Всю ночь, чувствуя себя уязвленным, он ворочался, не мог заснуть. Было обидно - слова Адриана угодили в самую точку. Ларцию нестерпимо хотелось женщину. В первые дни в Азии он попытался подыскать себе рабыню, но все, к кому он приглядывался, не нравились. У той это не так, у этой - то, к тому же в душе не было хотя бы намека на ту тягу, какую он испытывал к Зие. Не говоря о Волусии.
О Лусиолочке..
Ларция всегда со слезами вспоминал жену, однако эти слезы не мешали ему до отвала пользоваться прелестями дакийки.
Где она, дакийка?
Чем занимается в Риме?
Далее потянуло совсем крамольным - зачем спешил? Куда торопился? Ладно, из Антиохии сбежал, чтобы не видеть Адриана, но отчего не задержался в Ктесифоне? Выругал себя - зачем надо было спешить в Харакс, в походную ставку? Пообтерся бы в Ктесифоне, подобрал бы иеродулу помясистей, почувствовал бы себя немножечко богом. Кого испугался? Назойливого Максима? Постарался как можно быстрее отделаться от прежних дружков, чтобы только не увязнуть в их интригах?
Как, отделался?
Он усмехнулся.
Тогда и кольнуло - вовремя сбежал! Сейчас падалью валялся бы где‑нибудь рядом с легатом Максимом, со всеми этими ардальонами, что так жаждали обогатиться в Индии.
К сердцу прихлынула нечаянная обжигающая радость. В тот момент он явственно ощутил тиски, в которых его держала жестокая владычица - судьба. Эти объятья оказались спасительны для него. Словно сама необходимость вела его, удерживала от необязательных поступков.
Но зачем? И куда может вести фатум?
В какую сторону?
Что принуждает искать?!
Может, он чем‑то приглянулся богам?! Своей меднолобой исполнительностью? Или тем, что оставался самим собой, не кланялся по ветру, не менял господина?
Это вряд ли! Сколько достойных людей были растерзаны этой самой необходимостью! Без всякой на то причины. Нет, он не мог - не смел! - считать себя избранным. Ведь если задуматься, каждый пытался утянуть его в свою сторону. В чем разница между потугами Квиета, Цельза, того же Пальмы, внушить ему благоговение к солдатской дружбе (он никогда не был дружен с этими вельможами, они всегда презрительно отзывались о нем, как о "мелкой сошке") и хитроумными, пересыпанными насмешками маневрами Адриана? Все они старались заманить его в свои сети, и только судьба помогла ему каждый раз выкарабкиваться из могилы.
Последняя мысль вызвала раздражение - это пустая философия. Если откровенно, Лонга очень удивил интерес, который все эти доброхоты проявляли в его наложнице Зие. Неужели плотское насыщение какого‑то калеки - префектишки так заботило их? Тот же Ликорма! При первой же встрече вольноотпущенник удивился - как, ты явился один?! Без подобающей тебе свиты? Ликорма был важен, надут, руки сложил на выступающем животе, на голове парик. На пальцах перстни. Чтобы камни в перстнях более отчетливо бросались в глаза, он время от времени пошевеливал пальцами.
Ларций понять не мог, какую свиту имел в виду бывший раб? О свите, положенной Ларцию, в приказе не было ни слова. Неужели Ликорма не знал, что Лонг всегда выполнял приказы налегке, имея при себе только римскую невозмутимость, оружие и верность долгу? Он позволил себе поинтересоваться у вольноотпущенника, о какой свите тот ведет речь и зачем Лонгу свита?
Как же, объяснил вольноотпущенник, другу царя полагается свита, невеликая числом, но вполне почетная. Неужели Ларций не захватил с собой горячую дакийку? Как же он обходится без женщины? Если у тебя есть нужда, предложил он, ты только моргни, и я пришлю тебе красивых мальчиков. Это предложение вызвало недоумение - Ликорма прекрасно знал, что Лонг привязан к женщинам, привык пользоваться их ласками!
