Не успела Землячка очутиться в кухне, как они тотчас замолчали, вероятно, посторонним не следовало слышать их разговор. На какие-то минуты воцарилось молчание. Но тут в наружную дверь осторожно постучали. Видимо, это был условный стук, потому что жандарм тотчас приотворил дверь, и с улицы в кухню нырнул чернобородый еврей в буром брезентовом плаще.
Должно быть, его-то и дожидались.
Чернобородый и жандарм о чем-то пошептались, и жандарм тут же покинул помещение, власть перешла к чернобородому.
- Тихо, выходите, - скомандовал чернобородый, стоя у двери и выпуская всех по одному.
- Идите, идите, gnadige Frau, - поторопила хозяйка Землячку.
- Мадам, - в свою очередь позвал ее чернобородый. - Держитесь до меня, иначе вы можете попасть не на ту квартиру.
- Вы получите с меня сейчас? - спросила Землячка, ей хотелось задобрить своего провожатого.
- Потом, потом.
Все, кому предстояло перейти границу, толпились возле палисадника, дожидаясь чернобородого и его даму. Контрабандисты догадывались, кто она, - не в первый раз русские революционеры переходили с ними границу, - хотя они предпочитали проявлять к ней поменьше интереса.
Небо заволакивали тучи, в нескольких шагах ничего уже нельзя было разобрать, и Землячка не сразу заметила лошадь, запряженную в небольшую повозку.
Все тюки лежали уже в повозке, чернобородый потянул к себе саквояж Землячки.
- Я сама, - сказала Землячка.
- Еще успеете, - сказал чернобородый, отбирая у нее саквояж.
Сперва шли по дороге, повозки не было слышно, ее колеса, должно быть, были на резиновом ходу.
Шли недолго, может быть, с полчаса, дорога пошла под уклон, начались какие-то кусты…
Все кинулись к повозке разбирать свои вещи.
Кто-то загалдел, кто-то вполголоса вступил с кем-то в перебранку.
- Ша! Ша! - прикрикнул на них чернобородый. - Самоубийцы!
Вновь наступила тишина.
- Ложитесь, мадам.
Чернобородый пригнул Землячку к земле.
Все точно растворились во мраке. Землячка не столько видела, как ощущала, что ее спутники ползут, и она тоже ползла, продираясь через редкие кусты и вдавливаясь локтями и коленками в землю.
Движение сквозь кусты тоже продолжалось с полчаса.
- Ша, - негромко выдохнул чернобородый, и снова все стихло. - Вот мы уже и на границе, - прошептал чернобородый специально для Землячки. - Не вздыхайте, все в порядке уже.
Он встал и, не очень даже прячась, пошел вперед.
Землячка почему-то не опасалась предательства, настолько деловито и привычно вели себя контрабандисты.
И действительно минут через десять чернобородый снова возник из темноты, был он уже не один, а с ним рядом шел… да, солдат, обычный русский солдат с обычной, перекинутой через плечо винтовкой.
- Сколько вас? - спросил солдат деловым тоном. - Вставай, вставай…
Все встали.
Солдат пальцем пересчитал контрабандистов.
- Эта тоже с вами? - ткнул он пальцем в Землячку.
Поглядел куда-то в сторону, прислушался.
- Шешнадцать, - сказал он. - С каждого по рублю, да не задерживайтесь, а то еще втяпаешься тут с вами…
Рубли, должно быть, были приготовлены заранее, за Землячку рубль отдал чернобородый.
Солдат пересчитал деньги и отступил в сторону.
- А таперя беги, да побыстрей, а то на заставе заметят, начнут палить…
Впереди тянулась светлая пограничная полоса.
Тут уж не поползешь, все видно как на ладони.
Контрабандисты понеслись, как зайцы.
- Мадам! - крикнул чернобородый.
Землячка поняла, что ей тоже надо бежать. Размахивая саквояжем, она понеслась следом за другими.
