Фёдор не допытывался, за что Игнат называл его отца так лестно. И понравился он Фёдору с первого взгляда: кряжистый, широкоплечий, с опрятной бородой, с голубыми зоркими глазами и улыбчивый. Он расположил к себе не только Фёдора, но и Доната, человека осторожного, и чуткую Ульяну. Навстречу гостям вышла из дома вся большая семья Игната, встала рядом с ним жена-северянка, белолицая и в свои сорок годков статью на девицу, свою старшую дочь, похожая. Ещё возле матушки Ефимьи встала дочь-отроковица, а за ними - четыре отрока-сына, старшему из которых - крепышу, в отца, - минуло четырнадцать лет. Игнат и Ефимья выступили вперёд, поклонились гостям и враз сказали:
- Милости просим в нашу избу, гости желанные.
И гости поклонились хозяевам. Фёдор о главном молвил:
- К тебе, Игнат Суббота, прислан я батюшкой боярином Степаном Ивановичем Колычевым, а со мной семеюшка Ульяна и побратим Донат. Просил мой батюшка порадеть за нас посильно. А мы обузой не будем.
- Истинно порадею, - отозвался без сомнений Игнат. Да глянул на Ефимью, и всё на заимке пришло в движение.
Сыновья тут же лошадей с возами отвели под навес, распрягать взялись, жена и дочери в избу ушли - стол накрывать. Игнат, как радушный хозяин, отдохнуть гостям предложил:
- Умаялись, поди, с дороги, идёмте в покой. А я пока баню спроворю.
- Не спеши, радетель, вместе и затопим баньку. На дом вот смотрю. Не так уж давно и поставил. Славные хоромы.
Фёдору были знакомы заонежские избы. Ничем они не походили на хатёнки средней полосы России и справедливее бы величались дворами-усадьбами. У Субботы был шестистенный дом на высоком подклете, с тёплым жильём для большой семьи, с каморами, амбаром, погребом, поветью, хлевом для скота и конюшней - все под одной крышей, всё для блага северянина. Налюбовавшись домом, Фёдор вместе с Ульяной и Донатом поднялись на высокое крыльцо, вошли в просторные сени, из них в горницу, светлую и чистую.
Миром-ладом началась жизнь беглецов на заонежской заимке. И никто из них, даже княгиня Ульяна, не чурался простой крестьянской работы, всему прилежно учился у рукодельных Игнатовых домочадцев. Ульяна научилась доить коров, сбивать масло, задавать скотине корм, стирать бельё. Всё у неё ладилось. Да и сама она обучила дочерей Игната вышивать узорами парсуны и пелены. Фёдор и Донат каждый день чуть свет уходили в лес вместе с двумя старшими сынами Игната заготавливать дрова, дабы по первому снегу ввезти их. Ещё рыбу вяленую впрок припасали, коров пасли, грибы собирали, сушили, солили. В лесу их было так много - боровиков, груздей, рыжиков, что глаза разбегались. И терялись грибники, каким отдавать предпочтение. Донат увлекался сбором грибов и ягод больше других, а всё потому, что такой же охотницей оказалась старшая дочь Игната Ксения. Молодой воин с первого дня появления на заимке не сводил глаз с пригожей северянки и однажды, в ночной маете, понял, что полюбил Ксению. Завздыхала и она по парню. Глянет на него своими большущими тёмно-синими глазами да и зардеется, как маков цвет.
Кончилась благодатная летняя пора. Леса оделись в багрянец, в тёплые страны улетали перелётные птицы. На Кумжевом озере на ночь собирались тысячи гусей, уток да и лебеди, случалось, ночевали. Игнат не охотился на отлётную птицу. Убьёшь ненароком вожака - вся стая погибнет, считал он.
На Покров Пресвятой Богородицы выпал первый снег. Порадовались ему, а он день-другой полежал да и сошёл, оставив слякоть и неуютность. Игнат в эту пору начал готовиться к зимней охоте. По своим приметам он знал, что в нынешнем году у всех пушных зверей большой помёт вышел, потому быть богатой охоте на белку, на соболя и куницу.
