- Меня вот что интересует: вы можете предполагать, что в случае войны нам придется вести боевые действия не только на территории врага, но, возможно, и на нашей территории?
- Безусловно, - с убежденностью ответил Чумаков. - При нынешней маневренности войск можно создавать перевес сил на самых неожиданных направлениях.
- Верно. Посему не исключена и партизанская борьба… Исходя из этого, Народный комиссариат по военным и морским делам дал нам указание наряду со многими мерами приступить к подготовке руководящих партизанских кадров. Это, разумеется, строжайшая военная тайна.
- Понимаю, - кивнул Чумаков.
- Мы уже создали школу, подобрали надежных людей и приступили к их обучению. - Якир помедлил, оценивающе вглядываясь в лицо Чумакова. - Вы не могли бы прочитать небольшой курс лекций из истории партизанского движения? Конечно, и с рассмотрением в историческом аспекте т а к т и к и действий партизан в тылу врага.
- Пока все свежо в памяти, товарищ командующий, - с готовностью ответил Чумаков. - Недавно сдавал госэкзамены по истории войн и военного искусства.
- Романову Нилу Игнатовичу?
- Так точно.
- Тогда справитесь. - В глазах Якира промелькнули молодые огоньки. - Я тоже когда-то учился у Нила Игнатовича… Что бы вы считали нужным включить в программу?
- Если минимально… - Чумаков чуть помедлил, раздумывая, - то можно вспомнить о крестьянской войне Ивана Болотникова, обстоятельнее - о том, как Наполеон, придя в Москву, оказался в ловушке, которую устроили ему Кутузов Тарутинским маневром войск, а Денис Давыдов - действиями партизан. И о партизанской борьбе в гражданскую войну… А над тактикой войны в тылу врага надо размышлять с позиций современной военной техники.
- Тоже верно, - согласился Якир. - Вы обязательно познакомьтесь с Ильей Григорьевым - есть у нас такой весьма опытный специалист по подрывному делу. Он очень серьезно занимается тактикой партизанской борьбы.
Чумаков впервые увидел инженера Григорьева, когда вместе с начальником партизанской школы зашел в комнату, где тот проводил занятия. Отдав рапорт начальнику, Григорьев указал Чумакову свободное место за столом, приняв его за нового слушателя школы. Чумаков присел на стул и уже через минуту действительно почувствовал себя учеником. Григорьеву было не больше тридцати. У него волевое лицо с крупными чертами, спокойные, много видевшие глаза. Он неторопливо рассказывал о разных видах взрывчатки, о капсюлях-детонаторах, замыкателях, фитилях, взрывателях, как о живых существах, со своими особыми характерами, привычками, капризами. Чертил на доске мелом схемы, конструировал на столе мину-малютку. Все казалось очень интересным, простым, и верилось, что, возьмись Илья Григорьев делать сейчас мину из ножки табурета, из карандаша или куска мела, сделает тут же.
Потом они познакомились.
Григорьев оказался весьма общительным человеком, одним из тех, с кем уже вторая встреча приносит радость. Покоряли его убежденность в правильности собственных взглядов и умение со спокойной последовательностью отстаивать их. В первой же беседе с Чумаковым он обстоятельно доказал, что в тактике партизанской борьбы главным надо считать взрывы мостов, железных дорог, военно-промышленных сооружений, уничтожение транспортных средств, линий связи, штабов, складов боеприпасов и горючего. Не согласиться с этим было нельзя, и Чумаков, готовясь потом к лекциям, углубленно размышлял, как должны действовать партизаны, осуществляя ту или иную операцию.
Дороги их разошлись неожиданно. Илья Григорьев уехал с группой будущих партизанских командиров на практические занятия, а Чумакова в это время перевели в Московский округ начальником штаба дивизии.
Началась испанская эпопея. Военный советник Иоганн, он же Федор Чумаков, не раз слышал о дерзких налетах республиканских подрывников во главе с неким Рудольфом на тыловые коммуникации фашистов. Они взрывали мосты, пускали под откос воинские эшелоны, нападали на автомобильные колонны. И когда об этом заходила речь, всегда восторженно называли имя Рудольфа.
В один из июльских дней 1937 года под Сарагосой, в седой от пыли и зноя оливковой рощице, где размещался командный пункт стрелкового полка, к Чумакову явился знаменитый Рудольф, чтобы договориться о переходе в тыл врага через линию батальонов группы подрывников. Увидели друг друга и замерли с открытыми от удивления ртами. Перед Чумаковым стоял Илья Григорьев с коричневым от загара лицом, в запятнанном шоферском комбинезоне и выцветшей пилотке.
