Павлов стал размышлять над тем, что и нарком с постоянной строгостью всегда внушает - держаться в приграничных районах осмотрительно, да и Сталин не раз напоминал, что немецкая военщина жаждет воспользоваться любым поводом для развязывания войны против СССР. Разумеется, ничего нового для Павлова в этом не было. Он и сам не уставал твердить командармам, работникам штаба и политуправления о том, что немцы могут спровоцировать войну и наша задача - не поддаться на провокации. Но когда эту истину столь категорически сформулировал маршал Кулик и когда она в сознании Павлова легла рядом с предостерегающими словами профессора Романова, он вдруг уверовал, что только здесь его и может подстеречь опасность. Словно туман развеялся с души. Если до сих пор делал все, чтобы даже случайный выстрел не прозвучал на нашей стороне границы, то с этого момента накрепко завинтил гайки: в корне пресекал "немцебоязнь", пресекал "чрезмерные" опасения штабов войск прикрытия и любые их попытки противопоставлять что-нибудь явное приготовлениям гитлеровцев по ту сторону границы. И при этом глубоко верил, что, если Москва предупреждает так строго, значит, ей виднее, значит, Генштаб и Наркомат иностранных дел хорошо знают военно-политическую ситуацию и не прозевают в случае чего… В угрозу войны ему не хотелось верить и потому, что войска округа к ней были далеко не готовы, а он как командующий еще не сделал многого из возможного, что сделал бы, если б верил, что война все-таки грянет.
25
И вот, словно пришедшие из дурных снов, опасения и тревоги обернулись страшной явью. Этим утром в землянку, где Павлова содержали под стражей, вошел незнакомый ему старший батальонный комиссар. Возрастом он был заметно старше Дмитрия Григорьевича, склонный к полноте, с не очень густой, в дымчатой седине шевелюрой, темными нахмуренными бровями, бледным, тщательно выбритым лицом. Трудно было бы угадать характер этого человека с крепким ртом, если б не каштановые, в зеленых искорках глаза, смотревшие с участливой внимательностью. В них светились повелевающий ум и твердость убеждений.
Хотя Павлов не отличался особым умением быстро и глубоко вникать в свойства человеческого характера, тем более если речь шла о человеке не столь высокого воинского звания и, видимо, положения, он, вглядевшись в лицо и глаза старшего батальонного комиссара и ощутив властную силу его ума, предположил, что разговор будет сложным. С каменным лицом выдержал его встречный изучающий взгляд, как бы давая понять, что всякое уже видел в жизни и что даже в этом блеклом одеянии, сидящий на жалкой пружинной койке, он не считает себя лишенным высоких званий и больших заслуг перед государством.
Старший батальонный комиссар, видимо угадав мысль Павлова, глубоко вздохнул, понимая нечто, недоступное Павлову в его нынешнем положении. И, подавляя в себе волнение, сказал:
- Вы требовали встречи с наркомом обороны…
- Я и сейчас требую, - с напряженным спокойствием ответил Павлов.
- Нарком не может оставить командный пункт фронта. Я представляю руководство следственной части…
- Ни на чьи вопросы, пока я не побеседую с маршалом Тимошенко, отвечать не буду!
В это время дверь землянки распахнулась, и в лучах электрической лампочки сверкнул красной эмалью густой частокол ромбов в петлицах Мехлиса.
- Почему не будете отвечать?! - грозно спросил Мехлис, который, оказывается, слышал последнюю фразу Павлова. Он остановился посреди землянки и, скользнув взглядом по вытянувшемуся и отступившему в угол старшему батальонному комиссару, уставил на Павлова суровые глаза.
- Я требую, чтобы мне дали возможность встретиться с наркомом обороны. - Павлов так и остался сидеть на койке.
- Помимо того, что я - член Военного совета фронта, я - заместитель Председателя Совнаркома СССР!.. Этого вам мало?
Павлов некоторое время затравленно смотрел на Мехлиса, затем тихо спросил:
- В чем меня обвиняют?
- В предательстве! - резко бросил страшное слово Мехлис.
- Но это же абсурд!
- Факты - вещь упрямая! - Мехлис враждебно смотрел в окаменевшее, бледное лицо Павлова, почему-то убежденный, что изрекает истину.
- Кому же приказано меня судить? - с каким-то скрытым вызовом тихо спросил Павлов.
- Военной коллегии Верховного Суда СССР!
- Суд будет закрытым?
- Да, суд будет закрытым!