Она не знала, бежит за ней чернобородый или не бежит, но отступать было поздно. Вперед, вперед…
Каблук на правом ботинке сдвинулся на сторону, но было не до каблука: солдат солдатом, однако поблизости где-то и другие солдаты, которые не получили "шешнадцати рублей"…
И вдруг она снова очутилась в темноте, и тут же возник чернобородый.
- Уже, - сказал он. - Можно уже садиться в поезд.
Он пошел вперед, возле них не было никого, контрабандистов и след простыл.
Опять они пробирались сквозь кусты, шли редкой низкорослой рощицей, прошли версты две и очутились в каком-то местечке, повсюду чернели приземистые неуклюжие домишки. Ни в одном окне ни проблеска.
Чернобородый постучал в чье-то неосвещенное окно.
- Хаим, Хаим, принимай гостей! - закричал он, нисколько не таясь, и тут же перешел на жаргон.
Должно быть, чернобородого слушали, потому что говорил он не переставая, хотя из дома никто и не показывался.
Наконец щеколда щелкнула, и другой, такой же чернобородый еврей показался на улице.
Первый чернобородый объяснил второму, что женщину, которую он привел, надо приютить до утра, а утром доставить на станцию.
И вслед за тем Землячка очутилась в кромешной тьме своего нового жилища, в темноте ей что-то постелили и предложили прилечь до утра.
Разбудили ее детские голоса. Она открыла глаза. Со всех сторон, из-за печки, и с печки, из-под грязных ситцевых занавесок глядели на нее кудрявые головенки. Сама она лежала на сложенном ватном одеяле, сшитом из разноцветных кусочков, приобретших за свое долгое существование серый унылый цвет.
Не старая еще, непричесанная еврейка с белым лицом и запавшими черными глазами подошла к своей квартирантке.
- Цыц! - прикрикнула она на детей, пытаясь выдавить на своем лице какое-то подобие улыбки. - Вам чаю или кофе?
Она поставила перед гостьей немытую чашку, достала из печки ухватом чугунок, налила в чашку какое-то пойло, которое не было ни чаем, ни кофе, и высыпала на стол несколько кусков сахару, которые сразу приковали к себе взоры всех ребятишек.
Да, это была уже Россия: грязь, нищета, голодные дети… И все-таки это была Россия, куда так стремилась Землячка из надоевшего ей Парижа.
Она с опасением посмотрела на придвинутую чашку и отказалась:
- Спасибо, я не проголодалась.
Через час хозяин дома довез ее в грязной и скрипучей бричке до железнодорожной станции, станцию эту Землячка видела впервые, но она ничем не отличалась от тысяч подобных станций: все те же деревянные диваны, затхлые запахи и грязный перрон…
А еще через час она ехала в поезде, сидела в вагоне второго класса у окна и смотрела на мелькавшие за окном поля, овраги и перелески.
Она была в России. В России, которой отдана вся ее жизнь.
Россия, нищая Россия,
Мне избы серые твои…
Против течения
1 августа 1914 года Германия объявила России войну.
В сентябре Ленин знакомит живущих в Берне большевиков со своими тезисами о войне.
Тезисы пересылаются в Россию, их обсуждают, к ним присоединяются все большевистские партийные организации, и в ноябре 1914 года газета "Социал-Демократ" публикует написанный Лениным манифест ЦК РСДРП "Война и российская социал-демократия".
Развитие исторических событий нельзя было пустить на самотек, и сотни партийных работников изо дня в день разъясняли рабочим, что "превращение современной империалистической войны в гражданскую войну есть единственно правильный пролетарский лозунг".
Именно в эти дни и произошло решительное размежевание между истинными революционерами и оппортунистами.
2 ноября 1914 года большевистские депутаты Государственной думы созвали в Озерках близ Петрограда конференцию с участием представителей большевистских организаций. Конференция обсудила тезисы Ленина и манифест ЦК о войне и полностью их поддержала.
