- Батя Ксению не отпустил. Сам князь их в монастырь повезёт, - поведал он.
- Да ты не горюй, всё верно. Отец за честь дочери болеет.
Фёдор собирался недолго. Вместе с холопом собрал суму заплечную, харчей туда положил, баклагу хлебной водки - вот и сборам конец.
Шли не спеша, разговор завели. Фёдор спросил:
- Ты, Алёша, заниматься чем думаешь?
- Одна у меня стезя, как у батюшки, у деда и у всех Плещеевых, - к воеводству пойду. Десятским уже определён.
- А ежели семеюшкой обзаведёшься, тогда как?
- Всё едино. Россиянки терпеливы. У половины из них мужья в походах да в сечах жизнь проводят.
- Это верно. А я вот думаю о мирской жизни. Чтобы земля, лес, река всегда доступны были. Чтобы хлеб выращивать, в лес за зверем ходить, за грибами, в реке рыбу ловить - всё так просто, всё по-божески.
- Ты, Федяша, не тешь себя подобными благими желаниями: как пить дать ждёт тебя государева служба.
- Ну прорицатель ты, Алёша. Я и сам о том задумывался. Да буду тогда проситься в Посольский приказ.
Дорога шла лесом. Красиво в нём было, тихо. Алексей залюбовался им и сказал:
- Слушай, Федяша, а давай не пойдём в монастырь. Скучно там для нашей поры. Вот смотри - тропа, лоси, поди, протоптали. Уйдём за ними следом. Там снег растопчем под елью, палюшечку устроим, славно посидим возле огонька! У меня и кресало с трутом есть.
Фёдору затея оказалась по душе. Большей прелести и не придумаешь - пооткровенничать, притереться друг к другу. А палюшечка - то-то знатно! И друзья свернули с монастырской дороги на лосиную тропу, отшагав сажен двести, нашли там уютную полянку среди елей, разгребли валенками ещё неглубокий снег, наломали сушняку, поиграв силой, лапником запаслись, чтобы посидеть на нём. И вскоре в ранних январских сумерках запылал в лесной чаще костерок, потянуло дымком. Всё содержимое из заплечной сумы пошло в ход. Выпили хмельного, лучком, салом, говядиной закусили, а там пошли сердечные разговоры. Фёдор поделился с Алексеем, как глубоко в сердце ему запала княжна Ульяна Оболенская, да вот на пути стоит князь Василий.
- А ты дерзни, Федяша, дерзни. Васька тебе и в подмётки не годится. И уйдёт Ульяша за тобой, уйдёт! - Голос Алексея звучал уверенно. И сам он признался в сокровенном: - Как вернусь в Москву, так и зашлю сватов к Петру Ольговичу Лыгошину. Взяла его доченька Ксюша моё сердце в полон.
- Тебе проще, Алёша. А у нас с Ростовскими до кулаков или поножовщины дело дойдёт. Миром княжну не уступят.
- Это уж верно, - согласился Алексей. - Коварные они, Ростовские.
В душевных разговорах, в заботе о костре друзья не заметили, как наступила ночь, стал крепчать мороз. Вернулись они в Старицы, когда городок уже спал. Распрощались, обняв друг друга, ещё не ведая, что их новая встреча окажется такой же неожиданной, как и та, что случилась на волжском льду.
Княжна Ульяна долго болела. Ледяная вода всё-таки обожгла ей грудь, и у неё возникло воспаление лёгких. Лечили её дома мазями, отварами, молитвами, заговорами, страдали вместе с нею. Ей очень хотелось жить. И болезнь отступила. Чуть окрепнув, она попросила отца:
- Батюшка родимый, ты знаешь, за кого мне молить Бога. Позови его, я хочу ему поклониться.
Князь Юрий Оболенский-Меньшой души не чаял в своей старшей дочери, но на сей раз здравый рассудок встал над любовью и он ласково отказал:
- Сладкая моя, вот как встанешь на ноженьки, так и увидишь его в храме. А там как Бог даст...
Поведать правду князь Юрий не мог. Была у него встреча с будущим свёкром, князем Фёдором Голубым-Ростовским, когда Ульяна лежала в беспамятстве. И сказал ему Голубой так:
- В твоей беде, любезный, виноват Федька Колычев. Он подтолкнул санки к полынье и сына моего с них сбил. Холопов моих о том спроси. Пуще надо стеречь доченьку.
