японцев?" Это уж совсем замечательно. А говорят, они не принимают своих, спасенных иностранцами.
За фрегатом плыли японские шлюпки с медно-красными гребцами. За шхуной - тоже…
Ветер менялся. Эскадра лавировала, не входя в бухту. Путятин честно следовал своему плану - ничего не делать без согласия японских властей.
Под вечер к фрегату подошла большая лодка. С "Паллады" просигналили: "Прибыл чиновник с разрешением от губернатора войти в бухту".
Фрегат пошел вперед под всеми лиселями, там вызвали наверх музыкантов. Их трубы ярко сверкали в лучах склонившегося солнца. Оркестр грянул "Боже, царя храни".
На юте фрегата стоял адмирал, окруженный множеством своих офицеров.
На шхуне тихо. Машина не работает, идут под парусами.
- Посмотрите, господа, на острове нижняя батарея поставлена с соображением и со знанием дела, - заметил Римский-Корсаков, обращаясь к своим офицерам. - Она обстреляет суда на подходе - вдоль, а на проходе - поперек!
- На каждой по шести орудий! - заметил Чихачев.
- Несколько медных, тяжелого калибра, на корабельных станках, - отходя от острова, не отрываясь от подзорной трубы, говорил Воин Андреевич.
Эскадра прошла узость и острова, вошла в бухту среди гор. Суда отдали якоря.
- Воображаю, как адмирал торжествует, - говорил Римский-Корсаков, - получил чуть ли не приглашение от японцев - войти к ним в бухту! Явная победа!
Кругом масса японских лодок с живописными фигурами в ярких и серых халатах, с голыми гребцами. Возвышенности берега отлично обработаны, как укрыты листьями зеленой бумаги разных оттенков, дальше - масса садов… На обвалах берега почва красноватая, видно, глинистая. "Мы в Японии, она кругом нас, со всех сторон, явилась вдруг!"
"Вход в Нагасакский рейд легок, ибо нет нигде скрытых опасностей и везде берег приглуб, - наскоро записал в своем дневнике Римский-Корсаков, собираясь на фрегат. - Так что можно входить без особенных стараний о пеленгах и курсах, держа карту в руках, как бы гуляя по городу с планом".
Воин Андреевич отправился с рапортом на "Палладу". Там множество японцев. Одних угощают, другие ходят по фрегату и все рассматривают.
Один рослый горбоносый японец шел и называл пушки:
- Карронада! Еще карронада!
"И не ошибется!" - подумал Воин Андреевич.
На другой день с раннего утра он со шхуны рассматривал цветущие берега, цепи лодок, перегородивших бухту, и батареи.
День прошел без толку. Японцы приезжали на фрегат, уезжали, опять являлись.
На третий день Воина Андреевича вызвали на фрегат. Туда явились чиновники от губернатора. Посьет вел переговоры с ними. Римский-Корсаков оказался нужен "для свиты".
Слушая переговоры, он сразу почувствовал, что японцы ведут дело ловко, никакого желания отвечать толком и по существу дела не имеют и что, несмотря на вежливость, готовы сопротивляться.
Посьет попросил прислать зелени и живности. Один из чиновников, вдыхая в себя воздух и кланяясь, ответил, что сначала надо решить дело о том письме, которое привезено из России для императора Японии.
- Но зачем же одно письмо, - сказал он, - везли на четырех судах?
"Срезал Посьета!" - подумал Римский-Корсаков.
День за днем приходилось ему являться на фрегат и присутствовать при переговорах.
"Сижу без дела! Японцы и на берег нас не пускают. Долго ли все это продлится? А Чихачев бесится, говорит, что промедление смерти подобно".
В кают-компании за столом офицеры острили. Поговаривали, что японцы не считаются с нашей вежливостью, что англичане, верно, действовали бы решительней, в таком случае и американцы не станут церемониться. Адмирал говорил:
- Терпение, терпение и терпение, господа! Пусть японцы увидят разницу!
Но и его раздражала уклончивость и медлительность японцев, и он, как и его помощники, советовал Гончарову описать все их церемонии и увертки.
Гончарова самого выводила из себя политика японцев. Он заранее знал, что так должно быть, но часто раздражался против них, как и против адмирала, который вел дело под стать японцам.
"У японцев нет, видно, буржуазии, все чиновничество, и все омертвляется от этого. Неинтересно в Японии пока что. Вельможи их смешны!"
Капитана потребовали к адмиралу.
Час ранний. Японцев на фрегате нет. "Зачем бы?" - подумал Римский-Корсаков, поднявшись на палубу.
Его провели к адмиралу.
- Запаситесь пресной водой и утром поднять пары, выйти из бухты, чтобы японцы видели работу машины. Отправитесь к устью Амура с письмами Невельскому и Муравьеву! - приказал Путятин. Он улыбнулся и добавил, что надо произвести промеры фарватера, ведущего в амурский лиман из Японского моря. - Отпускаю вас на пять недель.
- Но, ваше превосходительство…
- Только на пять. Спешите. Помните, на устье Амура может быть почта с известиями о войне!