Фёдор тоже загорелся желанием поохотиться, ещё ближнюю тайгу посмотреть, выбрать себе место для своей заимки. Не век же вековать на чужом подворье. Спросил Игната:
- Ты меня возьмёшь на охоту?
Суббота стоял за верстаком, готовил стрелы. Ответил после долгой паузы:
- Я ухожу в тайгу на месяц-на полтора. Охота удачна в самую стужу. Есть у меня избушка, да больше при костре ночи коротаю. Выдюжишь - пойдём.
- Обузой не буду.
- Коль так, готовься.
А перед тем как Игнату и Фёдору уйти в тайгу, появился на заимке торговый человек из Новгорода, юркий, пронырливый приказчик Аким. Он приехал, чтобы загодя договориться с Игнатом о купле-продаже пушной рухляди. И всё было, казалось, понятным, да лисьи глаза его бегали по горнице с каким-то злым умыслом. Он то присматривался к Фёдору, то в Доната стрелял зенками. Да и Ульяну обшарил глазами, как появилась со Стёпой на руках.
- Гости-то дальние у тебя, Игнатушка.
Игнат заметил проныре:
- Ты охолонись и не зыркай на моих сродников. Мог бы и раньше увидеть, ежели бы по весне приехал.
- И то, и то, - согласился Аким. - Да я, батюшка Игнат, как в прежние годы торги вели, хочу твоим словом заручиться на сию зиму. Времена ой как перекосились, - частил он.
- Так ведь в прошлом-то году ты, Аким, в обман пустился. За оставшуюся у меня рухлядь псковитяне полторы твоей цены дали.
- Торг он разный бывает, а коль обмишулился, так ноне покрою. Важно, чтобы рухлядь была достойная.
- То моя забота.
После ночёвки Аким уехал на другие заимки. А у Фёдора появилось в душе смутное предчувствие беды. Аким показался ему вовсе не торговым человеком, а шишом-пронырой, доглядчиком. Потому как с лисьей мордой в торговом ряду долго не проживёшь, размышлял Фёдор, и идут такие на службу к приставам.
Но прошёл месяц, в течение которого Фёдор спал вполглаза, ловил ночные шорохи, а жизнь на заимке шла своим чередом. Фёдор с Донатом вывезли из леса дрова, заготовили брёвен на амбар, начали ставить его. Дни пролетали в трудах и заботах, и незаметно наступило Рождество Христово. Отпраздновали его чинно. Зажгли лампады перед образами, помолились иконам, за столом посидели, хмельного пригубили. А как ушла Рождественская неделя, Ефимья взялась укладывать охотничьи торбы. И вот уже их уложили в лёгкие сани и сборы закончены, колчаны полны стрел, лыжи натёрты воском. Две лайки нетерпеливо рвались в лес. Пора в путь. Но Фёдор вот-вот готов был признаться, что у него пропал охотничий пыл, что он хотел бы остаться на заимке, дабы защитить своих близких от беды, которая, как ему казалось, приближалась к лесному гнезду. Да как сознаться в своих предчувствиях, коль сие стыдом обернётся? И Фёдор зажал душевное смятение в кулак. Лишь прощаясь с Ульяшей, горячо прижал её к груди, многажды целовал и шептал:
- Ты поберегись, и Стёпушку защити, и Доната от дому не отпускай.
- Мы побережёмся, родимый, побережёмся, - отвечала Ульяна.
- А мы, может, и раньше вернёмся, после Крещения и прилетим.
С тем и покинул Фёдор заимку. А вскоре рядом со спокойным Игнатом развеялись у него все страхи-опасения. Сказочно красивый и таинственный лес бодрил дух, вливал силы. Охота началась удачно. С утра до сумерек били белку. Собаки то и дело оглашали лес призывным лаем. И летели в цель меткие стрелы, и падали на снег пушистые зверьки. Фёдор лишь поначалу уступал Игнату в меткости стрельбы, да вскоре наловчился, и редкая стрела летела мимо цели за "молоком". Кроме белки, изредка удавалось выманить из дупла горностая. Попадались и соболи, но за этим ловким и хитрым зверьком охотникам приходилось изрядно побегать. Случалось, до десяти вёрст продирались через чащу, и напрасно.
