Быстрее всего изменилось выражение лица у Ксантиппы с тех пор, как она стала вращаться в непривычном для нее обществе. Из хорошенькой веселой девушки вышла чересчур серьезная женщина. При первом взгляде на ее внешность, жену Сократа можно было счесть на десять лет старше, чем она была на самом деле. Но о том, что ее черты сделались холодные, но выиграли в красоте, она узнала не скоро. Муж не обращал на нее особенного внимания, а его собутыльники, превращавшиеся уже из ветреных юношей в солидных, положительных мужчин, сторонились Ксантиппы, одни из уважения к учителю, другие из благоразумной осторожности: энергичная расправа с Алкивиадом была еще у всех в памяти. Правда, старая служанка часто подсаживалась к одинокому ложу Ксантиппы, когда та, подпирая ладонями голову, погружалась в свои грустные заботы, придумывая средство получше устроить домашнюю жизнь. Старуха принималась жалеть свою госпожу, приглаживала ей рукою блестящие, мягкие волосы, называла ее самыми ласковыми именами, какими называл бы Ксантиппу молодой любящий муж, и обиняками заводила речь о том, как хорошо было бы отомстить жестокому Сократу. Сделать это не трудно, а когда у Ксантиппы будут деньги и она станет щеголять не хуже лицемерной, гадкой Аспазии. Молодая женщина в терпеливом молчании выслушивала эту болтовню, и только когда служанка принималась расхваливать ловкие манеры и веселую жизнь блестящего Алкивиада, ее щеки вспыхивали мимолетным румянцем.
Алкивиад давно уже перестал быть сумасбродным юношей, каким она знала его раньше. Он принимал деятельное участие в политической жизни города и считался одним из самых горячих ораторов на народных собраниях. На бывшего кумира посматривали теперь довольно косо, неодобрительно называя его радикалом за насмешки над религией и демагогом за речи против сильного, консервативного государства.
Наступила продолжительная пауза в великой войне; в общественном настроении обнаруживались резкие симптомы тревоги и недоверия. Алкивиада, заодно с его почтенным другом и учителем, по сто раз в день обвиняли в посягательствах революционного характера. Особенно усердствовал драматург Аристофан, защищавший со свойственным ему неизменным остроумием дело умеренной партии, которая все еще продолжала считать себя народной и либеральной. Этот неумолимый противник ежедневно выставлял безобидного философа наемным бунтовщиком, состоящим на службе тайного общества и подстрекавшим народ к восстанию. Даже дом Аспазии, где велись вольные речи, прослыл в благонамеренных кружках притоном мятежников.
Сократ хохотал от души, когда его честное стремление к истине и чистосердечно высказываемые мнения по всем вопросам ставились в зависимость от политики. В день рождения Аспазии философ опять завел речь о публичных нападках на его кружок, присовокупив, что в одном из политических клубов города он даже получил прозвище нигилиста. Но этот курьез лишь позабавил юных последователей Сократа, между тем как Аспазия, озабоченная чем-то, до того строго взглянула в эту минуту на своего торговца шерстью, сиявшего по праздничному, что тот струсил, мысленно спрашивая себя, не сказал ли он невзначай опять какой-нибудь нелепости. Лизикл как раз ораторствовал перед группой гостей и только что торжественно изрек, что величайшим драматургом Греции следует бесспорно считать Эврипида. Теперь же он поспешил поправиться и прибавил: "но Софокл все-таки выше его".
