Подготовка к завершающей стадии операции "Восточная сабля" велась стремительными темпами. За крупное вознаграждение информатор на вражеской авиабазе пообещал сообщить резиденту северокорейской разведки, когда в следующий раз американец отправиться за линию фронта. Дело в том, что он прилетал из Японии на военно-транспортном "Дуглас С-54 "Скаймастер" буквально накануне очередного боевого тестирования экспериментальной машины. А ровно за сутки до визита Эслы специальная команда инженеров и техников начинала готовить его самолёт. Получалось, что у "нордовцев" было целых 24 часа на организацию засады! О такой форе никто из столичных охотников ещё совсем недавно даже не мечтал.
Подрастерявшие первоначальный энтузиазм пилоты вновь воспряли духом. Тренировочные полёты теперь начинались с рассветом и заканчивались лишь с заходом солнца. Все понимали, что если матёрому американцу удастся ускользнуть, их ожидает бесславное возвращение на Родину, а кому-то, возможно, придется ответить головой за невыполнение важного правительственного задания.
Поэтому все элементы западни были продуманы досконально. Благодаря тому, что вскоре стало известно, на какой именно аэродром будет совершено нападение, появилась возможность продумать все элементы готовящейся западни. Расчеты показали, что лётчик "Сейбра" при оптимальной скорости следования к цели, имел в запасе не более 7-10 минут на маневрирование в районе советского аэродрома, чтобы в баках его самолёта осталось ещё довольно топлива на обратный путь. Поэтому, если отрезать долгожданному "гостю" путь домой и связать боем, то на долгое "кувыркание" с МиГами янки не хватит. Было решено, что как только Эсла войдёт в зону аэродрома, пара МиГов закроет ему путь к морю, – дверца мышеловки захлопнется.
Дополнительно местность вокруг авиабазы была срочно усилена батареями противовоздушной обороны и фактически превращена в "зенитный капкан".
Правда существовала вероятность того, что, израсходовав горючее, американец катапультируется с целью разбить секретный "Сейбр". Но всё равно шансы на успех были очень высоки.
Утро 27 февраля выдалось солнечным и безветренным. Погода идеально соответствовала предстоящей охоте: в лазоревом небе ни облачка. Информатор с южнокорейской авиабазы не подвёл. Как только Эсла прибыл из Японии, он сообщил резиденту северокорейской разведки, чтобы русские начинали готовить встречу дорогому гостю. Поэтому с первыми лучами восходящего солнца лётчики спецгруппы заняли места в кабинах своих истребителей. Не был известен лишь точный час вылета американца. Оставалось ждать сигнала от операторов РЛС, которые должны были обнаружить метку приближающегося самолёта на экранах своих радаров.
В пятнадцать минут одиннадцатого с тыловой железнодорожной станции Сунчхон поступило важное сообщение о пролетевшем над ними в сторону Пхеньяна одиночном "Сейбре" в характерной боевой раскраске. Теперь уже ни у кого не осталось сомнения в том, что коварный американец в своём фирменном стиле сделал существенный крюк, чтобы выйти на цель оттуда, откуда его не ждут. Это означало, что к моменту выхода в район советского аэродрома запаса керосина в его баках должно остаться даже меньше, чем ожидалось. Всё как будто складывалось самым наилучшим образом.
Уже находясь в воздухе звено МиГов получило с земли ещё одно обнадёживающее сообщении: одиночная цель захвачена советской радиолокационной станцией. Наблюдающий за движением отметки неприятельского самолёта на экране своей обзорной РЛС штурман наведения чётко выводил советские истребители на цель. Четыре МиГа и одинокий "Сейбр" сближались с суммарной скоростью свыше 2000 километров в час. На этот раз интуиция похоже изменила коварному чернокожему охотнику: ни о чём не подозревая, он несся навстречу плену или гибели. Для него стремительно таяли секунды, когда ещё можно было что-то изменить…
Но дальше произошло то, чего никто из лётчиков группы Крымова не мог ожидать. Сперва пилот передового МиГа заметил впереди крупную блестящую точку "Сейбра" и радостно поспешил доложить об этом генералу. Но практически сразу сверкающая в солнечных лучах одинокая точка рассыпалась на гирлянду серебряных "капель". То, что оператор РЛС принял за одинокий самолёт, оказалось группой неприятельских истребителей, идущих в очень плотном строю крыло к крылу. Информатор на южнокорейской авиабазе оказался двойным агентом, работающим на американскую контрразведку. Благодаря ловкой инсценировке, МиГи особой группы сами попались на наживку. "Сейбров" оказалось 12 против четырёх МиГов! Те два самолёта, что ушли в сторону моря – отсекать Эсле путь к отступлению, бесследно исчезли. Судьба их пилотов так и осталась загадкой…
Крымов попытался срочно вызвать на помощь подкрепление, но американцы заранее позаботились о применении в районе встречи с русскими самолётами средств радиоэлектронной борьбы, наглухо забив радиочастоты на которых велись переговоры "крымовцев" с землёй и друг с другом.