А 4 ноября полиция арестовала всех участников конференции - их выдали провокаторы. Депутатов-большевиков предали суду.
Депутаты Бадаев, Петровский, Муралов, Самойлов и Шагов обвинялись царским правительством в государственной измене, а обвинительным материалом послужили отобранные при аресте тезисы Ленина "Задачи революционной социал-демократии в европейской войне" и манифест ЦК РСДРП "Война и российская социал-демократия".
Депутаты-большевики использовали трибуну суда для того, чтобы открыто заявить о лозунгах партии против войны, и были приговорены к ссылке на вечное поселение в Енисейскую губернию.
О суде над депутатами-большевиками Землячка узнала в Москве из буржуазных газет.
И либеральный "День", и кадетская "Речь" писали о процессе, но очень уж однобоко, "Речь" так даже благодарила царский суд за то, что тот рассеял легенду, будто социал-демократические депутаты желали поражения царским войскам.
Правда содержалась в статье Ленина, напечатанной в "Социал-Демократе".
Землячка получила эту газету со странной оказией. Жила Землячка на Сретенке, в дешевых меблированных комнатах, по фальшивому паспорту, под чужой фамилией. Соседям по номерам она говорила, что закончила недавно курсы сестер милосердия и пытается устроиться в какой-нибудь полевой лазарет. Это выглядело достоверно, такое увлечение в те дни было свойственно многим дамам. Никто из товарищей по партии в номера к ней не приходил, для встреч существовали особые адреса и явки. И вдруг одним июньским утром к ней стучатся, открывается дверь и в номер входит экзальтированная пышная дама с таким же пышным кружевным зонтиком.
- Розалия Самойловна, голубушка!
С распростертыми руками дама бросается к Землячке.
- Простите…
- Не смущайтесь, голубушка, я знаю, вы на нелегальном положении, - восклицает дама. - Мы же ведь знакомы!
У Землячки профессиональная память на лица. Да, они встречались… В Женеве! Там Землячка общалась с Сонечкой Любимовой, киевлянкой, студенткой Цюрихского университета. Сонечка и познакомила ее с этой дамой. Жена московского адвоката. Либеральная дама, заигрывающая с революционерами.
- Вы мне так нужны, - продолжала щебетать дама. - У меня к вам поручение из Швейцарии.
- Но как вы меня нашли? - недоумевала Землячка. - Как нашли?
- Очень просто, - охотно объяснила дама. - Встречаю знакомого адвоката, господина Медема, он тоже революционер, раньше он скрывался под псевдонимом Гольдблат, спрашиваю его - не поможете ли вы мне отыскать Розалию Самойловну Берлин? А он говорит: вашу Розалию Самойловну наверняка зовут сейчас как-нибудь иначе, но если только она в Москве, ищите ее в меблированных комнатах или на Сретенке или на Божедомке, все нелегальные большевики там останавливаются. Вот я и отправилась сюда, не беспокойтесь, я не называла вашей фамилии, просто описала вашу наружность, такая симпатичная дама, говорю, в пенсне, и не очень любит разговаривать. Горничная сразу указала мне ваш номер…
Со стороны Гольдблата довольно подло наводить кого бы то ни было на след Землячки, хотя от бундовцев только того и жди.
- Давно вы из Швейцарии? - поинтересовалась Землячка. - И что за поручение?
- Ах, лучше не спрашивайте, - заахала дама. - Все так неожиданно! Путешествовала по Франции, а тут война. Я в Швейцарию, все-таки спокойнее, нейтральная страна. Прожила до весны, а тут деньги на исходе, вижу, пора собираться домой. А как? Вы себе представить не сможете! Через всю Италию до Бриндизи, оттуда в Афины, из Афин в Салоники, из Греции в Болгарию, Пловдив, Бухарест, Кишинев, Киев, и наконец я в Москве!
Землячка посочувствовала:
- Пришлось вам покружить!