Потом хозяин дома, со свойственной ему ловкостью, перевел общий разговор с серьезных вопросов на более легкие, и вскоре гости весело заспорили о том, как им достойно отпраздновать день рождения хозяйки. Наконец, побуждаемый сердитыми знаками Аспазии, торговец шерстью объявил присутствующим о своем намерении совершить великий патриотический подвиг. Условия рынка в Греции таковы - говорил он - что цены на нем подвержены сильным колебаниям; чтоб удержать их в равновесии, необходимо на время войны сосредоточить в Афинах всю торговлю скотом. Это должно обеспечить в кратчайший срок приток крупных капиталов. И Лизикл, доброжелательствуя своим друзьям, предлагает им участие в этой выгодной финансовой операции. Тут Аспазия, для примера другим первая подписала ничтожную сумму, скопленную, по ее словам, бережливостью в хозяйстве; добряк Сократ - Ксантиппа отсутствовала - взял и на свою долю пай на крупную сумму, которую хозяин любезно согласился ему одолжить; а вслед за ними богатые сыновья патрициев принялись подписываться за себя и своих подруг, так что предприятие Лизикла было сразу обеспечено солидным капиталом.
Надежда на большие барыши, способствовали оживлению собравшихся. Вино полилось рекою; разговоры сделались громче; все начали горячо обсуждать шансы успеха и заранее радовались обещанной прибыли.
Однако женщинам вскоре надоело слушать деловые разговоры мужчин; самые молоденькие из них собирались уже домой, как вдруг прекрасная хозяйка перевела разговор в другое русло. Всем было известно, что в древней обители муз, Дельфах, был объявлен конкурс и обещана почетная награда за решение вопроса, какая философия приносит наибольшую пользу человечеству? Немало соискателей почетной награды собралось сегодня и в салоне Аспазии. И вот она подала мысль, чтобы присутствующие мужчины высказали свои мнения насчет различных философских систем, предоставив женщинам тут же, присудить награду достойнейшему. Это предложение было встречено криками восторга. Хозяйку дома тотчас выбрали председательницей суда, а ее помощницами: танцовщицу, отличавшуюся замечательной красотой, и певицу из малой Азии.
Шуточный конкурс послужил поводом к шумному веселью. Каждый старался как можно убедительнее превознести излюбленную им философскую систему, но присутствие хорошеньких женщин и улыбки тактичной Аспазии вовремя умеряли излишнюю горячность ораторов, придавая прениям мягкий и веселый характер. Даже пожилые мужчины, закоренелые систематики, в угоду хозяйке дома, пересыпали свои объяснения игривыми шуточками, чтобы сделать доступнее собравшемуся здесь смешанному обществу поднятые ими серьезные философские вопросы.
Аспазия ловко умела поддержать интерес затеянной ею забавы. После старцев, высказывавших по большей части отжившие, полузабытые философские взгляды, наступила очередь молодых. В числе их было несколько радикалов из кружка Сократа, которые с замечательной находчивостью развивали перед обществом смелые, парадоксальные идеи. Один из них принялся отрицать самое существование высших наслаждений; он уверял, что человеку вовсе не трудно отказаться ото всех человеческих радостей и жить по примеру четвероногих, соперничая с ними в тупом животном довольстве. Второй оратор, возражая первому, выразил сожаление, что наслаждений, напротив, чересчур много; они осаждают со всех сторон чуждого философии простого смертного, вследствие чего мудрец должен быть умерен, именно благодаря разумно понимаемой любви к наслаждениям. Третий пошел еще дальше, указывая, что людям не стоит обращать внимания ни на благо, ни на зло, насколько они касаются телесных потребностей и отправлений; по его словам, только человеческий дух может наслаждаться или страдать, и он заключил свою речь похвалой присутствующим дамам, проявившим сегодня хотя некоторую охоту - за это выражение его призвали к порядку - чему-нибудь научиться.
К концу заседания слово было предоставлено двоим великим соперникам: Софоклу и Эврипиду. Первый из них, красивый, статный мужчина, несмотря на свой пятидесятилетний возраст, очаровывал всех своей наружностью и обращением. Его приятная речь была проникнута спокойным юмором.