Князь Юрий знал истинную суть. Ответил:
- Чего уж тут виновных искать! Здоровье Ульяше тем не вернёшь. А беречь... Что ж, мы все под Богом ходим. - Понял Юрий Оболенский из разговора одно: Ростовские никому не уступят его дочь.
Ульяна была умница и поняла, что отец лукавил. Холопы, что несли её с Волги, ещё в церковной сторожке, где переодели княжну, рассказали ей, как всё было. И Ульяна теперь знала цену князю Василию. Отца она ни в чём не упрекнула.
- Ладно, батюшка, как Господь повелит, так и будет, - ответила она ему.
После этой короткой беседы с отцом княжна замкнулась, два дня не говорила ни с кем. Да будучи по нраву неугомонной, попросила мамку Апраксию принести ей бумаги, чернил, перьев и занялась рисованием. Рука у неё оказалась лёгкой и чуткой, глаз - зорким и острым. Да и воображение - богатым. Чистые листы оживали. Вот летит в вечернем небе архангел Михаил. Земля под ним тихая, покойная - сонная. Храм над рекой возник на другом листе. Над храмом три херувима резвятся. Полная луна светит. Всё в гармонии. Третий лист - откровение. Он написан нервной рукой, торопливо, может быть, на одном дыхании, потому значительно. Волга ещё подо льдом, да полынья чёрная виднеется. И вода в ней в движении, но тяжёлая, зловещая, словно окно в прорву. И в полынье она, Ульяна. И упал к ней ангел-спаситель, и она у него в руках. А поодаль жалкая фигурка чёрного гнома. И чёрные птицы над ним. И белые близ ангела-спасителя. Придёт час, и эти листы Ульяна покажет Фёдору. А пока юная княжна думала, как ей избавиться от чёрного гнома. И вновь по чистому листу летает тонкая, почти прозрачная ручка Ульяши, и твёрдо, точно рисует она то, что давно сложилось в её воображении. Над лесной заснеженной поляной парит белый орёл. Он только что бросил на землю чёрного гнома, и тот падает в круг стаи волков, ждущих свою жертву. Ульяше жалко гнома, она страдает, но гасит в себе жалость, потому как знает, что её рукой водила Божья сила.
Пришёл март, посинели снега, небо удивляло чистотой и глубокой голубизной. Ульяна уже поднялась с ложа и часами сидела у окна светлицы за рукоделием. Да наступил день, когда и в светлице ей стало тесно и душно. Её потянуло на вольный воздух, ещё в храм - помолиться. И на Благовещение Пресвятой Богородицы Ульяна вместе с родителями отправилась на Божественную литургию. Она волновалась. Её и влекло в храм и одолевал страх показаться там. Знала, что встретит Фёдора и Василия, но не ведала, как себя вести. "Хорошо бы, - думала она, - чтобы "чёрного гнома" там не было". А что же Фёдор? Быть ему в храме? "И уж не он ли её ангел-спаситель?" - спросила себя с удивлением Ульяна. И ответила без сомнений: "Да он же, он!"
Судьба оказалась милостивой к Ульяне. Её отец знал, что князья Ростовские ещё неделю назад укатили в Москву, и теперь ему хотелось исполнить просьбу дочери, отблагодарить Фёдора Колычева за её спасение. И он сказал, когда подошли к собору:
- Ульяша, ежели Фёдор Колычев в храме, ты вольна подойти к нему и поклониться. И я поклонюсь, и матушка тоже.
Уходя из дому, князь Юрий взял из своих сокровищ меч, который достался ему по наследству от предков и с которым кто-то из них ходил на Куликово поле и бился с ордынцами. Рукоять меча была украшена драгоценными камнями, отделана золотом.
Он завернул меч в льняную пелену и передал холопу, дабы тот принёс его в собор.
От слов отца у юной княжны забилось сердце, чего ранее с ней не бывало. Войдя в храм, где ещё не так много было богомольцев, она посмотрела в тот край, где всегда молились Колычевы. Но что же? "Ангела-спасителя" она не увидела, только его матушку боярыню Варвару, батюшку Степана и сестёр. Ульяна почувствовала, как падает сердце. Ан нет, радость рядом. Фёдор покупал свечи и видел, как вошли в собор Оболенские. Он подошёл к ним и поклонился.