- Я требую, чтобы меня судили в присутствии наркома обороны и начальника Генерального штаба! Я все-таки генерал армии!
- Нарком и начальник Генштаба пытаются исправить последствия вашего предательства! Им не до вас!.. А что касается того, что вы бывший генерал армии, то надо помнить: истинное величие человека измеряется только обширностью сделанного им добра и принесенной Отечеству пользы… Так что не о чем с вами говорить, гражданин Павлов! Теперь слово за правосудием! - И Мехлис, повернувшись, стремительно вышел из землянки.
После ухода Мехлиса Павлов и старший батальонный комиссар несколько минут молчали, не глядя друг на друга, и это молчание будто сблизило их. Наконец Павлов тихо спросил:
- А вам что от меня надо?
Старший батальонный комиссар присел на табуретку к простому, желтого цвета столику, по другую сторону которого сидел Павлов, и достал из планшетки блокнот.
- Дмитрий Григорьевич, - с чувством какой-то неловкости начал старший батальонный комиссар, - вы, конечно, понимаете, что товарищ Мехлис погорячился… Вы еще не осуждены, и званий никто вас не лишал. Но вы под стражей и предаетесь суду.
- Я знаю, что это значит, - сурово бросил Павлов.
- Тем более… Меня прислал к вам лично нарком обороны. Пусть мое невысокое по сравнению с вашим воинское звание не смущает вас… Я представляю следственную часть своего управления, но сейчас хочу побеседовать с вами по поручению маршала и как старый большевик…
- О чем же беседовать, если мне шьют измену! - Глаза Павлова сверкнули лютостью.
- Нет, - спокойно возразил старший батальонный комиссар. - Я вам зачитаю формулировку обвинения, которое вам предъявят при официальном начале следствия. - Он развернул и полистал блокнот. - Тут будет идти речь не только о вас.
- Да?! А кто еще арестован?
- Пока не знаю… - И начал читать: - Такие-то и такие-то, "состоя в указанных должностях в начале военных действий фашистской Германии, проявили трусость, бездействие, нераспорядительность, допустили развал управления войсками, сдачу оружия и боеприпасов противнику… Вследствие своей трусости, бездействия и паникерства нанесли серьезный ущерб Рабоче-Крестьянской Красной Армии, создали возможность прорыва фронта противником в одном из главных направлений и тем самым совершили преступления, предусмотренные статьями сто девяносто три дробь семнадцать "б" и сто девяносто три дробь двадцать "б" Уголовного кодекса Российской Федерации…"
В землянке наступило тягостное молчание. Когда старший батальонный комиссар спрятал в планшетку блокнот, Павлов тихо спросил:
- Кому все это надо?
- Дмитрий Григорьевич, неужели не понимаете? - Старший батальонный комиссар смотрел на Павлова с грустью. - Я вот говорил с ранеными, которые вырвались из-под Минска… Беседовал с командирами, прибывающими оттуда. Все ошеломлены! Сколько людей там осталось, сколько нашей техники уничтожено! Да, ходят разговоры и о предательстве… И конечно же, о виновности руководства. Хотя очень трудно совокупность всех причин, приведших к тому, что случилось, вложить в узкие и четкие рамки…
- А если обстоятельства виноваты? - болезненно спросил Павлов.
- Но ведь их тоже создают люди… А вот попавшие в окружение части стали жертвами обстоятельств.
- Ясно… - Павлов тяжко вздохнул. - Я сейчас в двух лицах: жертва обстоятельств, которые создали немцы, и творец обстоятельств, в которые попали войска фронта… Зачем же тогда еще кого-то арестовывать? Все выполняли мои приказы! Но и я свои распоряжения не из пальца высасывал.
- Вот об этом давайте и поговорим. Не для следствия… Я бы, пожалуй, начал с вашего предложения о расформировании танковых корпусов два года назад.
- Это была моя ошибка, - сухо сказал Павлов, с болью подумав о том, что ничто не забывается. - Однако решение о ликвидации корпусов принимал не я.
- А был нанесен ущерб нашей боевой мощи этим решением?
- Разумеется. Хотя ничто великое не создается без сомнений и ошибок.
- Почему же вы не поспешили первым сказать правительству о допущенной ошибке?
- Ошибку мы исправляли коллективно. Я сделал доклад на декабрьском совещании…
- Это известно, - перебил Павлова старший батальонный комиссар. - На этом совещании нарком обороны и начальник Генерального штаба потребовали от командующих военными округами держать в постоянной боевой готовности войска. Особо указывалось на необходимость боеготовности зенитных средств и противотанковых орудий. Почему вы не выполнили этих указаний?