Первую минуту разговаривали восторженными междометиями, ахали да охали. Радовались встрече, как мальчишки. А потом, когда улеглось возбуждение, наступили тревожные раздумья. Чумаков и Григорьев уже знали об арестах на родине и о том, что осуждены и расстреляны (как враги народа) многие военачальники… Трудно было поверить в это.
Никто еще тогда из простых смертных точно не знал, где правда, а где неправда. Впереди ждала томящая душу неизвестность…
Когда Микофин внес в комнату дымящийся кофейник, Чумаков сказал, продолжая прерванный разговор:
- Думаю, что меня сия чаша миновала только благодаря тому, что я находился в Испании.
- Ерунда! - запальчиво возразил Микофин. - Был бы в чем виноват, не пощадили б и тебя. Можешь мне верить: я два года занимаюсь кадрами и кое-что успел повидать…
Из коридора донесся басовитый телефонный звонок - продолжительный и нервный.
- Дают Ленинград, - уверенно сказал Микофин. - Иди.
Федор Ксенофонтович догадался об этом и сам, ибо так звонят только с междугородной станции. Он торопливо поднялся, загремев стулом, и широким шагом вышел в коридор. Только снял трубку, как тут же услышал нетерпеливый и приглушенный расстоянием голос Ольги:
- Да, да!.. Квартира слушает!
- Здравствуй, это я. - Федор Ксенофонтович с недовольством покосился на многочисленные, шеренгой выстроившиеся вдоль коридора двери, из которых, будто невзначай, выглядывали любопытные.
- Феденька, здравствуй, милый! Я целый вечер не отхожу от телефона! - затараторила Ольга. - У тебя все в порядке? Я почему-то нервничаю.
- У меня все нормально… Но очень плохи дела Нила Игнатовича. Тяжело болеет… - Федор Ксенофонтович хотел было рассказать о посещении госпиталя, но, расслышав, как заохала, запричитала Ольга, ощутил необъяснимое раздражение и грубовато сказал: - Твои охи ему ничем не помогут! Надо ждать самого плохого. Позвони Софье Вениаминовне, поддержи старенькую.
- Непременно, Феденька, непременно… Ох, боже мой!..
- Слушай дальше!.. Сейчас я выезжаю в Минск, а двадцать второго, в воскресенье, уже буду на месте, в Крашанах… Это небольшой городишко в Западной Белоруссии.
- Не забудь же позвонить, как приедешь!.. Слышишь?
- Слышу! А если не дозвонюсь, передай твоим гостям привет.
- Почему ты сердишься, Федор? - В голосе Ольги просквозила слеза. Не дожидаясь его ответа, она опять заговорила быстро, словно боясь, что он не дослушает: - Не откладывай с нашим переездом! Я уже все продумала, какие вещи отправить багажом, какие взять с собой. Ирина будет готовиться в институт там…
- Ирина дома?
- Ну какой же ты!.. У нее сегодня выпускной вечер!
- А-а, верно… Ну, желаю тебе всего…
- И тебе, Феденька!.. Звони и скорее забирай нас! Целую тебя, милый…
Не дослушав последние слова Ольги, Федор Ксенофонтович повесил трубку и вернулся в комнату, заполнившуюся теплым запахом кофе.
- Поговорил? - спросил Микофин.
- Спасибо, все в норме, - устало ответил Федор Ксенофонтович; он вытер платком влажный затылок и, присаживаясь к столу, придвинул к себе чашку с кофе. - Давай по последней. Стременную, как говорят казаки.
- Стременную так стременную. - Микофин наполнил рюмки и, дружелюбно глядя на своего гостя, прочувствованно изрек: - За твою, Федор, новую судьбу!
- Бойся судьбы тогда, когда она расточает ласки, - с ухмылкой сказал Федор Ксенофонтович и притронулся своей рюмкой к рюмке Микофина.
- К чему это ты? - с удивлением спросил Микофин. - Твоя военная судьба не очень-то щедра. Некоторые наши сокурсники уже армиями командуют.
- Да я так, вообще, - нехотя ответил Федор Ксенофонтович и, взглянув на часы, начал застегивать воротник гимнастерки. - Пора трогаться на вокзал.
- Не торопись, Федя. У подъезда ждет машина, - успокоил Микофин. - Только в машине лишнего не говорить.
- Да обо всем уже переговорили. - Федор Ксенофонтович отхлебнул кофе.
- Так ты полагаешь, что не стоит придавать особого значения словам нашего Нила Игнатовича?
- Нил Игнатович анализирует только события, но он не чувствует атмосферы, в которой эти события происходят. - Микофин со значительностью посмотрел на собеседника: - Нам, кадровикам, наверняка сказали б, как надо напутствовать людей, которых отправляем в приграничные части… Подготовка к войне - это не тайная вечеря. Ее не скроешь.
- В том-то и дело, что Гитлер ведет подготовку на глазах у всего мира.
