- Тебя, Иван Чика, за верность и смелость прощаю я в том, что промахнулся ты с Корфом, - добавил Пугачёв.
Чика поцеловал его руку.
- И вы… военной коллегии… брехуны, идите все… до утра… - заключил Емельян. - Салавату-батыру тайный наш ауденц дадим…
Казаки растерянно переглянулись. Коновалов подошёл к руке Пугачёва и тяжело склонился.
Овчинников и Почиталин один за другим поцеловали руку Пугачёва.
- Падаль вон из избы! - скомандовал Пугачёв, кивнув на прикрытый тулупом труп.
Горшков и Давилин подняли тело Лысова и понесли к выходу.
Пугачёв устало приподнял потускневшие глаза, глубоко вдохнул воздух, словно хотел что-то крикнуть, и вдруг, со вздохом, без слов, тихо махнул рукой.
Салават остался один с Пугачёвым.
* * *
Потрескивая, мигали длинные коптящие пламешки двух свечей. Пугачёв сидел в кресле, тяжело дыша, потупив глаза в дорогую скатерть и положив на стол широкие локти. Жёлтый огонь тусклым блеском отсвечивал в золотой бумаге, которой были обклеены стены горницы.
Трушка стоял, прижавшись к стене, затаясь, стараясь не дышать. Двойственность отца его раскрылась перед ним со всей полнотой, и, сбитый с толку, напуганный только что происшедшим, он исподлобья рассматривал на стене за спиной отца две одинаковые тени его взлохмаченной головы. Две тени, словно одна - тень головы царя, другая - голова казака Емельяна.
Салават глядел в лицо Пугачёва, стараясь прочесть на нём, можно ли верить этому человеку, тайну которого он услыхал случайно, подойдя с Овчинниковым под окно "дворца", но не посмев идти дальше, когда до них донеслись возбуждённые голоса из горницы… Можно ли верить этому человеку? И вся только что происшедшая сцена встала перед взором Салавата…
"Смелый он! - оценил Салават. - Ишь, сколько их было - и всех сломил…"
Сочувствие Салавата обратилось сразу на сторону того, кто был окружён целой сворой врагов и не сдался… Овчинников кинулся в избу, когда грянул выстрел, чтобы помешать расправе над самозванцем толпы заговорщиков. Салават шагнул следом за ним с замиранием сердца, но увидал, что Пугачёв справился без посторонней помощи, и оттого ещё больше почувствовал к нему уважение.
Салават в удивлении глядел на помрачневшего и опустившегося "царя". Юноше Салавату была непонятна усталость после победы, упадок сил, безразличие, которые иногда одолевают зрелого и уже утомлённого жизнью человека. В нём самом победа вызывала всегда лишь больший подъем сил, веру в себя, в свою правоту и укрепляла упорство… Для Салавата было непостижимо, чтобы такой герой, смелый, решительный человек, вдруг обессилел, когда уже все враги ему подчинились и целовали его руку, только что покаравшую их вожака.
Трушка вышел из оцепенения. Только теперь ощутив, что опасности больше нет, он вдруг с лязгом вложил в ножны саблю и, приподнявшись на цыпочки, потянулся повесить её на место. Емельян оглянулся на него и ласково усмехнулся.
- Дай-кось, Трушка, - он потянул руку за саблей. Мальчик подал саблю, и Пугачёв сам привесил её к его кушаку. - Носи, казак. Ты её в трудный час заслужил своею рукой.
Трушка смутился и просиял. Емельян приветливо посмотрел на улыбающегося Салавата.
- Что ж стоишь-то? Садись, батыр, - сказал он, обратясь к Салавату.
Но, вместо того чтобы сесть, Салават шагнул ближе к царю и страстно сказал:
- Казаки своё добро на возы сложили. Измену творят, государ!
- В Яицкий город хотят идти, - подтвердил Пугачёв.
- Держать их надо, - сказал Салават.
- Как удержишь! Их много, а я один, - устало и просто возразил Пугачёв. - Не всех пострелять, - слышь, воза заскрипели - идут… Их тыщи… Как их держать одному!.. - с горькой усмешкой добавил "царь".
Салават решительным, быстрым движением придвинул скамью к креслу Пугачёва и зашептал.
