На островке напротив дворца, посвященном Посейдону, поднимались все выше оранжевые языки пламени: охранники стали готовить там костер сразу, как только передовые гонцы привезли известие о возвышении Констанция. Елена еще днем, увидев эти приготовления, подумала: что они там делают? На фоне огня четко вырисовывались силуэты множества людей, которые подтаскивали дрова, и все новые и новые лодки, оглашая пролив радостным пением, отплывали от погруженного в темноту берега и направлялись на свет костра. Порыв ветерка донес до террасы, где сидели Елена и Констанций, запах горящей смолы. С треском горели сосновые и миртовые ветки, а вскоре занялись и большие бревна; языки пламени, желтые у основания и красные вверху, неслись к небу, сплетаясь среди клубов ароматного дыма и рассыпаясь вихрем искр.
Слуги выбежали на нижнюю террасу, к самому морю, хлопая в ладоши и смеясь; с островка доносились радостные крики; еще и еще лодки отваливали от берега.
- Что ты сказала? - переспросил Констанций.
- Ничего. Это я сама с собой.
- Мне показалось - что-то о горящей Трое.
- Разве? Не знаю. Может быть.
- В высшей степени неуместное сравнение, - произнес Констанций Хлор.
5
ПОЧЕТНОЕ ОДИНОЧЕСТВО
Тринадцать лет Елена жила одна. Ее волосы, когда-то ярко-рыжие, поседели, но она не хотела их красить и только скрывала под шелковым платком. Она погрузнела, держалась спокойнее, двигалась решительнее, говорила властно и веско, уверенно вела свое хозяйство и следила за тем, чтобы все ее распоряжения выполнялись. После возвышения Констанция она переехала из их дома на виллу бывшего мужа, купила и огородила стеной обширный участок земли и превратила его в плодородные угодья. Она знала наперечет всех, кто у нее работал, знала, где сколько скота и какой урожай приносит каждое поле. Вино из ее владений продавалось на столичном базаре за хорошую цену. Чуть дальше к западу разбивались о скалы прибрежных островов огромные волны; чуть дальше к востоку на высокогорные леса налетали зимой снежные бури, неведомые жителям равнины, которые узнавали о них только по рваным свинцовым тучам над вершинами и по обломкам, которые сносило в спокойные воды пролива и прибивало к берегу, где их собирали мальчишки. Так, среди миртов и олеандров, ящериц и цикад, Елена вела свою тихую, одинокую жизнь, безропотно сложив с себя бремя женственности. Казалось, здесь, вдали от родины, ей и суждено со временем лечь в могилу.
Констанций спокойно царствовал в Галлии. Константин испытывал судьбу на Востоке, в войсках Галерия. Жестокий Максимиан наводил страх на италийцев и африканцев. Империя процветала, границы были повсюду надежно защищены, богатства росли. А вдали от всех, на берегах Пропонтиды, где разряженные придворные стояли, словно манекены, столь же неподвижные, как и то чучело, которое когда-то висело при дворе персидского царя, где евнухи разбегались в стороны, словно муравьи, когда мимо проходил легионер, - там, в самой глубокой ячейке зловонного термитника власти, снедаемому бесконечной скукой Диоклетиану вздумалось вспомнить о местах, где он провел детство.
Он приказал выстроить себе тихое прибежище на берегу Адриатического моря. Со всей провинции согнали рабочих, на склоне холма вырубили лес, в бухте качались на волнах суда, подвозившие материалы для стройки. Стены дворца росли с необыкновенной быстротой.
Для Елены и Кальпурнии новый дворец был как бельмо на глазу. Однажды, когда он был уже почти готов, они приехали на него посмотреть. Дворец был величиной с целый военный городок; с прилегающих ферм всех выселили, а поля изрезали колесами повозок или вытоптали - дворец стоял посреди огромного пустыря, который сам же и вызвал к жизни. Земля с втоптанным в нее каменным мусором после недавних дождей раскисла в тесто и налипала женщинам на ноги, когда они вслед за главным надсмотрщиком шли по сводчатым туннелям и свежевырубленным в камне пещерам. Целый час бродили они по белесой грязи. Им показали подъемные краны, бетономешалки, систему центрального отопления - все соответствовало самым новейшим образцам. Вокруг Елены и Кальпурнии и над их головами кучки рабочих тянули веревки, крутили лебедки, тащили на катках огромные каменные блоки и ставили их на место; искусные мастера-каменотесы, сидя верхом на лесах, час за часом и метр за метром вырубали на стенах завитки украшений. Дамы похвалили размах и эффективность работ, вежливо распрощались и, оказавшись наедине в карете, в ужасе переглянулись.
- В Британии такая архитектура никому бы не понравилась, - сказала Елена.
- Наверное, это последняя мода, моя дорогая.