В завертевшейся круговерти воздушного боя генерал Крымов почти сразу потерял своего ведомого: на слишком крутом манёвре гравитационные перегрузки оказались запредельными – чрезмерными для его напарника, который, не будучи облачён в специальный противоперегрузочный костюм, потерял сознание. Впоследствии специальная комиссия установила, что отставший от своего ведущего лётчик вдобавок ко всему неплотно подогнал кислородную маску, а готовивший его самолёт механик второпях забыл перед вылетом закрыть вентиляционный кран в кабине, в результате чего на высоте около пятнадцати километров, на которой начался бой, произошла разгерметизация кабины, и лётчик потерял сознание…
Оставшись один против звена "Сейбров", Фёдор Крымов попытался оторваться от них на форсаже, но ему не позволили этого сделать, из чего он быстро сделал вывод, что имеет дело с такой же охотничьей командой. Американцы целенаправленно преследовали именно генеральский МиГ.
Ещё в первые дни корейской командировки Крымов приказал нанести на фюзеляж своего персонального истребителя яркий знак командира группы. А ведь репрессированный по его навету подполковник Зорин предупреждал генерала, что делать этого не следует, ибо отмеченный особой эмблемой самолёт не только становился легко узнаваем для своих, но и может привлечь внимание противника.
Для того чтобы воевать на заметной выделяющейся машине требуется быть истинным асом, способным даже в самых неблагоприятных обстоятельствах постоять за себя. На фронте Крымову приходилось оказываться в подобных переделках и ему всегда везло. Но в этот день фортуна явно играла на стороне противника. В какой-то момент Крымов нажал на кнопку артиллерийской стрельбы, и не почувствовал характерной вибрации. Скосив глаза на счётчик боеприпасов, он убедился, что снаряды ещё есть. Палец снова нервно давит на чёртову кнопку – никакого эффекта. "Пушки заклинило!" – возникла в голове страшная мысль. – Теперь я безоружный. Всё. Это плен. Нет!!!".
Мысль о том, что его – генерала Крымова поведут по вражескому аэродрому, и все будут глазеть на него, смеяться и показывать пальцем – показалась ужасной. На войне Крымову приходилось видеть сбитых немецких пилотов, взятых в плен аэродромной охраной. Вид они имели жалкий…
По фюзеляжу МиГа забарабанило – словно отбойным молотком прошлись. Это была предупредительная очередь. Но, судя по показанию приборов, один осколок всё-таки прошил бензобак. Впрочем, пожара можно было не опасаться. На такой высоте самолёт не мог загореться из-за недостатка кислорода. Между тем МиГ Крымова уже взяли в клещи два "Сейбра". Ещё два американца пристраивались сверху и снизу. Вражеские самолёты находились так близко, что Федор Степанович видел самоуверенные лица их пилотов. Генерал не мог поверить своим глазам и больше всего хотел сейчас очнуться и обнаружить, что этот кошмар ему только сниться! Всё заканчивалось так нелепо!
Крымов лихорадочно пытался что-то придумать, найти лазейку в сжимающих его страшных объятиях. Но при малейшем отклонении вправо или влево рядом проносились пулемётные трассы. Крымов попробовал резко сбросить обороты двигателя и выпустить закрылки, чтобы враги проскочили вперёд. Тогда идущий справа американец характерным жестом пригрозил русскому, что отрежет ему голову, если красный не перестанет рыпаться. В ответ генерал сложил руки в фигуру понятную без слов любому иностранцу: "Вот тебе, Федька Крымов, империалистическая морда! Не возьмёте гады!".