Согласно теории Софокла, человеку было бы лучше совсем не родиться; но он тут же прибавил, что делает исключение для самого себя, так как ему живется прекрасно, и его собственное "Путешествие в погоню за счастьем" можно считать веселой поездкой в обратном направлении. Малорослый, толстенький Эврипид, живой и словоохотливый, назвал счастливейшим смертным того, кто ограничивает свои помыслы настоящим и осязаемым. Высшим благом и наилучшим даром богов - если это действительно от них зависит - он считал для человека цветущее здоровье и добрую жену, хотя на самом деле и совершенное здоровье, и совершенные жены немыслимы в нашем мире несовершенств.
За окнами уже забрезжило утро, когда судьи приступили к совещанию, между тем как соискатели почетной награды забыли о своем соперничестве за чашей вина и веселой песней. По прошествии нескольких минут, судьи однако заявили, что они не в состоянии сделать выбора между столькими достойными, а потому просят совета у какого-нибудь беспристрастного судьи из посторонних слушателей. И тотчас же все единодушно обратились к Сократу.
Тот не заставил долго себя упрашивать. С веселым, разрумянившимся от вина, лицом поднялся он со своего места и попросил только, чтоб ему позволили предварительно задать вопросы участникам конкурса. Получив на это разрешение, он весело рассмеялся и начал спрашивать то одного, то другого. Сначала его вопросы касались самых обыкновенных предметов, но потом стали все труднее, пока, наконец, Сократ не загнал в угол всех ораторов. Вслед затем он заявил, что знает теперь достаточно, чтобы представить судьям свое решение. И он, шутя, переспорил одного за другим всех участников состязания, побивая каждого его же собственными аргументами. С несокрушимой логикой доказал философ несостоятельность всех приведенных систем, всех высказанных взглядов на вещи и непригодность житейских правил. Когда он, посреди возрастающей веселости собрания, дошел, наконец, до конца своего критического разбора, то вывел из него следующее заключение:
На вопрос, какая философская система полезнее всех для человечества, следует ответить: никакая. Только человек, сознающий, что он ничего не знает, действует в жизни скромно и осмотрительно. Тот же, кто верит в ту или другую философию, воображает о себе, что он знает нечто, и становится через это заносчивым, ограниченным и глупым. Что касается избранных, которые сами вырабатывают новые философские системы, то они никогда не полагают предела своей умственной работе; для них не существует окаменелого учения найденной ими истины, но есть только искание последней. Для них философское умствование не есть собственно наука, а удовольствие; поэтому философия полезна одним философам, а не всему человечеству.
Во время речи Сократа, Алкивиад внимательно записывал каждое слово.
Аспазия обменялась со своими помощницами несколькими словами, и когда оратор закончил, председательница поднялась для произнесения приговора. По заявлению судей, самым мудрым оказывался Сократ. Общество разошлось в необыкновенно веселом настроении. Несколько преданных учеников с триумфом провожали победителя домой. Ксантиппа сидела у окна, поджидая мужа. Заметив ее суровую мину, Сократ попросил своих провожатых сообщить жене о высокой чести, выпавшей на его долю, в надежде, что она смягчится и не станет бранить его. Алкивиад, никогда не упускавший случая загладить перед Ксантиппой свою грубую выходку при первом знакомстве с нею, приблизился с заискивающей улыбкой к рассерженной женщине и откровенно рассказал ей, как они провели целую ночь за поучительными разговорами, а при наступлении утра ее муж был торжественно провозглашен величайшим мудрецом Греции.
Ксантиппа невольно покраснела, когда с нею заговорил прекрасный Алкивиад. Но она тотчас овладела собою и холодно обратилась к мужу, торопя его домой, причем прибавила небрежным тоном:
- Хорошо хоть то, что ты оказался самым умным на пиру твоей приятельницы Аспазии!
Ученики, остановившиеся перед домом, долго еще слышали сердитый женский голос; Ксантиппа бранилась, стараясь говорить потише. Ее слов нельзя было разобрать, и они услышали только возражение Сократа:
- Если бы я спокойно проспал до утра, то имел бы охоту тебе отвечать, а так как я обратил ночь в день, то мне надо поспать часика два!