- Ни единого окна во всем дворце!
- И это - на нашем прекрасном побережье...
- Я никогда не видела Диоклетиана. Мой муж очень его уважал, но я не думаю, что он хороший человек.
- Эти места никогда уже не будут прежними, если он переедет сюда жить.
- Может быть, он сюда никогда и не приедет. Императоры не всегда делают то, чего им хочется.
Но он приехал раньше, чем его ожидали, когда дворец еще не был обставлен; приехал без музыки - легион, маршировавший в полном молчании, и посреди него носилки, вокруг которых суетились секретари и лекари. Все они исчезли внутри нового дворца, словно гномы, о которых в детстве, в Колчестере, рассказывала Елене няня, - в расщелине скалы. Разнеслись слухи, что император при смерти, в агонии; потом, через шесть месяцев, процессия снова показалась из дворца и направилась на восток, по дороге, ведущей в Никомедию. Говорили, что он еще вернется; далматинцы смотрели, слушали и по-прежнему угрюмо молчали.
- Пожалуй, я уеду отсюда, - сказала Кальпурния. - Мне все время было не по себе, пока этот тип жил поблизости. Давай вместе переберемся в Италию.
- Я уже никуда не хочу. Время прошло. Когда-то я мечтала путешествовать - в Трою, в Рим. Потом хотела только домой, в Британию. А теперь пустила корни здесь, и живет тут император или нет - мне все равно.
- Говорят, Констанций станет императором Запада. Вот почему Диоклетиан отправился в Никомедию. И он, и Максимиан собираются в отставку .
- Бедный Хлор, - сказала Елена. - Ему пришлось так долго ждать. Теперь он, наверное, уже совсем старый. Надеюсь, он еще сможет порадоваться. Он так этого хотел.
- Это будет многое значить для Константина.
- Боже сохрани! Я иногда надеюсь, что он сумеет держаться подальше от политики. И может быть, когда-нибудь, отслужив свое, захочет приехать и поселиться здесь, со мной. Он теперь женат, у него сын. Я приготовила для них уютный дом, как раз такой, какой нужен полководцу в отставке. Только бы он держался подальше от политики.
- Трудно ожидать этого от сына императора.
- О, у Хлора есть жена от политики и множество детей от политики. А нам с Константином хватит и частной жизни.
Она регулярно получала от Константина заботливые письма из Египта, Сирии, Персии, Армении и нередко - экзотические подарки. Его портрет работы греческого художника висел у нее в спальне. По слухам, Константин отличался огромной силой, был хорошим воином и пользовался любовью и у солдат, и при дворе. Всякий отставной офицер, приехавший с Востока, всегда мог рассчитывать на ее гостеприимство и на вознаграждение за весточку о нем. О Минервине, его жене, она мало что знала. "Наверное, и Хлор почти ничего обо мне не писал", - думала она. Ее внука назвали Криспом - это было одно из традиционных имен Флавиев.
- Я думаю, он мог бы и забыть, что его род происходит из Мезии, - сказала она.
- Может быть, он этим гордится, - возразила Кальпурния.
- Вряд ли. Все они такие скучные, насквозь деловые люди.
- Но это как-никак императорский род.
- Ох, и про это ему надо бы забыть.
Елена прикупила еще земли, хотя после того, как Диоклетиан начал строиться на побережье, цены здесь стали расти; затеяла обширные работы по осушению бесплодных засоленных низин. "Он привык к грандиозным предприятиям, - объясняла она. - Надо же будет ему здесь чем-нибудь заниматься". Заложила плантацию низкорослых оливковых деревьев - особого испанского сорта, медленно растущих, но очень урожайных. "Может быть, к тому времени, когда они принесут плоды, Константин будет уже здесь", - говорила она. Сын постоянно находился в центре всех ее планов.
Наконец, тринадцать лет спустя, он неожиданно явился, и все эти планы сразу рухнули.
Он приехал, когда солнце садилось.
- На рассвете мы уезжаем, - сказал он. - И ты тоже, мама.
Он был в точности такой, каким она его себе представляла, - словно оживший портрет: рослый, ласковый и властный.
- Мой мальчик, но сейчас я никуда не могу ехать.
- Я потом все объясню. Пойду присмотрю за лошадьми, пока не стемнело. Там, в вестибюле, Минервина с мальчиком. Узнай, не нужно ли им чего-нибудь.
Дело прежде всего; Елена вышла в вестибюль и увидела молодую женщину с маленьким мальчиком, которая, почти без чувств от усталости, полулежала на мраморной скамье - видно было, что она опустилась на нее сразу, как только вошла, и подняться у нее не было сил.
- Дорогая моя, я мать Константина. Ты, наверное, совсем выбилась из сил.
Вместо ответа Минервина только расплакалась.