- Судар-государ, ты один?! - страстно спросил он. - Нынче я к тебе две тысячи человек привёл… Айда, идём завтра вместе… Сто тысяч можно башкирцев поднять… Башкирский народ, - с гордостью подчеркнул Салават, - наш народ не быват изменщик.
- Ваши пойдут? - спросил с сомнением Пугачёв. - Верят они, что я государь точной?
Этот вопрос для него был самым важным. Он решал. Пугачёв и сам понимал, что вспышка его против царского имени не имеет почвы. Доверие к "царю-избавителю", справедливому мученику и бродяге-царю, исходившему землю, изведавшему неправды, знавшему все несчастья своих народов, их чаяния и мечты, почёт его имени был высок, вера в него была горяча. Прекрасный и поэтический образ его был согрет слезами и вздохами миллионов, и сказка о нём сложилась в сердцах самого народа… Что рядом с ним самозванец Емелька, беглый казак с Зимовейской донской станицы!..
Пугачёв хорошо помнил, как сам он вместе с другими твердил тайную сказку о бродяге-царе, разнося её по земле от литовских окраин до самой Кубани, от Дона до Яика, разглашая её по тюрьмам, умётам и сборищам голытьбы, шепча в староверческих скитах и повторяя себе самому в утешение в самые горькие дни своей беспокойной жизни…
Емельян перешёл черту и отдал себя во власть сказки…
Сами собой зароились вокруг него люди, как пчелы; его одели, окружили охраной, знамёна везли впереди него; его встречали с хлебом и солью, ему целовали руку… Кто узнавал в нём прежнего казака-бродягу - и те молчали об этом. Он был тот самый царь, которого ждал народ!
Уж он-то знал все народные нужды! Гарун аль-Рашид, никогда не видавший дворца, рождённый в казачьей землянке, изведавший ратную жизнь, походы, побеги, плети, тюрьму и подёнщину, исходивший и изъездивший многие тысячи вёрст по родной стране, он знал, чего хочет казак, чего хочет чувашин, татарин, русский мужик, запряжённый боярским ярмом, чего хочет солдат, купец и чего хотят горожане…
Но, стиснутый тесным кругом яицкого кулачья, желавшего из царя сделать только своё орудие, Емельян не мог развернуться во всю ширь. Когда он пытался делать по-своему, кое-кто из старых знакомцев ему намекал, что помнят его издавна. Старые знакомцы возле него встали стеной, которая отделила его от народа.
Они держали его в плену угрозой разоблачить его самозванство. Сегодня, когда дошло до открытой стычки, он бросил своё самозванство и сам растоптал его перед их глазами, чтобы стать независимым и свободным от них… Он видел - они испугались его разоблачения.
Но сам Пугачёв всё же понимал, что народ идёт не к нему, а к тому, чьё имя он принял. Он понимал, что признание в самозванстве отшатнет от него простые и преданные сердца многих тысяч людей, устремившихся на призыв гонимого и отверженного царя, чьё имя вызывало в народе надежды на облегчение жизни.
Он знал, что к башкирам, как и в другие края, из Петербурга послано увещание, провозглашающее его обманщиком своего народа. Участник прусских походов, Пугачёв знал башкир как отважный и дерзкий народ. Известие, что царица посылает их против него, встревожило Пугачёва. Прибытие Салавата в его лагерь было победой, но все ли башкиры за ним?
- Верят, что я точной царь? - спросил он.
Салават торжественно встал со скамьи. Он поднял палец и произнёс почтительно, с ударением на каждом слоге:
- Ваше величество, Пётра Федорыч, тощный Пугач-царь!..
В первый миг Пугачёв прояснел, но тут же осунулся снова, и борозда легла на его лоб.
- Эх, брат, не то! - сокрушённо качнув головой, пояснил он. - Пугач-то не царь. Пётра - царь!..
Салават со страстной досадой встряхнул его за плечо.
- Ай, царь! Нам твой царский пашпорт не надо. Ты письма писал!.. - Салават вынул из шапки смятый и бережно расправленный манифест. - Чего я у Ерёминой Курицы говорил, ты все тут писал… Вот твой и пашпорт царский!.. - решительно заключил он.
- У Ерёминой Курицы?! - удивлённо переспросил Пугачёв.