- Как так не выполнил?! А чем занимались войска округа, если не боевой подготовкой? Но главное не в этом. Вы не хуже меня знаете, что из всех создаваемых в округе механизированных корпусов только один полностью имел материальную часть. А если приложить к этому все остальное, чего нам недоставало…
- Не забегайте вперед, Дмитрий Григорьевич. - Старший батальонный комиссар наклонился над столом и внимательно посмотрел Павлову в глаза. - Скажите, как могло случиться, что в предвидении войны зенитная артиллерия округа оказалась собранной на полигоне восточнее Минска? Особенно это касается четвертой армии… И не только зенитная… Почему и наземную артиллерию стянули в лагеря в район Минска, да еще с самым мизерным количеством снарядов - для учебных стрельб?.. Саперы тоже съехались на окружной сбор. А сколько стрелковых войск оказались занятыми разного рода работами вне своих гарнизонов!.. Как все это объяснить?.. Или почему вы держали в районе Бреста, прямо на границе, так много войск?.. Это же ловушка!.. Почему именно в день начала войны в четвертой армии были назначены на Брестском полигоне показные учения с присутствием там всех командиров соединений и частей?
- Что касается учений на Брестском полигоне, то они были отменены вечером накануне войны, - сумрачно, с нарастающей подавленностью ответил Павлов. - А все иные полигонные и лагерные сборы проводились согласно плану боевой подготовки войск округа, который я отменить не имел права.
- Почему?
- План утвержден Генштабом.
- Но вы же видели, что пахнет порохом и кровью! Неужели не могли сообразить, что все боевые средства должны быть на своих местах?..
- Сейчас легко рассуждать!
- Да это же элементарно! Кто вам мешал хотя бы подтянуть войска к местам дислокации и донести об этом наркому?
- Я не имел сведений, что война действительно разразится! - Каждое слово Павлова теперь звучало со злым упрямством.
- Вы сами обязаны были добывать эти сведения и докладывать их правительству. - В голосе старшего батальонного комиссара засквозило скрытое раздражение. - Незадолго до начала войны вы доложили товарищу Сталину, что лично выезжали на границу и никакого скопления немецких войск там не обнаружили, а слухи об этом назвали провокационными… Когда это было?
- Примерно в середине июня.
- Куда именно вы выезжали?
- В район Бреста.
- И были на пограничных наблюдательных пунктах?
Павлов достал платок, вытер вспотевшую бритую голову, промокнул коротенькие усы и, не поднимая глаз, ответил:
- Нет, я доверился разведчикам третьей и четвертой армий.
Старший батальонный комиссар тяжело вздохнул, оторопело посмотрел на Павлова, затем достал из планшетки несколько листов бумаги с машинописным текстом и заговорил:
- Вот копия вашего майского распоряжения… Здесь для каждой дивизии определены позиции, которые они должны занять в случае опасности, но только по сигналу боевой тревоги. Когда вы дали войскам округа такой сигнал?
- После того, как была расшифрована директива наркома обороны и начальника Генштаба.
- Но в ночь накануне начала войны нарком и начальник Генштаба предупреждали вас по ВЧ , что директива подписана и что надо действовать?
- Прямых указаний о боевом развертывании войск они по телефону не давали. А согласно инструкции такие действия осуществляются только после поступления официального приказа правительства или наркома обороны… Но я скажу больше: директива Главного командования не вводила в полной мере в действие наш план обороны государственной границы, а только требовала от войск прикрытия занять огневые точки укрепрайонов, а от авиации - рассредоточиться по полевым аэродромам и замаскироваться.
- Ну хорошо… Но могли же вы хотя бы приказать вывести гарнизоны из военных городков?
- Если б я это сделал, а Гитлер не напал, мне бы снесли голову.
- Интересное признание. - В глазах старшего батальонного комиссара засветились недобрые огоньки. - Вы опасались за свою голову и потеряли тысячи, если не сотни тысяч голов красноармейцев и командиров!
- Если б знать все наперед!.. Этак мы должны были бы уже с десяток раз покидать военные городки.
- Скажите, Дмитрий Григорьевич… если б нарком по телефону прямо приказал вам действовать по боевой тревоге… Действовали бы?
- А если бы потом немцы не напали?.. И не поступила директива?.. Кто бы из нас ходил в провокаторах?