Прощаясь, вольноотпущенник добавил - странно, приказ ты поспешил выполнить, а позаботиться о том, чтобы поездка была не только полезна, но и приятна, не удосужился. Если желаешь, я мог бы выписать Зию в ставку? Ее доставят очень быстро.
Помнится, Ларций после этих слов окончательно остолбенел - зачем это Ликорме?
У него нет других забот?
Мнением Ликормы Лонг всегда дорожил, однако укор, который он выслушал в Хараксе, произвел на него убийственное впечатление. С той поры Ларция неотвязно преследовали сомнение - так ли благороден Ликорма, каким был в добрые старые времена? Чего добивался вольноотпущенник, разговаривая с римским патрицием в снисходительно - назидательном тоне? Как вообще он решился на подобную дерзость?! В былые годы Ликорма отваживался давать советы только в том случае, когда ему приказывал хозяин. Теперь, выходит, наступили новые времена? Трудно поверить, чтобы императора заботила судьба успевшей досадить его семье наложницы.
Вот еще какое соображение оформилось во тьме, вот о чем следовало непременно поразмыслить.
Ларция неприятно поразила нерасторопность вольноотпущенника. Проморгать начало восстания, тем более его размах - это было так непохоже на всезнающего руководителя соглядатаев - фрументариев! Неудачным выглядел и совет подкупить шейхов обилием золота. Провинция Аравия, вплоть до южного окончания Аравийского полуострова, где были устроены форпосты для контроля над морским торговым путем, была покорена наместником Авлом Корнелием Пальмой более десяти лет назад. Пора бы начальнику тайной канцелярии разобраться, каковы нравы местных варваров и что их интересует в первую очередь. Адриан, сидевший в Антиохии не более двух лет, времени зря не терял, а вот чем все это время занимались агенты - фрументарии Ликормы в столице новой провинции Петре, непонятно.
Удивительно, но Цельза и Квиета тоже беспокоило воздержание, которому добровольно подверг себя Ларций. Максим даже предложил срочно вызвать дакийку в ставку. Мол, время до начала похода еще есть, она успеет добраться до Харакса.
Пытаясь отвлечься мыслями от Зии, Ларций теперь по - новому взглянул на ближайших к императору персон.
Ликорма всегда считался тенью императора, его глазами и ушами, от которых ничто не могло укрыться. Теперь, в ночной мгле перед внутренним взором ясно обозначились непомерно растолстевшие пальцы Ликормы, поразившие Ларция еще при первой встрече. Они были унизаны перстнями. Четыре перстня!
Не многовато ли для бывшего раба?
Ликорма и с виду обрюзг, налился чиновным чванством, напялил парик. Он теперь не только позволял себе перебивать докладывающих Траяну деятелей, но и вставлять замечания в слова принцепса.
Другое удивляло - вольноотпущенник по - прежнему пользовался полным доверием императора! Эта нелепость не давала заснуть до рассвета. Сомкнул глаза только с восходом солнца, когда в голове окончательно перемешалось недоумение, страхи и нестерпимое желание Зии.
Если любовную жажду он молча перебарывал в душе, то сомнениями насчет Ликормы отважился поделиться с Плотиной, с которой особенно сдружился за эти месяцы.
Случилось это в Гиерополе, куда караван прибыл из Пальмиры. Путь был кружной, добраться до столицы провинции через Дамаск было куда быстрее, но тот маршрут пролегал по Сирийской пустыне, вдали от крупных населенных пунктов, в безлюдной местности, где полностью властвовали племена кочевых арабов.
Вечером Плотина пригласила Ларция отужинать с ней. Префект, положившись на деликатность императрицы, рискнул завести разговор о том, чего ему ждать в ближайшем будущем? Объяснил - он долго помалкивал, приглядывался и уверен, что его благодетельница не лишила его своего расположения. Хотя бы в память о Волусии. Он уверен, ему нельзя бросать императора в настоящем положении. Более чем когда‑либо рядом с Марком должен быть человек, свободный от всяких иных пристрастий и способный помочь ему в трудную минуту.
Императрица, расположившаяся на ложе, подперла голову согнутой в локте рукой. Смотрела холодно, не мигая - глаза у нее были крупные, по - коровьи спокойные, - наконец, коротко поинтересовалась.