Он не узнал Салавата. Столько лиц и имён перед глазами его протекло в последнее время, что он потерял им счёт, хотя отличался способностью запоминать людей.
- Хлопушу знаешь? Я с ним был… - напомнил Салават.
- Ты был тогда?! - воскликнул обрадованный Пугачёв, и Салават показался ему ближе и больше заслуживающим доверия. - Вишь, так и писали в письме, как ты говорил. Чего народ хочет, того царь даёт… Верно, батыр… как бишь звать-то тебя?..
- Салават…
- Ну вот, Салават… Хлопуша-то нынче не дома. Рад был бы… Любит тебя… Ты садись, садись, - дружелюбно захлопотал Пугачёв, - сказывай, как там у вас, в башкирцах?..
- Нельзя, судар-государ, казаков пускать в Яицкий городок. Тебя народ ждёт. Ваше величество народ звал? Куда теперь сам уйдёшь? Нельзя народ бросать… - не отвечая на расспросы, горячо говорил Салават. - Казаки тебя обижают - айда в нашу землю. Последний малайка ружьё берет, воевать будет… Старик воевать пойдёт… Бабушка воевать будет…
Осмелевший Трушка подошёл к Салавату. Любопытно потрогал лук за его плечом.
- Жян, - ласково пояснил ему Салават, - башкирский ружьё такой, палкам стрелят… Судар-государ башкирцам другое ружьё даст… Нельзя на Яик ходит! - заключил Салават, обратясь опять к Пугачёву. - Айда, едем держать казаков.
Он почувствовал сам, что говорит смело и хорошо. Понял, что теперь уже не в шутку, не по мальчишеской песне про зелёную шапку, а в самом деле становится батыром и вождём.
Пугачёв молчал.
Он не мог ничего возразить. Он понимал, что не время бросать осаду, когда через несколько дней в Оренбургской крепости будет стеснение в провианте и голод. Но что мог он сделать?
В наступившем молчании с улицы слышались крики большой толпы. Мелькали факелы, шла возня…
- Слышишь, батыр! - сказал Пугачёв. - Теперь не унять, не воротишь… Поднялись все…
- Нельзя уходить, - твёрдо сказал Салават. - Какая тебе вера будет? Скажет народ: "Царица, царь - все равно плохо!.."
В сенях пугачёвской избы послышался крик, возня, словно кого-то били.
Встревоженный, вскочил Пугачёв с кресла, торопливо заряжая пистолет. Трушка глядел растерянно и робко.
Салават шагнул к двери, распахнул её, выглянул в сени.
- Кто там? - громко окликнул он.
- Государя видеть хочу, не пущают! - отозвался голос.
- Семка! - радостно воскликнул, узнав его, Салават.
- Дежурный, впустить! - громко и повелительно приказал Пугачёв, и Семка тотчас же бомбой влетел в дверь.
- Измена, ваше величество! - крикнул он, падая на колени. - Атаманы народ смущают, сами на Яик идут, а прочим по старым домам велят… Куда по домам, когда люди встали?! По домам не ласка ждёт - петля да плаха, а кому бог помогает, тому плети да кнут!.. - бойко заговорил Семка. - Неужто, ваше величество…
- Помолчи, сорока, - остановил его Пугачёв. - Яким! - властно позвал он, вдруг снова преобразившись. Усталости как не бывало. Он опять распрямил плечи, глаза его сверкнули волей и твёрдостью.
Давилин вошёл в горницу, остановился у порога, не смея поднять глаз, по голосу Пугачёва почуяв приближение грозы.
- Кто народу велит по домам идти? - строго спросил Пугачёв. - Ведь я никому не велел до указа!
Яицкие главари так легко отступили и сдались под натиском Пугачёва только по внешности. Они рассчитывали на то, что страх, посеянный ими в массе казачества, уже совершил своё дело, что, хочешь не хочешь, бегство на Яик теперь не сдержать никакой силой. Изъявив покорность "царю" и потеряв в столкновении с ним Дмитрия Лысова, они рассчитывали на то, что через три-четыре часа Пугачёв им сдастся. Не оставаться же ему в покинутой Берде! Они посадят его в карету и увезут под своим надёжным конвоем.