- Если бы вы только знали, сколько я перенесла мытарств. А все война. То меня ругают, то приветствуют за то, что я русская… А перед отъездом из Женевы Сонечка спрашивает: вы не встретитесь с Розалией Самойловной? А как же, говорю, обязательно. Тогда у меня просьба, это она мне, передайте ей, пожалуйста, зонтик.
- Какой зонтик? - удивилась Землячка.
- Вот этот! - Дама потрясла своим зонтиком. - Сонечка ручалась, что вы обрадуетесь!
Дама совала зонтик в руки Землячке.
- А на что мне, собственно…
- А вы ручку, ручку отверните, - кудахтала дама. - Какая же вы неопытная! Вас ждет маленький сюрприз…
Дама тут же принялась откручивать ручку и, повернув затем книзу полую палку зонтика, вытряхнула несколько печатных листков.
На этот раз ахнула сама Землячка: оказывается, Сонечка прислала два номера "Социал-Демократа".
Землячка обласкала гостью, напоила чаем, звала почаще приходить в гости, но на другой же день переменила квартиру.
Землячка стала обладательницей целого богатства. Семь статей Ленина! Вот кто раскрыл всю механику царского суда, расправившегося с "внутренними врагами"!
Через несколько дней Землячка шла по Кузнецкому мосту. Неспокойная и настороженная. Она только что была на особо засекреченной явке, отдала печатать на гектографе ленинские статьи и шла, незаметно оглядываясь, проверяя, не увязался ли за нею шпик.
Остановилась перед витриной магазина Альшванга, делая вид, что рассматривает дорогое женское белье.
Как будто никого…
Свернула на Неглинную, увидела идущего навстречу нарядного господина в канотье.
Землячка рада была бы зайти в любые ворота… Поздно!
- Розалия Самойловна! - громко и нараспев воскликнул господин в канотье актерским баритоном.
Землячка заторопилась подойти к нему.
- Молчите…
Это был Гольдблат, как всегда самодовольный и еще более развязный, чем много лет назад в Лондоне.
- Пустяки, - непринужденно продолжал Гольдблат, не обращая внимания на предупреждение Землячки. - Бояться больше нечего, теперь все мы - русские патриоты!
- Думаю, что патриотизм мы понимаем по-разному, - негромко сказала Землячка. - И я вовсе не хочу попадать в руки врагов.
- Мнительность! - вызывающе ответил Гольдблат. - Каких это врагов имеете вы в виду?
- Голубые мундиры, - тихо произнесла Землячка. - Охранку.
- Бросьте! - пренебрежительно возразил Гольдблат. - У нас у всех теперь один враг - немцы!
- Вы желаете победы самодержавию? - переспросила Землячка, не веря своим ушам.
- Вот именно! - Гольдблат даже усмехнулся. - И, кстати, я уже не Гольдблат, а присяжный поверенный Медем, нам теперь псевдонимы ни к чему.
Землячка посмотрела на него с недоумением:
- Вы что же, простили самодержавию и погромы, и черту оседлости, и процентную норму?
- Не надо преувеличивать, - бодро сказал Гольдблат. - Прошлое не повторится, наш патриотизм будет оценен, и после войны мы получим…
- Что?
- Национально-культурную автономию!
Мимо лилась толпа, торопились подтянутые офицеры, шли с покупками дамы, важно вышагивали штатские люди в полувоенной форме, а Землячка и Гольдблат стояли перед входом в Петровский пассаж и продолжали свой спор.
- Если бы вы только знали, - с горечью произнесла Землячка, - сколько вреда вы приносите.
- Кому? - саркастически спросил Гольдблат.
- Всему революционному движению.
- Если вы так думаете, Розалия Самойловна, - независимо произнес Гольдблат, - тогда вам действительно лучше вернуться в Швейцарию к своему Ленину.
На этот раз усмехнулась Землячка:
- Боюсь, господин Медем, что не так уж далеко время, когда не мне придется ехать в Швейцарию, а Ленин переедет из Швейцарии в Россию…
Гольдблат испуганно оглянулся:
- Не смею задерживать.