- Мама всегда усталая, - сообщил ребенок. - А я всегда голодный.
Он уверенно расхаживал взад и вперед, с любопытством разглядывая все вокруг.
- Я совсем не хочу спать, - заявил он. Слуги вносили вьюки.
- Может быть, ты хочешь чего-нибудь поесть? - спросила Елена невестку. - Или принять ванну перед обедом?
- Не хочу я ничего есть, я хочу только лечь.
Елена отвела ее в комнату. Служанка хотела помочь ей раздеться, но Минервина, едва разувшись, повалилась на постель, повернулась к стене и мгновенно заснула. Елена некоторое время смотрела на нее, а потом вышла, уводя с собой Криспа.
- Мы так долго ехали, - сказал он. - На каждой станции отец перед тем, как уехать, приказывал всем лошадям, какие там оставались, перерезать поджилки. А прошлую ночь мы вообще не ночевали. Только прилегли ненадолго на соломе на каком-то постоялом дворе.
- Давай-ка посмотрим, не найдется ли чего тебе на ужин. Я твоя бабушка.
- А мой дедушка - император. Значит, ты императрица?
- Нет.
- Тогда ты мне ненастоящая бабушка, да? Отец говорит, что у меня был еще один дедушка, но он, наверное, тоже ненастоящий. А мы не пойдем к морю?
- Может быть, завтра.
- Завтра нам надо будет опять ехать. Я буду моряком, когда стану императором.
- Ты хочешь стать императором, Крисп?
- Конечно. Понимаешь, есть два сорта императоров - плохие и хорошие. Плохой император хочет сделать так, чтобы мы не смогли добраться до хорошего императора, моего дедушки. Но у него ничего не выйдет. Мы слишком быстро ехали и покалечили всех его лошадей.
- Все пошло насмарку, - сказал Константин после ужина. - Пока там был Диоклетиан, дела еще кое-как шли. А теперь повсюду поднимутся мятежи. Ты должна перебраться туда, где правит твой отец.
- Мой дорогой мальчик, ну кому нужна женщина вроде меня, которая тихо живет здесь своей частной жизнью?
- Ты ничего не понимаешь в нынешней политике, мама. Теперь нет больше никакой частной жизни. Ты моя мать, и Галерию этого будет достаточно.
- Но ты же трибун в войске Галерия. Тебе следовало бы быть вместе со своими людьми, а вместо этого ты скачешь через все Балканы и калечишь хороших коней.
- У меня нет выбора. Потом историки напишут обо мне, что я, желая остаться в живых, решительно добивался власти.
- Ах, историки... Я много читала, пока сидела тут год за годом. Держись подальше от истории, Константин. Останься здесь и посмотри, сколько всего тут сделано - сколько расчищено полей, осушено болот, заложено плантаций. А если я уеду, все это пропадет.
- Мама, сейчас пропадает вся империя. Последние сто лет мы держались только за счет нахальства и чистого везения. Люди думают, что империя вечна. Они сидят по домам, читают Вергилия и считают, что все должно идти, как прежде, само собой, без всяких усилий с чьей-нибудь стороны. Там, на границе, я наблюдал, как за год загубили целую провинцию. В последнее время меня преследует кошмар - я вижу, что может случиться в один прекрасный день, если мы перестанем бороться. Сплошная пыльная пустыня, пересохшие каналы в Африке и Месопотамии, разрушенные акведуки в Европе - там и сям полуразвалившиеся арки, а вокруг - мертвая страна, поделенная между тысячью враждующих варварских вождей.
- Так ты поэтому собираешься объединиться с Божественным Максимианом? - спросила Елена. - И это, значит, должно спасти мир?
- Ну уж и Божественный, - сказал Константин. - Неужели ты думаешь, что кто-нибудь вправду считает Максимиана богом? Неужели кто-нибудь еще верит в богов - даже в Августа или Аполлона?
- Да, богов слишком много, - согласилась Елена. - И с каждым днем становится все больше. Никто не может верить во всех богов.
- Знаешь, на чем еще держится мир? Не на богах, не на законе и не на войске. Всего лишь на одном слове. На давнем предрассудке, будто есть на свете священный город Рим. На обмане, который устарел уже двести лет назад.
- Мне не нравится, когда ты так говоришь, Константин.
- Еще бы, конечно. Наше счастье, что есть еще миллионы простых старомодных людей вроде тебя, которым становится не по себе, когда имя Рима упоминают всуе. Вот на чем держится мир - на том, что людям становится не по себе. Ни Милан, ни Никомедия ни у кого такого чувства не вызывают, хотя в смысле политики они сейчас куда важнее. Все дело в том, что Рим священен. Если бы мы только могли снова сделать его действительно священным... Но вместо этого мы имеем христиан. Видела бы ты, какие улики предъявляли на судебных процессах над ними в Никомедии! Ты знаешь, как они называют Рим? "Матерью разврата"! Я сам читал это в их книгах.