- Ишь какой проныра, - возмущался Игнат и прятал в колчан стрелу.
На исходе третьей недели Фёдор проснулся среди ночи, чего ранее никогда не было. Он увидел кошмарный сон. На лбу у него выступил холодный пот, щемило сердце. Будто наяву он узрел, как на заимке горит баня, а в ней мечется от окна к двери Ульяна с сыном на руках. Пламя вдруг вырвалось из-под тесовой кровли, объяло всю баню, она превратилась в восковую свечу и быстро догорела. Поднялся ветер и разнёс пепелище. Фёдор громко застонал, схватился за голову. Он поверил, что сон вещий.
Проснулся Игнат, спросил:
- Чем маешься?
Фёдор поделился с ним тем, что увидел во сне, и воскликнул:
- Господи милосердный, пусть это будет лишь адово сновидение!
Игнат, однако, сказал:
- Иди на заимку. Возьми Грая, он доведёт тебя.
И Фёдор суетливо, но всё-таки быстро собрался в путь. Игнат вышел из зимника следом и наказал собаке:
- Беги к Ефимье, Грай! К Ефимье!
Умный пёс повилял хвостом и, как только Фёдор встал на лыжи, натянул поводок. Фёдор оттолкнулся палкой, заскрипел под лыжами снег, и вскоре горемыка пропал между деревьями. Грай и Фёдор бежали без устали до полудня, потом упали в изнеможении под елью, немного отдохнули, Фёдор накормил Грая, и они побежали дальше. Впереди была ещё половина пути.
Сон Фёдора оказался вещим.
В минувший полдень на заимке появились две пароконные упряжки. Кони примчались к самому крыльцу, и из крытых саней выскочили пять воинов. Трое, с саблями наголо, ринулись в дом. Они влетели в горницу, где семья Игната собралась на трапезу. Здесь же была и Ульяна с сыном. Женщины в страхе замерли, дети испугались, и старшие попытались убежать.
- Всем сидеть! - крикнул матёрый бородатый воин, похожий обликом на чёрного ворона. - Кто княгиня Ульяна Оболенская? Ко мне!
В простой крестьянской одежде Ульяна мало чем отличалась от Ефимьи и Ксении. Но старший воин отметил её, крикнул:
- Вот ты быстро одевайся!
- Зачем? Что вам надобно? - наконец собралась с духом Ульяна. - Я никуда не пойду без мужа!
- Где боярин Фёдор Колычев? - спросил Ворон.
- Он в Новгороде, - не замешкавшись ответила Ульяна.
- Ложь сие, - возразил Ворон. - Нет его в Новгороде. Мы оттуда по государеву делу. Ты и муж твой - клятвопреступники. Быть вам перед государевым судом. - И Ворон схватил Ульяну за руку, потащил из горницы.
На беду заголосил Степа.
- Пусти, злочинец! - закричала Ульяна и вырвалась из рук Ворона, рванулась к сыну. - Дитятко! - крикнула она и тут же осеклась. "Господи, да они же и сынка изведут!"
Но было уже поздно. Ворон распорядился:
- Тишка, возьми змеёныша! - Сам крепко ухватил Ульяну за руку и заломил её за спину.
Воин, что был моложе Ворона, взял с лавки нагольный тулупчик и накинул его на плачущего Степу. Ефимья кинулась защищать его.
- Это моё дитя! - крикнула она.
Но третий воин встал на её пути и сильно толкнул. Ефимья упала на лавку близ печи.
- Сиди, пока и тебя не увели, - зло бросил он.
Воины наконец выбрались в сени, уводя Ульяну и унося её сына. В это время Донат, который ладил топором корыто в нижней клети, услышал шум-крики наверху и, как был с топором в руках, взбежал по лестнице. Увидел воинов и с криком: "Эй, тати, берегитесь!" - взмахнул топором, опустил его на плечо Ворона, рассёк до груди, и тот упал замертво. И второй воин, что нёс дитя, получил удар обухом по голове, упал. Но в сей миг вбежали те воины, кои оставались у саней, и один из них с ходу вонзил саблю под левую лопатку Доната. Он взмахнул руками, словно пытаясь взлететь, и рухнул на пол.