- Другими словами, верный друг?
- Да, достойная, - ответил Ларций, занимавший место напротив Плотины.
Их разделял столик, на котором в стеклянной вазе горкой лежали виноградные грозди, пересыпанные крупными, покрытыми влагой маслинами. Рядом, на серебряной тарелочке, финики и печеные каштаны.
- Но теперь, в ставке, - признался префект, - бескорыстная дружба почему‑то приравнивается к должностному преступлению. Я хотел посоветоваться с Ликормой, но тот мало того, что обзавелся париком, так еще посоветовал мне выписать из столицы известную тебе женщину по имени Зия. Странный совет для человека, озабоченного тем, чтобы императору было спокойно. Вообще, за последнее время я наслушался столько странных советов, что не совсем понимаю, что это - императорская ставка или подобие балагана, в котором решили поставить непритязательную народную комедию под названием "восточный поход". Ты одна сохранила благоразумие и достоинство.
Помпея Плотина, как обычно, не спешила с ответом. Скупо усмехнулась, затем взяла обязательную виноградину, принялась жевать ее. Пожевав, несколько раз моргнула, наконец, ответила.
- Промашка с восстанием, с подкупом шейхов, даже досадная для мужчины в его годы трепетная забота о своей внешности, - это полбеды, Ларций. Знал бы ты, в каком свете наш старый друг рисует Марку положение в государстве. Не знаю, какие донесения шлют его фрументарии, только, по словам Ликормы, в империи повсюду тишь да гладь. Ты проехал Италию, побывал в Антиохии, в новых провинциях. Можешь ли ты подтвердить, что италийский народ, да и все иные, подвластные нам народы спят и видят, как бы император побыстрее добрался до Индии?
Ларций не удержался - хмыкнул, пожал плечами.
- Нельзя сказать, чтобы Рим и Италия оставались равнодушны к победам Марка, однако мне показалось, что простолюдинов более волнует непомерный рост налогов и дороговизна продуктов. Цены окончательно взбесились, по крайней мере, в Риме.
- Вот и Адриан докладывает, в провинциях стонут от неподъемных налогов. Теперь добавились еще какие‑то чрезвычайные поборы, кое - где доходящие до трех драхм. Ликорма утверждает, что эти взносы - дело добровольное. Их собирают по инициативе самих граждан, исключительно из всенародной любви к императору. Мы сидим на вулкане, а начальник фрументариев убеждает Марка, что главная задача, как можно скорее сокрушить Хосроя и на его плечах ворваться в Индию. С чего бы это, Ларций?
- Я не хотел бы комментировать взаимоотношения таких важных особ, - уклончиво ответил префект.
- Теперь поздно изображать из себя простачка, не желающего ни во что вмешиваться. Здесь как рассуждают - ринулся в Азию, значит, решил примкнуть к какой‑то партии. Значит, тебе известно что‑то такое, что неизвестно другим. За тобой пристально следят, Ларций, и пусть тебя помилуют боги, если ты обманешь ожидания одной из сторон.
- Но это неизбежно! - воскликнул Ларций.
Императрица подняла голову и в упор глянула на собеседника.
Даже жевать перестала.
- А на что ты рассчитывал, устремившись в Азию? Ты мечтал вернуться в те дни, когда мы общими усилиями воевали Децебала? Воспоминания обманчивы, они способны сыграть с человеком злую шутку. Очень злую! Те времена прошли, Ларций. Нынче мы живем в вывернутом наизнанку мире, когда желания определяют цели, а не цели желания. Тебе понятно?
- Да, добрейшая.
- Многие, как и ты, но что хуже всего, сам Марк, полагают, что мы до сих пор пребываем в сладчайших временах покорения Дакии. Но Парфия не Дакия, и Хосрой не Децебал, хотя воинского умения, как утверждает Марк, у дака было побольше. Тогда совместными усилиями мы смогли добиться победы. Мы сумели опередить варвара, навязать свою волю. А теперь…
Она неожиданно заплакала. Это было так неожиданно, что Ларций оцепенел.