- Значит, не та подготовка и не с теми намерениями, если Генштаб не бьет тревогу.
Взглянув на часы, Чумаков поднялся:
- Поехали. Люблю иметь запас времени…
5
Только одни сутки позади, а Ленинград уже казался в далекой временной дымке. И уже для генерала Чумакова вторая дорога после Ленинграда. Поезд Москва - Минск набирал скорость.
Все, что услышал Федор Ксенофонтович в Наркомате обороны и в Генштабе, от Нила Игнатовича и от Микофина, - все это рождало гнетущую сумятицу чувств, далеко отодвинув, сделав мелкими и смешными все иные тревоги. Хотелось быстрее вырваться из душного вагона и оказаться близ границы, в штабе корпуса, в незнакомом городишке Крашаны.
Казалось, что там все станет яснее и не будет томить мучительная мысль о том, что большие войны всегда восходят весной.
В Минске, на перроне, Федора Ксенофонтовича ждала приятная неожиданность. Когда он вышел из вагона, к нему подошли высокий худощавый полковник в танкистской форме, с длинным, слегка морщинистым темноватым лицом, и боец в новеньком синем комбинезоне.
- Товарищ генерал Чумаков? - со сдержанной улыбкой спросил полковник, приложив руку к фуражке.
- Да, - с удивлением ответил Федор Ксенофонтович.
- Разрешите представиться, товарищ генерал-майор. Полковник Карпухин!.. Степан Степанович. - И, чуть подавшись к Чумакову, тихо добавил: - Ваш начальник штаба. А это, - кивнул на бойца, - водитель вашей машины красноармеец Манджура.
Манджура покраснел от смущения, но приосанился, лихо откозырял и звонко щелкнул каблуками сапог.
Федор Ксенофонтович с радостью пожал руки полковнику и красноармейцу.
- Как узнали о моем приезде, Степан Степанович?
- Приехал вчера по делам в штаб округа, зашел к кадровикам, а они сказали, - ответил Карпухин. - Вот и решил встретить. А как же иначе?
Шофер, подхватив чемодан генерала, понес его через вокзальное здание к машине, а Чумаков и Карпухин неторопливо пошли вслед за ним.
Федор Ксенофонтович обратил внимание, что на перроне и в вокзале много командиров, сержантов, бойцов.
- Что за великое переселение? - спросил он, с интересом оглядываясь по сторонам.
- В отпуск мчатся, - ответил полковник Карпухин. - До опровержения ТАСС отпуска были отменены, а сейчас разрешили.
У Федора Ксенофонтовича тоскливо заныло сердце: ему вспомнился разговор с профессором Романовым.
Привокзальная площадь встретила веселым перезвоном трамваев, предвоскресной хлопотливостью людей, ярким солнцем, во всю мочь палившим с голубого и чистого неба.
Был субботний день 21 июня, последний мирный день. Но об этом знали с полной определенностью только по ту сторону границы. Даже томившиеся в лесах от напряженного ожидания немецкие диверсанты, заброшенные на нашу территорию в форме командиров Красной Армии, пограничников и работников милиции, точно не ведали, когда наступит этот тяжкий для советских людей час. Они ждали парольного сигнала по рациям.
Попасть на прием к командующему округом с утра генералу Чумакову не удалось, и он, пренебрегая условностями, начал вместе с полковником Карпухиным хлопотать в разных отделах и управлениях штаба о нуждах формирующегося корпуса. А в середине дня опять направился к командующему - генералу армии Павлову.
В приемной Федора Ксенофонтовича встретил щегольски подтянутый, в сверкающих коричневым блеском ремнях порученец. Почтительно, извиняющимся тоном он сообщил генералу Чумакову, что в кабинете командующего находятся на докладе начальник штаба округа генерал-майор Климовских и начальник оперативного отдела генерал-майор Семенов.
- Подождете или прикажете доложить? - спросил у Чумакова.
- Обожду, пока командующий освободится. - Федор Ксенофонтович повесил на стоячую гнутую вешалку фуражку и, окинув безразличным взглядом обширную приемную, расслабленно опустился на стул. Ему хотелось встретиться с генералом армии Павловым один на один, хотелось по всей уставной форме доложить о своем назначении на должность командира механизированного корпуса и посмотреть, как встретит его однокашник по академии и соратник по боям в Испании.
Испания… Тяжелый, удушливый зной, "наступление огнем" - пальба из окопов без передышки, пока не кончались боеприпасы, а со временем куда более серьезные бои, удачи и поражения.
Чумаков, он же военный советник Иоганн, не раз встречал там на разных участках фронта командира танковой бригады Павлова… Всего лишь четыре года прошло с тех пор! Много это или мало, если командир бригады уже успел стать генералом армии, командующим военным округом, и не простым округом, а особым, одним из самых крупных?.. За это время он, Федор Чумаков, переступил только единственную, хотя и нелегкую ступеньку - от полковника до генерал-майора.