Воин, что вбежал снизу, по имени Кряж, спросил оставшегося в живых воина Василия:
- Как это вас леший угораздил под топор попасть?
- Чего пустое пытаешь? Княгиню держи! - И он толкнул Ульяну к Кряжу.
Тот подхватил её, вскинул на плечо, словно куль с житом, поспешил вниз, бросил Ульяну в сани, повернулся к Василию, который нёс Степу, спросил его:
- Спалить, что ли, осиное гнездо?
- Я те спалю! Игнат ничего не ведал о своих жильцах. Тащите Ворона и Тишку в сани и убирайтесь. А то и нам здесь лежать, как вернутся Фёдор с Игнатом, - распорядился Василий и добавил: - Меня в пути догоняйте. Близ князя я не задержусь. - Он набросил на Ульяну и Степу овчинную полость, ловко привязал её сыромятными ремнями к саням, вскочил на передок и яростно крикнул: - А ну пошли, каурые! - И кони с места пошли рысью.
Вскоре Кряж и Тишка стащили вниз убитых, уложили их в сани и тоже покинули заимку Субботы. В доме было тихо, лишь в глухих рыданиях исходила болью белолицая Ксюша, потерявшая свою первую любовь.
Рыжая лайка Грай и Фёдор прибежали на заимку спустя сутки после случившегося. Грай забежал в хлев и там нашёл хозяйку. Ефимья доила коров, до которых с утра руки не дошли. Она встала, сделала два шага к Фёдору и уткнулась ему в грудь.
- Горе-то какое, Федяша, - сказала она тихо и, проливая слёзы, поведала обо всём, что случилось на заимке минувшим днём.
Слушая Ефимью, Фёдор чернел на глазах. У него не хватило сил, и он опустился на пол, припорошённый сенной трухой, обхватил голову руками и замер. Сидел долго. Ефимья не утешала его, молча стояла рядом, комкая в руках мокрый от слёз передник.
Фёдор не помнил, когда пришло просветление. Он встал, поднялся в горницу, взял саблю, опоясался, спустился вниз, оседлал в конюшне своего коня и на рысях умчал за государевыми татями. Он шёл по санному следу, который вёрстах в десяти от заимки уходил в сторону от зимника, ведущего к Новгороду. Вёрст через пять санный след привёл его к пепелищу. Фёдор знал это место. Тут стояла охотничья избушка. Он заметил близ пепелища множество следов. Слез с коня и, толкаемый тяжёлым предчувствием, подошёл к сгоревшей избушке, обнажил саблю и стал ворошить золу. Она ещё не остыла. Ворошил долго, старательно, пытаясь отогнать гвоздём сидевшую мысль о том, что здесь нашли свою смерть Ульяна и Степа.
Крыша и потолок избушки рухнули на пол и перемешались с землёй, хвоей и листвой. И всё это толстым слоем прикрыло то, что находилось в избушке и сгорело. Спрятав в ножны саблю, Фёдор опустился на колени и принялся разгребать тёплую землю. Он трудился с остервенением, дабы всё перевернуть на пепелище и убедиться, что жена и сын не погибли в пламени пожара. Он добрался до плах, коими был выложен пол, расчистил его до очага и взялся отгребать землю в том месте, где обычно делали лежак. Он сгорел. И на нём, на этом лежаке, сгорела его Ульяша. Фёдор нашёл сперва обгорелую руку и под нею кусочек сыромятного ремня, коим, очевидно, Ульяша была привязана к плахам лежака. Он стал копать выше, и открылось плечо, потом грудь, шея и череп. Ульяша была распластана на спине, и Фёдор понял, для чего это было сделано. Добывая останки, он плакал и стонал от горя, гнева и ярости. Где должно быть шее, Фёдор нашёл золотой нательный крест на цепочке. И Фёдору показалось, что он потерял рассудок. Он завыл, словно одинокий волк. Обжигая руки, он с яростью продолжал разгребать землю и увидел между очагом и лежаком обгоревшее тельце сына. Под ним были остатки кожушка, в который тати завернули Степу.