- С праздником вас, князь-батюшка и княгиня-матушка, - сказал Фёдор и сделал ещё поклон. - И тебя с праздником, а также с выздоровлением, княжна Ульяна.
Всё было так неожиданно, что юная княжна растерялась, да быстро одолела растерянность, смело и решительно шагнула к Фёдору, приподнялась на цыпочки и поцеловала его.
- Да хранит тебя Господь Бог многие годы, ангел-спаситель, - громко сказала она.
И многие в храме увидели, как княжна поцеловала молодого боярина, услышали возглас Оболенской. Кому сие было в удивление, но таких мало оказалось, а кто не забыл случай на Волге, те одобрили порыв княжны. Да были в храме послухи князей Голубых-Ростовских, и самый пронырливый из них Судок Сатин, кои доглядывали за каждым шагом княжны Оболенской и теперь приготовили её жениху "хороший подарок". Видели холопы Ростовских и то, как после службы князь Юрий Оболенский перепоясал Фёдора Колычева мечом в богатых ножнах.
С этого дня не было часу, чтобы шиши Ростовских потеряли из виду Фёдора Колычева и княжну Оболенскую. Они же перестали замечать вокруг себя вся и всё, жили одним: ожиданием встречи. Где и как они встречались, о том не думали, лишь бы увидеть друг друга. Но самым доступным местом их свиданий всё-таки были храмы. Там они могли сказать несколько слов, прикоснуться рукой к руке и насмотреться глаза в глаза. Расставаясь, говорили: "До встречи, желанный", "Я буду ждать её, лебёдушка".
После болезни юная княжна повзрослела, и всё у неё входило в пору цветения, всё было яркое, пленящее. Вот она по тёплой майской весне пришла в храм в платье-далматике, греческого покроя, и стало видно, как стройна и благородна её фигура. Толстая светлая коса с вплетённой в неё золотой и пурпурной камкой легла по спине ниже пояса. На голове голубая коруна-обод с венчиком из зелёных листьев и бирюзовых цветов. То женскому глазу любопытно, да непорочна юная княжна, оттого и гирлянды из цветов и листьев на коруне. Всё на ней красиво, а лицо Ульяши, на зависть старицким девицам, прекрасно. Ни одной неверной и жёсткой чёрточки, ни одного неверного штриха не сделала природа на нём. Потому не только Фёдор не спускал с неё глаз, хотя в храме сие грешно, но все старицкие молодцы и мужи тянулись оком к юной княжне.
Ульяну такое внимание к ней не смущало, потому как для неё в храме светило лишь одно лицо - лик ангела-спасителя. Её не пугало то, что горожане, кои знали о помолвке княжны с князем Василием, подумают о ней, видя, как с каждым днём она всё дальше удаляется от своего жениха. Себе она говорила: "Так угодно Всевышнему, и я покоряюсь ему". Ниточка за ниточкой, день за днём она связывала своё чувство, имя которому любовь, с судьбой москвитянина Федяши и того не страшилась.
И когда вернулись из Москвы со службы государю Василию князья Ростовские, то молодого князя и его отца Фёдора мало чего ждало утешительного. Послухи и видоки выложили всё из карманов, что накопили во время отсутствия князей в Старицах. Особенно богатым был "улов" у видока Судка Сатина и старшего из доглядчиков, мосластого мужика Фрола. Они докладывали князьям, где и в какие дни видели княжну Ульяну, что слышали из их с Колычевым разговоров.
- Ноне Ульянея в посаде Покровского монастыря пропадает. Взяла волю у батюшки с матушкой бегать туда. И Федька при ней денно находится, - выкладывал своё Судок Сатин.
- Что же они там делают, порочные? - спросил князь Фёдор.
- О том мне ведомо, батюшка, - вмешался Фрол. - Кума моя сказывала, что Ульянея парсуны вышивает, ещё образа пишет и посадскую ребятню чему-то наставляет.
- А Федька что делает? Не при ней ли сиднем сидит? - осведомился старый князь.