Старший батальонный комиссар взял из лежавшей на столе пачки папиросу, протянул зажженную спичку Павлову, который тоже достал папиросу, затем прикурил сам, тоскливо и беспокойно глядя в суровое и бледное лицо собеседника, в его светлые и упрямо-колючие глаза, выражавшие душевную муку и смятение разума. После продолжительного молчания, потушив в алюминиевой пепельничке окурок, сказал со вздохом:
- Я поначалу очень сомневался в вашей виновности… А сейчас убедился: вы как военачальник виноваты…
- Значит, по-вашему, командуя округом, я ничего не сделал в целях укрепления его боеготовности, а потом, командуя фронтом, тоже ничего не достиг? - Взгляд Павлова был напряженным, глаза метали стрелы.
Старший батальонный комиссар после короткого раздумья ответил:
- Если б командование Западного фронта ничего не предпринимало после начала агрессии, немцы, возможно, уже были бы у стен Москвы… Следствию надо будет знать не только то, что полезного сделано бывшим командующим Павловым, но и то, что он должен был сделать, но не сделал, и по каким мотивам не сделал… Этим интересуется и нарком обороны. - Старший батальонный комиссар скользнул задумчивым взглядом по лицу Павлова. - Вот вы говорите о своей роли в укреплении боеготовности войск округа. Этого никто не отрицает. Но ведь укреплением могущества армий Западного Особого, как и других военных округов, непрерывно занимались высшее командование, вся страна, партия и правительство. Это не громкая фраза, а сущая правда. Вспомните о новых формированиях на территории округа, о количестве полученной боевой техники, о комплектовании частей командным составом, о многих мероприятиях… И вы лично сделали многое, что вам полагалось делать. Даже очень многое!.. - Он на мгновение примолк, будто споткнувшись о мысль, что говорит столь назидательно с человеком, который еще вчера обладал огромнейшей властью. Однако продолжил: - Но не все, что требовалось, и не сделали весьма существенное, за что и держите ответ, ибо ваши просчеты привели к тяжелым последствиям. Я начинаю улавливать психологическую сущность ваших ошибок и хочу сказать вам о той, возможно, вашей вине, которую никто фиксировать в документах не будет. Пост командующего военным округом, может быть, еще не соответствовал ни уровню вашего мышления, ни зрелости характера истинного полководца, ни глубине необходимых знаний.
- С этим я не могу согласиться, - после недолгого молчания глухо сказал Павлов, - хотя нечто в этом роде мне когда-то сказал вскользь мой учитель профессор Романов…
- Вот видите, - чуть оживился старший батальонный комиссар. - Вам все-таки надо с этим согласиться…
- Да не привык я отказываться от приказов!
И снова потекли вопросы, в которых уверенно звучали знание распоряжений, поступивших из Москвы в округ, информированность о степени и качестве их исполнения, знание объема деятельности командующего войсками округа и фронта, его конкретных дел; в этих вопросах звучали и логически точно выстроенные предположения, догадки и допущения. Формулировались они таким образом, что уже в самой их постановке просматривались ответы, которые потребуются следствию…
Павлов по этим вопросам чувствовал, что судьба его предрешена, понимал, что и старший батальонный комиссар знает, чем все кончится. И самым страшным для него было то, что ранее бывшее белым теперь категорично выглядело черным. И даже в его собственных глазах. После предостережения Москвы не поддаваться на провокацию он в свою очередь одергивал подчиненных, остужал сердитым окриком, особенно разведчиков, которые накаляли атмосферу. Ведь, казалось, нет ничего на свете, чего бы он боялся. Ходил в сабельные атаки на беляков под Перекопом и в районе Тарнополя, рубился с врагами в песках Туркестана и на КВЖД, врывался на танке в колонны франкистов в Испании… А сейчас его обвиняют в трусости… Он боялся не самой войны, которая лишь где-то брезжила, а того, как бы нелепый случай в пограничье не вызвал осложнений с немцами, за что ему пришлось бы расплачиваться, и шедшая из штаба округа в Москву информация напоминала спокойное звучание своеобразного камертона в предгрозовой атмосфере. Этот камертон Павлов держал в своих руках и для получения угодного высшему руководству звучания с расчетливой силой ударял им: реже - о суровую твердь истины, чаще - о пустоту, предполагая, что к этому звучанию все равно никто всерьез не прислушивается.
И ему пришлось, глядя правде в глаза, признать, что в преддверии войны он как командующий округом не сделал многого из того, что обязан был сделать.
Приговор суда был беспощаден…