Когда же он проснулся несколько часов спустя и с ним опять можно было разговаривать, Ксантиппа скромно спросила, не может ли он извлечь материальной пользы из того почтения, которым его окружает знатное общество. Сократ обрадовался возможности сообщить жене что-нибудь приятное и рассказал о подписке, устроенной Лизиклом. Однако практичная женщина недоверчиво покачала головой и озабоченно принялась расспрашивать Сократа, кто еще подписался. Узнав, что в новом предприятии приняли участие и солидные люди, она немного успокоилась, прибавив не без некоторой язвительности:
- Пора уж, наконец, чтоб из знакомства с Аспазией вышел для нас хоть какой-нибудь прок.
С того дня, в течение нескольких месяцев она была гораздо ласковее и всякий раз, когда муж возвращался от Аспазии, осведомлялась, как идет предприятие Лизикла. Однако из Азии, где производилась закупка многочисленных стад, не получали пока никаких известий.
Тем временем Сократ имел случай убедиться, что его победа на философском состязании прогремела далеко за стенами дома прекрасной Аспазии, а его слава упрочилась во всем афинском обществе. Впрочем, при отсутствии тщеславия, это вызывало у него только лукавую улыбку.
С тех пор и в других кружках вошло в моду приглашать на обеды и ужины остроумного философа, неистощимого на веселые выходки и забавные шутки. Ксантиппа давно уже махнула рукой на то, что он появлялся в обществе без нее. Сократ же, не умевший скучать ни при каких обстоятельствах, охотно бывал в гостях. По своей словоохотливости, он имел способность всюду находить поучительный материал для наблюдений, хотя бы даже в сфере человеческой глупости, и ежедневно был готов без устали высказывать свои убеждения о ничтожестве существующих философов и тщете догматов перед всяким, кто только хотел его слушать.
Так прошло несколько месяцев, как вдруг в одно утро Ксантиппа, запыхавшись, вернулась домой, бросилась к постели мужа и, тряся сонного Сократа за плечо, принялась кричать ему в самое ухо: "Наши деньги! Наши деньги! Лизикл - мошенник!". Сократ, разбуженный так внезапно, прежде всего спросил, не горит ли дом. Потом он принялся, не спеша, одеваться, выслушивая в то же время принесенное Ксантиппой неприятное известие с непоколебимым хладнокровием, еще сильнее раздражавшим ее. Она только что узнала из насмешливых замечаний соседки, что предприятие Лизикла лопнуло и все пайщики потеряли свои деньги.
Скульптор старался успокоить жену, обещая навести самые верные справки. Он еще долго слышал упреки Ксантиппы, направляясь к гавани, где была биржа. Здесь был ужасный переполох. Весть о крахе разнеслась по городу ранним утром, а теперь стало вдруг известно, что городские власти намерены сами заняться этим пока не удавшимся делом. Деньги первых подписчиков, таким образом, открыли дорогу новому предприятию, во главе которого, опять-таки, стоял никто иной, как торговец шерстью Лизикл. Буря негодования против хитрого афериста поднялась между потерпевшими, и только один Сократ, не знавший, откуда взять денег на уплату долга, замолвил слово в его защиту:
- Ведь нам было известно про то, что он торгует шерстью, и, все-таки, мы попались к нему на удочку. Поделом! А почтенный Лизикл достоин уважения, потому что он поступил умно со своей точки зрения.
Дошел ли до Лизикла слух о заступничестве Сократа, или совесть упрекала его, или, наконец, Аспазия пожалела своего друга, ничего не смыслившего в финансовых операциях, только Лизикл, не смущавшийся выпадами, поднятыми против него на бирже, отвел скульптора в сторону и обещал простить его долг. Только после этого Сократ должен стать его неизменным другом. Торговец шерстью даже хотел выхлопотать для него доходное казенное местечко, когда сам добьется важного поста.