Всё это время он непрерывно вызывал по радиосвязи помощь, но в наушниках слышался только неприятный свербящий свист и потрескивание вражеских "глушилок". Фёдор Степанович почувствовал, как к его глазам подступили слёзы. Умирать страшно не хотелось. Рушилась такая приятная удобная жизнь, к которой он шёл долгие годы, мотаясь по гарнизонным баракам и чуть ли не ежедневно рискуя жизнью. И вот теперь, когда он имел всё, о чём только может мечтать советский человек – огромную квартиру в новой столичной высотке, загородный дом, персональный автомобиль, деньги и почёт, долг требовал поставить в собственной судьбе жирную точку. Слеза покатилась по его обветренной щеке, когда Крымов вспомнил о дочери и внучке. Но вместо рыданий из широкой груди этого могучего жёсткого человека вырвался рёв обложенного загонщиками медведя…
Возле американского аэродрома один из "Сейбров" вышел вперёд, чтобы показать пленному русскому, куда ему следует садиться. И Крымов решился. Смачно выругавшись, он дал полный газ, обрушив свой самолёт на врага. После столкновения у Крымова оставался небольшой запас времени, чтобы дёрнуть за рычаг катапультирования и спастись. Этим шансом он не воспользовался, ибо остаться в живых означало попасть в плен. При крушении МиГа тело пилота разметало на большой площади. Поэтому, когда американцы решили захоронить останки храброго русского лётчика с воинскими почестями, им удалось собрать в небольшой мешок найденную на месте падения истребителя правую кисть погибшего, сжимающую фрагмент ручки управления и несколько сильно обгоревших кусочков кожаной лётной куртки…
*
Организовавшие засаду Филипп Эсла и немецкий эксперт разведки ВВС США сами в первой схватке с МиГами не участвовали. Они внезапно атаковали сильно потрёпанных коллегами русских уже во время посадки. Впоследствии никто в штабе 64-го авиакорпуса и в Москве не мог понять, каким образом эта пара так долго находилась в воздухе и где она прятались, пока шёл основной бой…
К месту засады Эсла со своим ведомым следовали на очень большой, выгодной с точки зрения расхода топлива, высоте. Но главное – через один час четырнадцать минут после взлёта в назначенной точке рандеву истребители встретились с воздушным танкером. Хотя система дозаправки в воздухе была впервые опробована полковником ВВС США Айрой Экером на биплане Fokker C-2A под названием "Вопросительный знак" ещё в 1929 года, такой метод, позволяющий значительно удлинить время пребывание самолётов в воздухе, считался рискованной экзотикой и практически не применялся в практике военной авиации. При планировании боевых операций его никогда не брали в расчёт, как чрезвычайно сложно осуществимый, а потому крайне маловероятный. Но на своих специально подготовленных истребителях тест-пилот Эсла и его многоопытный ведомый удачно пополнили свои топливные баки керосином от переоборудованного в заправщик бомбардировщика B-26.
Пока шёл бой, эта пара "Сейбров" держалась вблизи советского аэродрома. Опытным охотникам удалось до времени не обнаружить себя, прячась среди высоких холмов. В решающий момент асы сбросили дополнительные топливные баки, и напали на уцелевших русских. Только одному пилоту из всей группы "Норд" удалось вернуться в свой аэродромный капонир на изрешечённом пулями и осколками МиГе…
В Москве провал операция произвёл эффект разорвавшейся бомбы. Враги всесильного министра Госбезопасности Абакумова получили решающий козырь против него. Несколько месяцев спустя, Абакумов будет отстранён от занимаемой должности и арестован.
Глава 2
Уже вторую неделю Борис отдыхал в сочинском санатории ВВС. После бешенной, полной событий и новых встреч московской жизни, первое время с трудом приходилось привыкать к размеренному и однообразному курортному существованию: еда по расписанию, медицинские процедуры строго в назначенное время, санаторская пижама в полоску, легкомысленные сандалии на босу ногу вместо уставных ботинок…
Путёвку Нефёдову устроил его покровитель Василий Сталин. Командующий Московским округом ВВС буквально заставил своим приказом Бориса отправиться на лечение.
Дело в том, что после войны у Нефёдова обострились некоторые заболевания. Пока ежедневно приходилось летать на боевые задания, жить нуждами своих людей, – некогда было обращать внимание на собственные недомогания. Да и не привык он беречься и дозировать нагрузки. В результате, как только нервное напряжение фронтовой работы спало, долгое время подавляемые волей болячки дали о себе знать.
Борису даже пришлось заказать специальный широкий пояс-бондаж с множеством пряжек-застёжек, навроде тяжелоатлетического, чтобы поддерживать поясницу. Дело в том, что из-за трещины в позвоночнике, полученной во время вынужденной посадки 1942 года, его стали мучить сильные боли в спине. Тогда его "Як" рухнул на ничейной земле между нашими и немецкими окопами, и он чуть заживо не сгорел, повиснув в перевернутом самолёте головой вниз на привязных ремнях…
Из-за старого ранения в живот, полученного Нефёдовым в стычке с бандитами ещё до Испании, когда он учился в липецкой авиашколе, стало часто жечь в районе желудка. Впрочем, это могли быть первые симптомы начинающейся язвенной болезни. За последние пятнадцать лет тело профессионального лётчика и прирождённого сорвиголовы слишком часто подвергалось запредельным испытаниям и явно требовало "капремонта".
Тем не менее, ехать в санаторий Борис долго отказывался, зная наперёд, что здесь его ожидает тоска зелёная. Деятельная натура Нефёдова всячески противилась перспективе на целый месяц выпасть из деловой жизни и оказаться во власти врачей с их вечными запретами, налагаемыми практически на все главные мужские удовольствия. Но выбора не было. Из-за скачущего артериального давления на ближайшей же ВЛЭК его запросто могли списать с лётной работы. Сказывался и разгульный образ жизни с частыми ночными кутежами, который Борис вёл в последнее время, как член свиты сына "Отца народов".