Собрав останки в кучу, Фёдор грузно упал на неё и замер. Спустилась ночь, крепчал мороз, а Фёдор всё лежал не шелохнувшись. Он не издавал никаких звуков, и могло показаться, что он уснул. Ан нет, усталость не сломила его, хотя миновали сутки, в течение которых он ни минуты не отдыхал, не принимал пищи.
Лёжа грудью на бренных останках, Фёдор попытался представить себе, как всё произошло в этой избушке. Оно всплывало словно бы само собой. Звери, кои выкрали Ульяну и Степу с заимки, надругались над нею, а позже, исполняя чью-то волю, подожгли избушку, дабы скрыть следы страшного преступления.
Так всё почти и было. Одного Фёдор не мог открыть. Не воины, кои явились на заимку, надругались над Ульяной - сделал это князь Василий Голубой-Ростовский. Получив после расправы над старицкими удельщиками сан окольничего при дворе Елены Глинской, Василий испросил у неё позволения сыскать Фёдора Колычева и наказать его за измену великому князю. В Разбойном приказе через новгородских шишей ему назвали место, где скрывался Фёдор, и Василий не счёл за труд умчать в северные земли, дабы насладиться расправой над своим и государевым, как он считал, врагом. Когда Ворон увёл своих чёрных воинов на заимку, Василий остался в охотничьей избушке и дождался своего часа торжества, хотя и неполного. Жалел он, что не схватили Фёдора, что потерял двух воинов. Надругавшись над Ульяной во второй раз, князь отдал её на утеху воинам. Однако они не тронули притороченную к лежаку княгиню, а бросили из очага на сено лежака горящую головню, припёрли колом дверь и умчали следом за князем в Новгород.
Далеко за полночь, когда сознание Фёдора держалось на волоске, его конь заржал и где-то вдалеке отозвался другой конь. Потом донёсся скрип полозьев и близ сгоревшей избушки остановились сани. С них поднялись Ефимья и её старший сын. Он подошёл к коню Фёдора, а Ефимья подбежала к Фёдору, опустилась на колени и начала трясти его за плечи.
- Боярин, родимый, очнись! Очнись! - кричала она. И позвала сына: - Помоги!
Вдвоём они подняли Фёдора и повели к саням. Он немного пришёл в себя и тихо попросил:
- Соберите там моих...
Его положили на сани, укрыли медвежьей шкурой. Ефимья нашла в санях рогожный куль, вернулась к пепелищу и сложила в куль останки.
Когда Фёдора привезли на заимку, Ефимья напоила его крепкой медовухой, настоянной на целебных травах, уложила на полати, укрыла. Он проспал полночи и весь день. Но сон его был маетным, кошмарным. Ефимья и её дочь Ксения просидели возле Фёдора поочерёдно почти сутки. Когда же наконец он встал и вышел на свет, они ахнули: его буйные русые волосы покрыл мёртвый иней - ни одной живой волосинки.
Спустя ещё сутки вернулся из тайги Игнат. Погоревал с Фёдором и взялся ладить две домовины. Потом всей семьёй долбили мёрзлую землю и выкопали рядом с могилами родителей Игната ещё две могилы, предали земле тело Доната и прах княгини Ульяны и сынка Стёпушки. Ещё девять дней провёл на заимке Фёдор, да больше просиживал близ дорогих ему могил. А как девять дней миновало, стал собираться в путь. Он был молчалив и ни с кем не поделился, куда надумал уйти. Однако Игнат догадывался, что Фёдор отрёкся от мирской жизни и решил скрыться в какую-либо тихую обитель, где бы мог посвятить себя Господу Богу. Он оставил Игнату все деньги, лошадей, всё своё имущество. У Игната же попросил лёгкие санки, лыжи, сухарей и кожух. Ефимья сочла нужным положить в две торбы вяленой и копчёной рыбы, соли, луку, пшена, вяленого мяса, свежего хлеба и, конечно же, положила сухарей, лечебной медовухи. Ещё дала серебряный образок Божьей Матери.
- Обережёт тебя в пути Пресвятая Мать, родимый, - сказала она на прощание.
Перед расставанием Фёдор и вся семья Игната Субботы посидели, поплакали. С тем и ушёл из мира боярин Фёдор Колычев, держа путь на Север, на главную Полярную звезду.