- Но ведь с ними уже расправились?
- Слишком поздно. Они везде. Они разложили и войско, и гражданские службы. Их нельзя рассеять, как Тит рассеял евреев. Это целое государство в государстве, со своими законами и своими чиновниками. Мой отец на своей территории даже не пытался привести эдикты в действие.
Мне говорили, что они составляют половину его двора. У них есть свои святые места в самом Риме - могилы их первых вождей. У них есть собственный император или что-то вроде этого - он сейчас живет в Риме и оттуда рассылает приказы. Они - самая большая опасность для империи.
Константин умолк и устало потянулся.
- Завтра ты едешь с нами, мама.
- Только не завтра. Я не могу вдруг взять и бросить всех этих людей. Они вправе ожидать от меня большего. Я ведь не росла при таком дворе, как ты, сын мой. И потом, я сомневаюсь, чтобы твой отец был мне так уж рад. Поезжай сам и найди для меня какое-нибудь тихое место на севере. А потом я поеду следом.
И она добавила:
- А эти христиане - может быть, и они считают Рим священным городом?
- Мама, дорогая, я же тебе говорил, в их книгах...
- Ах, в книгах... - протянула Елена.
6
ANCIEN REGIME
На террасе индийская обезьяна - дорогой подарок от одного заезжего дипломата - звякала своей золотой цепочкой. Елена бросила ей сливу.
- Припоминаю, - сказала она, - как-то покойный муж сказал мне, что отныне больше никогда не будет споров о престолонаследии. В этом году у нас целых шесть императоров. По-моему, это рекорд. Даже меня стали величать императрицей.
- А меня - нет, - заметила Минервина.
- Да, дорогая, но можешь быть уверена - со временем начнут. Не стоит из-за таких вещей расстраиваться. Я ведь тоже была разведена, ты знаешь, и точно так же, как ты. Тогда меня это огорчило, но уверяю тебя, в результате я прожила куда более счастливую и спокойную жизнь. Все это - только политика. Думаю, Константин сожалеет о разводе не меньше, чем ты. Мне говорили, что эта Фавста - одиозная фигура, вокруг нее одни только христиане. А потом у тебя ведь есть Крисп. Моего мальчика у меня забрали, ты же знаешь. Ты бы занялась садом. Мне очень хотелось бы знать, как там мои сады. Но при таком обилии императоров о том, чтобы куда-то поехать, не может быть и речи. Если бы только они перестали воевать между собой, я бы с удовольствием вернулась в Далмацию. Правда, и здесь очень мило.
Вот уже третье лето они жили в Игале, в двух часах езды от Трира. Константин оставил их здесь, отправившись завоевывать власть. Они не были совсем забыты: Минервина получила по почте бумаги о своем разводе, а Елена почти одновременно - грамоту, где она провозглашалась Вдовствующей Императрицей. Однажды, совершенно неожиданно, к ним ненадолго заехал Константин, который ознаменовал свое пребывание тем, что перебил в цирке целую армию безоружных франков.
Место, где они поселились, оказалось вполне пригодным для жизни, - правда, оно подходило скорее для дамы в возрасте Елены, чем для Минервины. Здесь можно было любоваться громадной мраморной статуей Юпитера, железным изваянием Меркурия и раскрашенной фигурой Купидона, но ими и исчерпывался список достопримечательностей, привлекавших путешественников. Впрочем, эти произведения были в самом деле достойны внимания. Купидон, распятый на кресте женщинами, был трогателен до слез. Летящего Меркурия поддерживали в воздухе две огромные каменные глыбы. А Юпитер держал золотую кадильницу в два фута диаметром, которая казалась игрушечной в его мраморной руке, и горевшие в ней крупицы фимиама заполняли весь храм сладким ароматом, не сгорая и даже не убывая.
- Конечно, это фокус, - говорила Елена. - Но я не могу понять, как они это делают, и никогда не устану смотреть.
Помимо этих баснословных сокровищ, в Трире было немало привлекательного. Его сады спускались к самому Мозелю и поднимались по склонам холмов; шлюзы на реке были украшены золотыми звездами и увенчаны пятью огромными коронами. Это было очаровательное место, где роскошь и шик Милана смягчались неким особым привкусом Севера, который Елена чувствовала и любила.
Ощущалось здесь и нечто от кельтов, что Елене было еще дороже. В городе жило множество поэтов. "Я не думаю, чтобы они что-то собой представляли, - говорила Елена в ответ на недовольные вопросы Минервины, - но они очень милые молодые люди и ужасно бедны; они любят приходить ко мне и, читая свои стихи, очень напоминают мне моего дорогого отца, когда он впадал в поэтическое настроение".