Им не нужна была Русь, освобождённая от помещичьего ярма. Что им в том, что крепостные пахари пухнут от голода, что им в том, что в заводах и шахтах жизнь хуже каторги!..
Забраться на Яик, предъявить Петербургу свои требования: отдать казачеству реку Яик с верховьев до устья, сохранить выборную по воле казачества старшину, отказаться от присылки на Яик атаманов из Петербурга, освободить казаков от службы в регулярных войсках… За половину уступок со стороны царицы они головою выдали б самозванца, уверив "матушку императрицу" в том, что Емелька их обманул "воровством" по их неразумению и темноте…
Оставшись один после ухода атаманов военной коллегии, Емельян тоже понял, что весь его спор был бесполезен. По скрипу возов, по гулу на улицах в непривычный ночной час он понял, что яицкие главари всё-таки победили его, хотя и ушли с видимым смирением и внешней покорностью…
Он смотрел бы на все сквозь пальцы, предоставив событиям совершаться и отдавшись на волю течения. Но настойчивые речи Салавата, а вслед за тем требовательный голос "тайного государева поручика" Семки всколыхнули в душе Емельяна новый порыв к борьбе.
- Народ уже потёк, надёжа. Ведь как его остановишь! - развёл руками Давилин.
- Твоя голова в ответе. Созвать коллегию в сей же час, - приказал Пугачёв.
Под окнами раздались громкие споры и крики.
- Узнай, что там, доложи, - вдогонку "дежурному" крикнул Пугачёв.
- Я узнаю, - сказал Салават.
Он вышел на высокое "дворцовое" крыльцо.
Лавина народа текла по улице к "царскому" жилищу.
Перед крыльцом суетливо метались казаки.
Денис Шигаев, Коновалов, Овчинников торопливо вполголоса совещались с Давилиным.
- Скажи - башкирцы да тептяри бунтуют, грозятся на государя… - сказал Коновалов Давилину, не заметив Салавата.
Давилин стал ему что-то шептать.
Пара коней рысцой из-за угла вывезла пушку, поставила возле крыльца, пушкарь с дымящимся фитилём совещался с помощником. Из темноты молча пробежали стеной казаки, в соседнем дворе послышался топот коней… команда…
Салават понял всё, что творится… Вбегающий на крыльцо Давилин грудь с грудью столкнулся с ним.
- Башкирцы бунтуют, - сказал он на ходу Салавату, не узнав его в темноте.
Салават вместе с ним вошёл к Пугачёву.
- Государь, измена! Башкирцы бунтуют, грозят на ваше величество… - крикнул Давилин.
- Судар-государ, - прервал его Салават, - Коновалка велел из пушки в башкирцев палить! Коновалка измену делат! Пушкарь у царского крыльца пушку ладит… Айда, вместе идём, ты башкирским людям своё слово скажешь!
- Идём, - решительно обронил Пугачёв, надевая шапку. - Трушко, ты останься дома. Сема, ты с ним, с Пугачонком…
- Государь, головы своей пожалел бы, нужна народу! - воскликнул Давилин с мольбой.
- Идём, Салават, - словно не слыша его, сказал Пугачёв. - Дежурный, коня!
Спокойствие овладело им. Он умел говорить с толпой. Терявшийся до истерики перед кучкой людей, с которыми приходилось хитрить и искать лазеек, Пучагев был твёрдо уверен в себе, когда выходил к тысячным толпам народа. Для них он был желанный и жданный их государь, повелитель и вождь. Перед народом он не лукавил ни в чём, сердцем был с ним, и голос его был твёрд и спокоен, когда говорил он с народом.
Салават восхищённо взглянул на высокую грудь царя, на уверенно поднятую голову в казачьей шапке, сдвинутой набекрень, на тяжёлую, твёрдую поступь. Давилин накинул ему на широкие плечи богатую, крытую тёмно-вишнёвым сукном шубу. Трофим подал саблю…
- Пушку убрать! - громко скомандовал Пугачёв с крыльца. - Изменник ты, Коновалов, в кого хошь налить?!
И, обратясь к Давилину, резко напомнил:
- Сказано - дать коня!
Пушка, стуча колёсами, мгновенно скрылась за поворотом.
Из темноты подвели под уздцы двух коней.