Но самым для него неприятным было то, что стало трудно летать. Это больше всего раздражало Нефёдова, не мыслящего себя вне авиации. Начались непонятные проблемы с ушами. В отличие от поршневых истребителей, недавно появившиеся реактивные самолёты поднимались на фантастическую высоту двенадцать-пятнадцать тысяч метров. На аэродром обычно возвращаешься крутым пикированием с быстрой потерей высоты. И вот в какой-то момент вдруг закладывало нос, и начинались чрезвычайно болезненные рези в ушах. Прилетаешь с заложенными ушами и приходиться делать вид, что слышишь обращённые к тебе слова товарищей, хотя на самом деле ты лишь пытаешься по движению губ человека угадать, что он тебе говорит.
Дошло до того, что когда получив задание Нефёдов подходил к самолету, около крыла уже стоял полковой врач с пипетками. Он капал ему в уши лекарство, Борис как следует "продувался" и лез в кабину. Нефёдов очень стыдился этой своей слабости, но без услуг доктора уже просто не мог летать. Реактивная техника требовала железного здоровья. 35 лет итак предельный возраст для лётчика-истребителя. По меркам профессии Нефёдов считался стариком.
Правда, перед своими более физически крепкими двадцатилетними коллегами Борис имел одно важное преимущество – огромный боевой опыт. Как никак свой первый самолёт он сбил ещё в далёком 1937-м, а последнюю войну закончил, имея на счету более сотни побед. И не было в ВВС лучшего мастера воздушного боя, чем он. Не удивительно, что проходящие лечение в санатории строевые лётчики смотрели на Нефёдова, как на живую легенду: лучший Ас испанской и отечественной войн, знаменитый "Анархист"!
Правда, слава эта была неофициальной. Борис так и завершил войну капитаном, командиром части, которая, не смотря на впечатляющие боевые достижения не была упомянута ни в одной сводке Софинформирю, и ни в одной газетной публикации. Звезда Героя командиру "воздушного штрафбата" тоже не полагалась, хотя сбил Нефедов фашистских самолётов не на одну золотую звёздочку.
Но в России, как известно, к непризнанным властями героям отношение особое. Нефёдов это всегда чувствовал на себе. Многие хотели выпить со знаменитым "Анархистом", чтобы потом похвалиться сослуживцам. А однажды с Борисом произошёл просто комичный случай…
Нефёдов только что позавтракал и вышел из санаторской столовой. Развернул салфетку и принялся выкладывать угощение в виде остатков гарнира на ступеньку длинной лестницы, сбегающей от входа в столовую к утопающим в тропической зелени санаторским корпусам. На его призывы и аппетитные запахи тут же сбежались полтора десятка упитанных котов и кошек, которые, оглашая окрестности нетерпеливыми мяуканьями, обступили кормильца со всех сторон. Только любимица Нефедова – белоснежная изящная красотка по кличке "Клеопатра" сидела в стороне от остальной кошачьей братии – возле ствола огромной пальмы. С равнодушным видом она дожидалась персонального приглашения. Показать человеку свою заинтересованность в еде "Клеопатра" считала ниже своего королевского достоинства. Достаточно того, что её заметили. Нефёдову очень импонировала такая гордая манера держать себя. Он в первый же день обратил внимание на эту "блондинку" с ленивой грацией истинной аристократки, и выделил её из суетливого хвостато-усатого браства.
Борис развернул перед "Клеопатрой" салфетку с половинкой котлеты. Королева нехотя поднялась, вальяжно приблизилась к еде, и долго обнюхивала котлету, иногда презрительно поглядывая на своего почитателя.
– Извините, Ваше Величество, но вашей любимой курятины и рыбы сегодня не было.
В этот момент Борис краем глаза заметил, что с него не спускает глаз какой-то невысокий парнишка. Тот держался на почтительном расстоянии, явно стесняясь подойти ближе. На лопоухой физиономии "зрителя" застыло выражение острого любопытства, смешанного с нескрываемым восторгом.
– Как жизнь, орёл! – приветливо крикнул Борис. – Заруливай сюда, давай знакомиться.
Нефёдов первым протянул пареньку широкую ладонь и представился. Незнакомец широко, как-то по-детски солнечно улыбнулся и счастливо выдохнул:
– Алёша.
Впрочем, он тут же поправился, постаравшись придать своему ломающемуся юношескому голосу солидный темб:
– Алексей, младший лейтенант. Тоже истребитель.
– А как фамилия?
Парень отчего-то смутился.
– Да не робей, ты же истребитель!
– Сироткин я.