- Он с монахами топором робит. Часовню бревновую ставят, - ответил Фрол.
- Так, - молвил князь Фёдор и посмотрел на сына. - Вот с завтрева ты и будешь Ульянею туда провожать, коль не хочешь потерять её!
- Батюшка, да что проку! - воскликнул князь Василий. - Нос от меня Ульяна воротит. И пока Федька здесь, так и будет.
Князь Фёдор выпроводил из покоя Фрола и Судка Сатина, спросил сына:
- Что же теперь повелишь с ним сделать? Я не великий князь.
Василий к отцу поближе приник, прошептал:
- А то, батюшка, что на Волге омуты глубокие есть. Вот и...
- Что же ты меня в сидельницу за сторожа надумал упрятать?! - И схватил сына за грудь, потряс, кулаком погрозил: - Смотри у меня! Эко удумал! Да в Старицах всем собакам ведомо, чья невеста Ульяна! Да и другое всем известно, что ухажёром у неё Федька Колычев! Ежели пропадёт он, что скажет народ?
- А коль так, батюшка, то мне не нужна порченая невеста! - разгорячился молодой князь. - Ведь это ты ищешь родства через Оболенских со старицким князем.
- Замолчи и не доводи меня до белого каления! - крикнул князь Фёдор и уже спокойнее сказал: - Дурень ты, сынок. Ты же Федьке подарок делаешь!
- Так я и говорю, родимый, на одного тебя надежда, - льстиво произнёс младший Ростовский.
- То-то, уразумел, - смягчился князь Фёдор. - Да мы нонешними днями избавимся от него. И о Старицах забудет до конца века.
- Верю, родимый: коль ты взял дело в свои руки - исполнишь, - масляным угостил сын отца.
- Ишь ты, хорошо тебе сидеть за моей спиной. Ладно, иди отдохни с дороги, а я сбегаю к Оболенскому-Большому. Он вчера ещё прикатил в Старицы.
Князь Юрий Александрович Оболенский-Большой, троюродный брат князя Юрия Александровича Оболенского-Меньшого, приехал в Старицы на побывку к семье. Он пополнил в Москве свой полк и собирался с ним на береговую службу, да ждал повеления великого князя Василия, дабы знать, где встать на Оке против ордынцев. Как встретились на подворье Оболенских два князя, так Фёдор Голубой-Ростовский и сказал:
- С тобой бы пошёл на рубеж, любезный, постоял бы плечом к плечу, да беда домашняя приключилась.
- То мне ведомо от братца. Чем же тебе помочь?
- За тем и пришёл, князь-батюшка. Как будешь в Москве встречаться с великим князем, молви ему, чтобы Федьку Колычева на береговую службу отправил.
- Только-то? - удивился и впрямь большой, крепкий князь Юрий Александрович. - Туда он, поди, и сам в охотку пойдёт.
- Так ты его в передовой полк, любезный, спроворь. За такую услугу до гробовой доски благодарен буду.
- Ну полно. Всё исполню в честь нашей дружбы. И недели не пройдёт, как Федяшку крикнут из Стариц. Теперь же нам в трапезную пора. - И повёл Ростовского за собой. - Фряжского изопьём. Завтра чуть свет и в стольный град выступаю.
- Эко знатно. Снял ты с моей души камень тяжкий, батюшка Юра, - бодрым голосом возвестил князь Фёдор, смакуя удачное посещение князя Оболенского-Большого.
Той порой Ульяна и Федяша жили своим. Встречались каждый день и многие часы проводили вместе. Потому не прошло и трёх дней с отъезда князя Оболенского-Большого, как страх потерять честь рода взял верх над всеми другими чувствами и над здравым разумом князя Фёдора Ростовского и он пустился во все тяжкие. В бессонные ночи старый князь представлял себе, как Ульяна и Федяша тешатся, как княжна, согретая ласками и лестью, теряет над собою власть и отдаётся Федяшке, впадая в сладострастие. И князь Фёдор, не выдержав испытания больного воображения, дерзнул на самосудную расправу над боярским сыном.