Сократ задумался.
- Если вы потребуете от меня денег, - произнес он после размышления, - тогда я становлюсь нищим, а нищему не стыдно брать милостыню. Если же вы простите мне долг, я в ту же минуту становлюсь зажиточным человеком, и тогда мне неприлично принимать подачки от других. Вот я и не знаю, что делать.
Он вернулся домой в задумчивости. Жена едва могла дождаться его прихода. Каждое слово мужа встречала она жалобой или упреком. Когда же он, понизив голос, сообщил ей о предложении Лизикла, Ксантиппа гордо выпрямилась, мотнула головой, так что ее волосы рассыпались в разные стороны, и воскликнула:
- Ни единого обола не приму я от противной Аспазии! Тебя она обошла, как и все наше общество, потому что вы служите для нее только ступенями к славе, но я, Ксантиппа, покажу этой презренной женщине, каковы порядочные афинские гражданки! Хотя бы мне пришлось идти в судомойки и продать свое хорошенькое именьице, надменная Аспазия не будет хвастаться, что оказала мне какую-нибудь милость.
И в первый раз с тех пор, как Сократ женился, она залилась слезами. Он похвалил ее благородную гордость и готов был со своей стороны скорее продать имение, чем принять благодеяние. Ксантиппа торопливо вытерла слезы и в немом ужасе уставилась глазами на мужа.
- А что же потом? - гневно воскликнула, наконец, она. - На что же нам жить? Если мы после продажи имения не станем принимать милостыни, то нам придется жрать камни.
Сократ немедленно указал ей на неправильность такого выражения, которое по законам языка применимо только к животным; относительно же людей никогда не употребляется. Кроме того, камни неудобоваримы для желудка и потому в ее предложении питаться ими нет ничего разумного.
Но Ксантиппа не слышала его разглагольствований, продолжая ходить взад и вперед. Наконец, она остановилась напротив мужа; ее грудь высоко поднималась, глаза сверкали.
- Пусть будет так! - с трудом выговорила она. - Я продам свою землицу, чтобы ты мог заплатить свой долг Аспазии. Но обещай предоставить мне с нынешнего дня все наши домашние дела, чтобы тебя опять как-нибудь не облапошили добрые люди. Я постараюсь поправить наше состояние. Во время моих бессонных ночей, мне пришла в голову одна мысль. Сначала я колебалась приступить к этому плану из боязни уронить твое достоинство. Теперь же у нас нет другого выхода. В твоей старой заброшенной мастерской, лежит еще большой запас мрамора; его можно продать. Если ты укажешь мне людей, с которыми ты прежде вел дела, я постараюсь начать торговлю камнями.
- Ты у меня славная женщина! - отвечал Сократ, с благодарностью взглянув на жену. - Постой, я тебя поцелую! Ты редко видишь от меня ласку, а твоя красота и молодость заслуживают большего внимания.
Гнев Ксантиппы стал проходить, и она почти с материнской нежностью наклонилась к мужу, чтобы поцеловать своего взрослого ребенка в толстые губы, как вдруг дверь быстро распахнулась. В дом Сократа вбежало несколько молодых людей, а с улицы доносились громкие крики возбужденной толпы.
Ксантиппа, в изумлении, попятилась назад.
Тогда из толпы выступил с торжественным видом слегка сконфуженный Алкивиад.
- Учитель! - проговорил он, - первая академия Греции подтвердила то, что было недавно заявлено всеми нами в доме Аспазии, именно, что вы самый мудрый из греков. Вам досталась первая награда. Эврипид с Софоклом получили только почетный отзыв. Их немало удивило, почитаемый наставник, получение вами приза, которого вы и не думали добиваться. Сердитесь на меня, если угодно, виноват во всем я. Мы записали ваши речи на пиру у Аспазии, а потом мне вздумалось послать их в Дельфы от вашего имени. Простите меня, пожалуйста! Никогда больше не буду!