- Всех беспокоит здоровье императора, и никому нет дела до Марка Ульпия Траяна, обычного человека, рвущего жилы во имя исполнения долга. Его измучили печеночные колики, он наполнился нездоровой жидкостью. Когда‑то подданные призвали его, чтобы он спас государство. Он спас его, восстановил величие, но чем отблагодарили его римляне?
Они жестоки и неблагодарны, Ларций, это я тебе как провинциалка говорю. Ему досаждают распрями, навязывают частные интересы, и только посмей император возмутиться, поставить на место зарвавшихся вояк, тут же начинаются вопли - он тиран! Он жестокий деспот!..
Лаберий Максим, которого Марк вытащил из грязи, посмел лично возглавить заговор. Он додумался при живом Марке потребовать, чтобы ему доверили руководство восточным походом! Кем он был? Командиром занюханного легиона в Проконсульской Африке. Если бы не Траян, он до сего дня сторожил бы развалины Карфагена.
Она перевела дыхание, краем платочка промокнула глаза.
Ларций затаив дыхание, слушал ее.
- Марк пытается сделать вид, что с ним все в порядке, и сколько мы с Матидией не втолковываем ему, что живой Траян неизмеримо более ценен для Рима, чем обожествленный, он никак не может расстаться с прошлым.
Императрица неожиданно села на ложе, глянула прямо в глаза Лонгу.
- Оно мертво, Ларций! После победы над даками война закончилась. Она исчерпала себя, а ты и подобные тебе готовы на все, чтобы только не видеть происходящего. Известно ли тебе, что Цельз, Конст, Пальма, даже Квиет, всегда верный Квиет, дошли до того, что посмели поставить императору ультиматум - если наследником будет назначен Адриан, они уходят в отставку. Другими словами, они готовы оставить армию без полководцев, только бы не допустить Публия к власти. К сожалению, это серьезно, Ларций, это очень серьезно. Вы готовы воевать, исполнять глупейшие приказы, убивать, вешать, поджигать пятки мирным, пусть и взбунтовавшимся, людям, но хотя бы раз вы задумались, зачем это?! Вы убеждаете Марка, что вокруг одни враги! Спасение государства в сокрушении врагов. Вы требуете, чтобы он продолжал воевать, а ему пора отдохнуть! - голос Плотины дрогнул. - Вы, Ларций, добились своего - Марк воюет! Он продолжает воевать, но он воюет с тенями. За этим больно наблюдать, Ларций.
Императрица встала, прошлась по комнате. Она не стеснялась, слезы буквально ручьем катились из глаз. Это было так неожиданно, что Ларций резко сел на ложе. Сильное душевное волнение сковало его. Мысль, что Траян может уйти, что скоро он уйдет, оказалась настолько острой, что он не выдержал - смахнул слезу. Смахнул левой культей, как бы говоря, что взять с искалеченной, беспомощной руки.
Наконец Помпея Плотина успокоилась, вновь присела на ложе.
- Мы все здесь воюем с тенями. Например, со смертью. Все люди смертны, но все смертны по - разному. Один, разумный, уходит из жизни в сиянии славы, то есть вовремя. Другой - пыжится, и своим упрямством нарушает естественный ход вещей. Смерть, как тень, она неуловима, она бродит где‑то рядом, преследует нас. Мы воюем с парфянами - они тоже неощутимы. Неужели мирные крестьяне - этот тот враг, сокрушить которого мы явились сюда? Мы пытаемся напугать Хосроя количеством легионов, а где он, Хосрой? Его никто не видел. За три кампании ни одного серьезного столкновения. Никто не может сказать, где прячется парфянское войско. Оно всюду и нигде. Более ста лет азиаты учились воевать с нами. Они опробовали свою тактику на Крассе, на Пете и Корбулоне. Квиет, Цельз не понимают целей войны. Они действуют согласно нашим представлениям о войне, исключительно для устрашения жителей Рима, которых они считают своими будущими подданными. Вот почему Лузий так безжалостно вырезает население. Скажи, Ларций, кто теперь будет обживать эти древние холмы? Иудеи? - гневно спросила она, и от избытка чувств даже села на ложе.