Фёдор Колычев ещё ничего не ведал о близком крутом повороте своей судьбы. Летний погожий день клонился к вечеру, когда он пришёл в посад Покровского монастыря. Там, у мастерицы Аграфены, его ждала Ульяша. Её привезли в посад в полдень, и она вместе с Аграфеной вышивала сакос - короткий стихарь с небольшими рукавами для старицкого епископа. Наступал его день ангела, и Ульяна с Аграфеной готовили ему подарок от монастыря. Вышивания у них было ещё много, и они спешили, засиживаясь до позднего вечера. К концу дня за княжной приехал слуга в лёгкой коляске, но она по просьбе Фёдора, да и по своему желанию отправила слугу домой одного. Сама же с Фёдором ушла на прогулку берегом Волги. И это были самые счастливые часы жизни Ульяши и Фёдора.
Давно уже погас вечерний закат, приближалась полночь. Но Ульяша и Фёдор забыли о времени. Найдя сосновый пень, они сели на него, укрылись одним кафтаном, и Фёдор возносил старинные былины или рассказывал, как ходил по рекам Пинеге и Северной Двине до Белого моря.
- Там летние ночи светлы, как благостные дни, а по берегам всюду поднимаются сказочные селения, и люди в них добры, как матушка с батюшкой. И рыбы в Пинеге и Двине столько, что её берут руками, как из садка. Днём мы с батюшкой покупали у охотников меха, ещё жемчуг, который северяне добывают в Пинеге, а по ночам плыли.
- А девицы какие на Пинеге? - с лукавой улыбкой спросила Ульяна.
- Не знаю, я их не видел, - бесхитростно ответил Фёдор, а поняв уловку княжны, засмеялся: - Ой, хитра ты, Ульяша. Да лучше тебя во всём белом свете не найдёшь. - И Фёдор, сильнее прижав к себе девицу, приник к её губам.
В эту минуту и навалилась на них беда. Что-то зашуршало, зашумело у них за спиной по обрыву, и не успел Фёдор повернуться, как страшный удар по голове свалил его на землю и он потерял сознание. Его взяли за руки и поволокли. В другой миг чьи-то сильные руки схватили Ульяну, на голову ей накинули холст, связали по туловищу и куда-то понесли. Она пыталась кричать, но насильники зажали ей рот, и она вскоре сомлела. Сколько и куда её несли, она не ведала, а пришла в себя тогда, когда её привязывали спиной к какой-то толстой валежине. Она вновь попыталась позвать на помощь, но верёвка перехлестнула ей рот, и она снова потеряла сознание.
Несчастная не знала, что спустя минуту-другую к ней подошёл князь Василий, оголил её до грудей и ласкался к ней, целовал её тело всё неистовее и, потеряв рассудок, снасильничал. Насытившись, прикрыл её тело сарафаном и скрылся. Три холопа, кои таились неподалёку, убежали следом.
Сколько пролежала в беспамятстве Ульяша, она не могла сказать, а когда пришла в себя, услышала голоса, крики, люди звали её: "Ульяша! Ульяша! От-зо-вись!" Наконец к ней кто-то подбежал, и она узнала голос отца: "Это она, это Уленька, моя дочь!" И ещё кто-то крикнул: "Дайте нож!" И упали на землю верёвки, холст был скинут с головы Ульяны, она глянула на свет Божий, почувствовала боль в животе, поняла, что с нею случилось, и в третий раз потеряла чувство. Князь Юрий и его слуги бережно подняли Ульяну на руки и понесли её лесом к дороге, там положили на возок, укрыли пологом и повезли в Старицы.
Фёдор пришёл в себя лишь на другой день. Он открыл глаза, осмотрелся и осознал, что лежит в глухом овине, на соломе. Он пошевелился, но напрасно: руки и ноги были перетянуты сыромятными ремнями. Голова у него гудела от звона, словно колокол, когда бьют в набат. Его тошнило. Он попытался вспомнить, что с ним случилось, и не смог. В голове, казалось, было пусто. Он закрыл глаза и попробовал вспомнить лицо Ульяны, но боль и звон в голове так крепко запеленали память, что из неё ничего нельзя было добыть. Фёдор не сдавался, напрягал силы и одолел немочь. Вначале он увидел глаза Ульяши. Они светились чисто и ясно, словно утешали Фёдора: "Любый, наберись терпения, и всё будет хорошо".