Он притронулся двумя пальцами к шляпе и зашагал прочь от своей собеседницы.
- Одну минуту, - остановила его Землячка. - Надеюсь, никто не будет знать о нашей встрече?
- За кого вы меня принимаете? - обиженно процедил сквозь зубы Гольдблат. - Все-таки и вы и я - революционеры.
Но Землячка на всякий случай свернула в ближайший переулок, а потом и в другой - постаралась уйти поскорее и подальше.
"Да, все мы за революцию, - с горечью думала Землячка, - но только понимаем ее по-разному".
Все участники Второго съезда партии от Бунда - Абрамсон, Гольдблат, Либер, Айзенштадт и Коссовский, в свое время проклинавшие самодержавие за погромы и преследование евреев, стали вдруг на сторону царского правительства и принялись проповедовать войну до победного конца. А в те дни каждый случай ренегатства наносил жесточайший вред революции.
Однако история развивалась так, как предвидел Ленин, война и экономические трудности истощили народное терпение, самодержавие изжило себя.
27 февраля 1917 года произошла буржуазно-демократическая революция.
Ленин тяжело переносил разлуку с родиной.
Особенно тяжела для Владимира Ильича была вторая эмиграция. После поражения первой русской революции в стране свирепствовал черносотенный террор. Ленин вынужден был скрываться за границей.
При первой возможности Владимир Ильич возвращается в Россию.
3 апреля 1917 года Ленин приезжает в Петроград.
Площадь перед Финляндским вокзалом заполнена народом. Ленин с броневика произносит свою знаменитую речь, в которой приветствует участников революции и призывает их к борьбе за социалистическую революцию.
История не сохранила текста этой ленинской речи, однако все ее помнят, повторяют, пересказывают… Отголоски ее докатываются до Москвы, и речь эта становится программой дальнейшей деятельности большевиков.
7 апреля "Правда" публикует статью Ленина "О задачах пролетариата в данной революции" - знаменитые "Апрельские тезисы".
"…Своеобразие текущего момента в России состоит в переходе от первого этапа революции, давшего власть буржуазии в силу недостаточной сознательности и организованности пролетариата, - ко второму ее этапу, который должен дать власть в руки пролетариата и беднейших слоев крестьянства.
…Никакой поддержки Временному правительству, разъяснение полной лживости всех его обещаний…"
Но не все согласны с Лениным. Ему возражают Каменев, Рыков, Пятаков, они отвергают возможность победы социализма в одной стране, отрицают право наций на самоопределение.
Однако представители всех организаций партии единодушно голосуют за ленинские резолюции и тем самым свидетельствуют о политической монолитности партии.
В июле состоялся Шестой съезд партии. Ленин отсутствовал на нем, скрываясь в эти дни по решению ЦК в Разливе, но по существу именно он руководил работой съезда.
Все решения съезда были нацелены на подготовку пролетариата и беднейшего крестьянства к вооруженному восстанию, к победе социалистической революции.
Но в самый разгар подготовки восстания в полуменьшевистской газете "Новая жизнь" Каменев от себя и от имени Зиновьева поместил интервью, в котором заявил о своем несогласии с решением ЦК о восстании.
Ленин тут же пишет в Центральный Комитет письмо:
"Уважающая себя партия не может терпеть штрейкбрехерства и штрейкбрехеров в своей среде. Это очевидно. А чем больше вдуматься в выступления Зиновьева и Каменева в непартийной прессе, тем более бесспорно становится, что их поступок представляет из себя полный состав штрейкбрехерства…
Мы не можем опровергнуть кляузной лжи Зиновьева и Каменева, не вредя еще больше делу. В том то и состоит безмерная подлость, настоящее изменничество обоих этих лиц, что они перед капиталистами выдали план стачечников, ибо, раз мы молчим в печати, всякий догадается, как стоит дело.