Нет, не зависть притронулась к сердцу Федора Ксенофонтовича. Он ощутил тревогу… Ведь не так это просто вчерашнему командиру бригады или даже в недавнюю финскую войну командиру корпуса вдруг увидеть на петлицах своей гимнастерки пять звезд генерала армии!.. Целых пять, хотя уже только две возводят командира в иной, высший ранг, свидетельствующий о его воинской зрелости и огромном опыте, добытых на трудных дорогах многолетней армейской службы. Каждый, кто удостаивается первых генеральских звезд, особенно первых (такова уж природа характера военного человека), будто обновляется душой и телом, приобщается к особенным людям, наделенным высочайшей властью и окруженным глубоким почетом в армии и народе. И такой человек, испытывая бездну радости и гордясь генеральским званием, старается делом и словом, каждым своим шагом соответствовать этому высокому и почетному званию, памятуя, что оно ко многому обязывает.
Но как же чувствует себя простой смертный, если судьба вдруг с такой стремительностью вознесла его к полному и наивысшему созвездию генеральских отличий, сверх которых уже рукой подать до самой ослепляющей - маршальской звезды, обвитой золотом лавровых листьев? И могут ли эти отличия заменить ему то многое, не выстраданное в нелегкой армейской службе, в напряженных штабных и полевых учениях и в тиши академических аудиторий, где в своей разнообразной совокупности неторопливо постигаются глубины военного опыта, постепенно созревает полководческий талант? Или Дмитрий Григорьевич Павлов отмечен особой одаренностью, позволившей ему в кратчайший срок настолько постичь вершины военного искусства и так подготовить свой характер, что не дурманит ему голову многозвездная высота, на какую вознесся, что уже способен он управлять множеством войсковых организмов, составляющих единую многоликую ратную силу, именуемую военным округом, который на четыреста пятьдесят километров в приграничную ширь и до трехсот километров в глубь Белоруссии раскинул объединенные в три общевойсковые армии десятки дивизий, корпусов и самых различных частей специального назначения?.. Родился ли из отважного командира Павлова полководец Павлов?.. И понимает ли новый генерал армии, что он лично ответствен за боеготовность одного из самых мощных авангардов в Красной Армий, заслоняющего собой главные ворота в Советское государство?
Многих подобных выдвиженцев знает Федор Ксенофонтович. Конечно же, это самые подготовленные и волевые командиры. Тут уж ничего не скажешь: немало пришлось приложить усилий, чтобы в армейском многолюдье найти наиболее способных, дабы облечь их высокой властью и возложить на них большую ответственность. Генерал Чумаков не может без улыбки вспоминать, как иные из нежданно-негаданно взлетевших на непомерно высокий пост долго чувствуют себя не в своей тарелке. Бывает, что поначалу больше размышляют над тем, как лучше внешне соответствовать своему новому положению - изысканностью формы, своеобычной манерой поведения и общения с подчиненными… И подчас проходит немало времени, а человек как бы пребывает при должности, будто играет чужую, плохо отрепетированную роль, благо другие чины службы ревностно исполняют все необходимые функции по ранее установившемуся, затвержденному инструкциями порядку. А вот новому командиру или начальнику сразу возвыситься над должностью, стать ее живой плотью, стать мозговым центром для всех окружающих и с пониманием своей ответственности, без промедления начать делать дело с вызывающей уважение естественностью - на это не у каждого хватает уверенности и разума.
Внимание Федора Ксенофонтовича привлекла лежащая рядом на подоконнике газета, сложенная так, что в глаза бросался заголовок: "Сообщение ТАСС". Взял ее в руки, развернул, пожелтевшую на солнце, сухо шуршащую. Это были "Известия" от 14 июня.
Подавил вздох, стал уже в который раз читать знакомые строки. Сейчас, после разговора с Нилом Игнатовичем Романовым, каждая фраза официального сообщения отдавалась в сердце тоскливой болью.
ТАСС опровергал муссируемые в иностранной печати слухи о "близости войны между СССР и Германией", о том, что Германия будто бы предъявила Советскому Союзу претензии территориального и экономического характера, а Советский Союз в ответ якобы сосредоточивает свои военные силы у границ с Германией. В заявлении ТАСС высказывалось предположение, что эти слухи являются неуклюже состряпанной пропагандой враждебных СССР и Германии сил, заинтересованных в расширении и развязывании войны. Высказывалось также предположение, что "…происходящая в последнее время переброска германских войск, освободившихся от операций на Балканах, в восточные и северо-восточные районы Германии связана, надо полагать, с другими мотивами, не имеющими касательства к советско-германским отношениям…".