Путятин видел, что японцы будут тянуть переговоры и придираться ко всякому пустяку. Он решил, что надо срочно все объяснить Невельскому. По возвращении с Амура шхуна пойдет в Шанхай, возьмет там почту для эскадры и передаст письма адмирала, которые сухим путем пойдут через Китай, Монголию и Сибирь в Россию.
Адмирал дал наставления Римскому-Корсакову, как держать себя с Невельским, объяснить все и настаивать на своем.
- Сахалин наш! Когда трактат будет заключен, я сам исследую и займу Сахалин, - сказал он. - С богом! Собирайтесь! Явитесь вечером проститься и за письмами.
"Передать я все передам, - подумал Воин Андреевич, - и письма, и на словах, но уж уговаривать Невельского - увольте! Да Геннадий Иванович и сам не такой дурак, чтобы поддаваться!"
- На Сахалине, даст бог, угля наломаем и запасемся, - говорил Воин Андреевич, осматривая в этот день с инженером Зарубиным запасы топлива.
Пока что шли на американском угле. Адмирал выказал большую ловкость в Шанхае, раздобыл через консула Штатов для шхуны "Восток" восемьдесят тонн угля из тех запасов, которые с большими затруднениями доставил туда для своей эскадры адмирал Перри и запретил наистрожайше тратить. И на этом угле пошли мы в Японию "уравновешивать" влияние американцев.
- Перри узнает, волосы себе вырвет, - говорил Римский-Корсаков. - Потеха! Единственно, что сделали в Японии, - выморили клопов из всех кают и помещений.
- Зачем нас держали?
- Как же! Нельзя отпустить единственное паровое судно! Пусть японцы увидят! А то у американцев пароходы, и мы не хуже!
К ночи шхуна была под парами. Дым с искрами валил из трубы в темноте южной ночи. Масса огоньков цепями окружала эскадру. Это поперек бухты и по ее берегам протянулись ряды дежурных японских шлюпок, выставленных нагасакским начальством. А на носах у лодок круглые бумажные фонари. Впрочем, бог знает, все ли круглые. Наверное, есть разные…
Римский-Корсаков все эти дни ждал, когда же адмирал пошлет его к устью Амура.
И вот сейчас, когда он получил желанное приказание, почувствовал страх и робость, как ему представлялось, от сознания всей важности и огромности тех задач, что были перед ним. Да, это счастье, конечно! Но и ответственность-то какова!
Глава двадцать шестая
ЗАПАДНЫЙ БЕРЕГ САХАЛИНА
…корветские офицеры, с маленькими камчадалами, певчими, затеяли серенаду из русских и цыганских песен. Долго плавали они при лунном свете около фрегата и жгли фальшфееры.
Скучновато: новостей нет и занятия как-то идут вяло. Почиваем, кушаем превосходную рыбу ежедневно, в ухе, в пирогах, холодную, жареную, раков тоже…
…а шхуна? Вот уже два месяца, как ушла… А ей сказано, чтоб долее семи недель не быть.
И. Гончаров. Фрегат "Паллада"
Ясный, теплый день 29 августа.
Воин Андреевич с большим интересом рассматривает в трубу сахалинские горы и долины.
- Первое впечатление от этого острова очень приветливое и заманчивое, - говорил он, обращаясь к своим офицерам, лейтенанту Чихачеву, и мичману Анжу, и инженеру Зарубину.
Тут же, у входа в рубку, штурман - подпоручик Попов. Он чувствует себя именинником.
Пейзаж непрерывно сменяется. То выступят скалы, то откроется пожелтевший луг, похожий на скошенную ниву, то опять пойдет хвойный лес на сопках. Некоторые сопки остроконечны, а вершины их наги и желты. Погода тихая, солнце в зените, берег и море залиты лучами, палуба блестит.
Донесся запах пихтового леса, которого давно на шхуне никто не слышал. Запах нежен, свеж и напоминает о родине.
- Как не радоваться, господа, - говорит Римский-Корсаков, - когда идем в край неизведанный, по следам Лаперуза, Браутона и Крузенштерна, людей известных в истории мореплавания! И сам чувствуешь себя этаким Воином Андреевичем Лаперузом!
На месте Воина Андреевича, отправившись в такую командировку из Японии, другой проклял бы судьбу. А у него было такое настроение, словно он наконец дорвался до настоящего дела.
Бюрократическое правительство даже здесь, в далеком плавании, заставляло нести тяжкий лишний груз, который всегда и всюду дает себя чувствовать русскому человеку. Это проклятие, в виде правительственной опеки, отправляется за русским кораблем в любое странствие. Путятина не любили, избегали, старались не думать о нем, как и о неприятностях, которые он приносит. На первых порах забыть все это было легко. Но с течением времени становилось все трудней. Терпеть больше всех приходилось капитану "Паллады" Уньковскому. Он иногда горько шутил и упрямствовал, чем приводил в бешенство Путятина. Он противился адмиралу в пустяках, делал это нарочно, так как ему надоело терпеть.
После Уньковского вторым мучеником на эскадре Воин Андреевич считал себя. Командир "Паллады" не раз отводил с ним душу.