Пугачёву всегда подавали двух лошадей под седлом. Ширококостный и мускулистый, хотя и не отличавшийся полнотой, он быстро утомлял лошадей. На этот раз не предстояло дальней езды, и Пугачёв кивнул Салавату.
- Садись.
- Царский ведь жеребец, - почтительно возразил Салават.
- Садись! - настойчиво произнёс Пугачёв.
Четверо казаков с оружием в руках окружили их, пятым вскочил на седло "дежурный" Давилин. У двоих казаков в руках закачались зажжённые фонари. Отблеск огней сверкнул на лезвиях сабель, на стволах ружей, на бляшках сбруи.
В конце улицы стоял глухой гул: казаки оттесняли толпу в темноту ночи между двумя рядами домов и длинных заборов. Толпа волновалась. Пугачёв услыхал гортанные звуки невнятной и чужеродной речи.
- Ваши? - спросил он, склоняясь к Салавату.
- Наши.
Они подскакали вплотную к толпе. Здесь шла молчаливая давка. Казаки древками пик преградили улицу поперёк. Толпа рвалась, но не могла сломить крепкой казачьей стены. Озлобление толпы накалялось задорными криками, долетавшими из далёких задних рядов. Вот-вот заварится жаркая свара…
- Кто не пущает народ к своему государю?! - выкрикнул Пугачёв, подъехав к толпе.
- Бунтуют башкирцы, ваше величество, - чётко отрапортовал хорунжий. - На вашу персону грозятся…
- Врёшь, собачий ты сын, не одни башкирцы - и заводские на вас, изменников. Ты царю не клепи! - откликнулись из толпы.
- Пики убрать! - приказал Пугачёв.
- Яшагин царь Пётра Федорыч! - выкрикнул Салават. - Яшагин!
- Яшагин! - подхватила толпа и хлынула в улицу, заливая её и смешав ряды казаков, по приказу царя убравших свои пики.
Салават выхватил горящий фонарь из рук казака и поднял его, освещая лицо Пугачёва.
- Жягетляр! - крикнул он и обратился к толпе по-башкирски: - Здесь перед вами великий царь, знающий все сердца, славный, милостивый и отважный. Я, Салават, начальник башкирских войск, говорю вам: слушать во всём царя. Он, как отец, хочет для всех народов мира и счастья.
- Яшагин цар Пётра! - крикнул рядом толстый Кинзя.
Толпа подхватила его клич.
- Многие лета царю Петру Федорычу! - раздался из толпы голос того, кто кричал о заводских рабочих.
- Ур-ра-а! - подхватили русские.
- Ур-ра-а! - закричали и казаки, и простой этот клич передался башкирам и тептярям и прокатился по всей толпе.
Пугачёв снял шапку перед народом.
- С чем пришли, дети? - спросил он толпу.
- Наста киряк, балалар'м? - перевёл Салават вопрос.
И тогда прорвалась разом из всех грудей тысячеустая, пестроголосая жалоба:
- Измену затеяли казаки.
- Пошто на Яик собираются? Нас покинуть!..
- Сами звали вставать, да пятки подмазали салом!
- Негоже тебе так, Пётра Федорыч, наш ты царь, не боярский - пошто допущаешь измен от казаков?! - внятно сказал длиннобородый седой старик, вытолкнутый толпою вперёд.
- Ты кто, батюшка? - спросил Пугачёв.
- Рудоплавщик, надёжа-царь. Ходоком от заводу прислан к тебе. В поклон пушку да десять ядер привёз. Заводские мужики повелели тебе сказать, что животы за тебя положат. Иди, хочешь, к нам - не дадим в обиду. Пушки сольём, сабли скуём, пики… Ан ты от нас на казачью сторону хошь уходить! А нас на расправу бросить.
Пугачёв осмотрел толпу.
Высокие остроконечные шапки, ушастые шлемы с меховыми назатыльниками, падающими на плечи, доспехи из лошадиных шкур, с гривами, развевающимися вдоль всей спины воина, гнутые луки за плечами, боевые топоры…
Молодой башкирин приблизился к Салавату и горячо говорил ему на своём языке.
Толпа башкир и татар одобрительно рокотала в поддержку его слов.
- Чего говорит? - спросил Пугачёв Салавата.