Некоторое время она смотрела никуда - возможно, в некую даль, где евреи резали греков, а те евреев.
Неожиданно она резко выговорила.
- Эти самые обезумевшие из теней? Они вопят о величии и всемогуществе своего бога, такого маленького, хиленького, такого жестокого и безумного, как и они сами! В чем его величие? В том, чтобы наделить евреев властью над миром? Вот и Ликорма тоже превратился в тень. Его фрументарии превратились в тени. Они жируют в провинциях, за которыми им приказано наблюдать. Марк доверяет Ликорме. Понимаешь - не верит, но доверяет. В то же время Марк верит Адриану, но не доверяет ему. Ты что‑нибудь понимаешь, Ларций?
- С трудом.
- Вот и я с трудом.
Она успокоилась, прилегла, положила в рот виноградину.
Глава 8
Усилия лекарей не прошли даром, к концу зимы печеночные колики, мучительно досаждавшие Траяну, утихли. С приходом марта, когда караван уже приближался к Антиохии, император сумел взгромоздиться на коня.
Это было незабываемое зрелище. В алом плаще, в парадных доспехах рослый, широкоплечий Марк Ульпий Траян был чрезвычайно внушителен. Воины - сингулярии, оказавшиеся свидетелями такого преображения, в первый момент оцепенели, затем словно ополоумели. Они орали так, что их услышали в лагере XV Аполлонова легиона, который размещался по другую сторону территории, примыкавшей к походному дворцу.
Квиндецимарии* (сноска: солдаты Пятнадцатого легиона. В римской армии легионеров называли по номеру легиона), прослышавшие, что в скором времени мимо их стоянки проследует сам Траян, услышав крики, с оружием в руках бросились на выручку. Когда же не сумевшие сдержать слезы гвардейские всадники указали на восседавшего на коне императора, восторгу сбежавшейся многотысячной, вооруженной толпы не было предела. Без команды, в искреннем порыве воины дружно выстроились вдоль дороги и, радостно потрясая оружием, не жалея глоток, приветствовали "отца".
Всеобщее исступление очень скоро перекинулось на пригороды Антиохии, докатилось до претория, до смерти перепугало городских чиновников. Адриан тоже дрогнул - неужели Цельз с Квиетом подняли мятеж, и сама смерть, обещая многочисленной толпе занятное развлечение, без спешки, неумолимо приближается к нему?
Он едва не бросился в бега, однако сумел вовремя взять себя в руки. Скорее всего, эти прóклятые Юпитером горожане - хитрые греки, падкие на всякое непотребство сирийцы, похотливые, словно кролики, арабы, грязные иудеи, - взбунтовались и решили поддержать безумцев в Иудее, Киренаике, Александрии, а также в выжженной дотла Селевкии. Могло быть и так, что кто‑то из должностных лиц, не посоветовавшись с наместником, отважился отправить на плаху кого‑нибудь из приверженцев Иисуса. В подобных случаях христиане, впадая в исступление, чуть ли не всей общиной сбегались к преторию и требовали немедленно казнить их всех за компанию. Все они - а их было несколько десятков тысяч человек! - изнывали от желания поскорее оказаться в царстве небесном.
Такое тоже бывало в Антиохии.
Когда же Адриану донесли о причине всеобщего ликования, он бросился навстречу императору.
Кортеж продвигался с изматывающей медлительностью. Траяну уже давным - давно пора было спешиться, он едва держался на жеребце, но на виду ликующих воинов и горожан он и помыслить не мог о том, чтобы перебраться в коляску к Плотине и Матидии. Марк терпел, решив, что лучше умрет на коне, чем позволит стащить себя на землю, как мешок с дерьмом. Будь что будет, но он доедет до дворца наместника.
Сидевшая в императорской повозке Помпея полными ужаса глазами следила за мужем. Она приказала Лонгу держать поближе к императору двух здоровенных сингуляриев, чтобы в случае чего они успели подхватить императора и помогли бы Марку достойно спуститься на землю.