- Боже мой! - говорил Уньковский про адмирала. - Да в той голове, право, пусто, мякина. Вот на крамолу у него нюх поразительный! Он всюду ее ищет, за всем смотрит. А куда плыть, когда отплывать, сам решить не может.
Много обидных и злых мыслей являлось и в голову Воина Андреевича. Теперь он очень ждет встречи со своим старым товарищем Геннадием Ивановичем.
Попов кинулся с юта в рубку с видом охотника, заспешившего за ружьем. От мыса Крильон - южной оконечности острова - он ведет съемку. "Для проверки Лаперуза и для практики", - как сказал капитан.
В сорок девятом году, когда шлюпки с "Байкала" нашли вход в лиман, Попов был с Невельским на промере южного пролива. Теперь ему предстоит войти в лиман тем же фарватером, но с юга, и описать все заново.
"А Невельской, говорят, теперь женился, командует экспедицией, настроил в этих краях постов. Что-то там у них?" - думал он.
На берегах всюду виден отличный лес.
- На Сахалине уголь. А ведь теперь уголь возят в Китай и на Сандвичевы острова из Европы и продают по тридцать долларов за тонну. Япония откроется - тоже потребуется уголь, - рассуждал вечером в кают-компании Чихачев. - Я уверен, что если бы на Амур и на Сахалин переселить сто тысяч народу, то через десять лет богатство жителей исчислялось бы многими тысячами. Пока это мечты несбыточные. Но вот я кончу походы и непременно составлю капитал на акциях для разработки природных богатств Сахалина и Приамурья!
Римский-Корсаков знал, что Николай Матвеевич - наследник большого состояния. Он, конечно, мог мечтать о компании. Видно, Бодиско заразил его.
- Такая компания могла бы устроить пароходное сообщение между Россией и Америкой!
- И я пожертвую однотретное жалованье и куплю одну акцию вашей будущей компании! - полушутя заявил командир судна, чувствуя себя в этот момент как бы зависимым от своего богача лейтенанта.
Римский-Корсаков когда-то дружил с Геннадием Ивановичем, но у каждого были свои замыслы. Невельского привлекали открытия, а Воина Андреевича - машины и конструкции судов. Теперь Невельской требует машин, он без них бессилен. А Римский-Корсаков рвется к открытиям, он увлечен, воодушевлен подвигами Невельского, ему тоже хочется внести свою лепту в общее дело. И он вносит ее, и это радует, освежает душу, словно он сам совершает что-то очень важное. Да и в самом деле! Как подумаешь, ведь он ведет в лиман Амура за всю историю реки первое паровое судно.
На другой день судно бросило якорь в небольшой бухте. На берегу видны строения. Корсаков, Чихачев и доктор Вейрих на двух шлюпках с вооруженными матросами пошли к берегу.
Их встретили чернобородые и лохматые айны в рубахах из травяной рогожки. Началась меновая. Айны отдали Корсакову пуда два свежей лососины за нож.
- Хватит, ваше благородие, на четыре варки! - приговаривал, сбрасывая тучных рыбин в корму шлюпки, усатый и чернобровый боцман Асаян.
Один из айнов принес кусок каменного угля.
- Гладкий и твердый в изломе! - удивился Корсаков.
- Настоящий антрацит! - сказал Зарубин.
За строениями по долине - высокая трава. По склонам гор - пихта, ель, дубняк, клен. У ручья - дубы и огромные ясени.
- Здешний климат, видно, не так суров, как наш петербургский! - заметил Воин Андреевич. - У нас в Петербурге ясень растет только посаженный, а здесь - в естественном состоянии. А вот тополь, ольха, пробковый дуб!
Вошли в жилище айнов, познакомились с женщинами. Корсаков и Чихачев ходили со стариками в горы.
Ледяная вода в ручье, кругом много дубов, русские березы. И на морском берегу, и на отмелях у речек - золотистый песок. Масса родников! Тут же заросли бамбука.
"В Японии никого на берег не пустили, так хоть тут бамбук посмотреть. Растительность густая, мощная. Почва только ожидает обработки!" - думал Воин Андреевич.
Айны объяснили, что зимой бухта эта не замерзает.
…На следующий день горы на берегу стали выше. Их кряж подошел к самому морю. Повсюду крутые каменные отвесы, а выше - остроголовая россыпь пихт. С гор падают по камням белые от пены потоки воды. Один низвергался прямо в море огромным водопадом, другой, падая с высокой скалы, рассеивался, превращался в дождь. Аромат пихтового леса сегодня особенно густ.
- Вон черные потеки на скалах, - сказал инженер Зарубин, - это от угля.
- Неподалеку должен быть мыс Дуэ, около которого, по глазомерной карте Бошняка, находятся главные залежи каменного угля, - объяснял Чихачев.
Среди моря видны три скалы под берегом…
- Вот и мыс! Залив Жонкьер! - воскликнул Николай Матвеевич.
После обеда капитан с Чихачевым и доктором Вейрихом съехали на берег.
У первого же утеса Вейрих заметил узкий, в палец толщиной, слой каменного угля.