- Ты по всем статьям подходишь. Кончила вторую ступень (средние школы в те годы назывались школами второй ступени), грамотная, учителя тебя уважают, умеешь говорить с людьми, предлагали же тебе стать секретарем волисполкома, из пролетарской семьи (семья Чевыревой была одной из самых бедных в Дроскове), отец у тебя герой, погиб на посту, как настоящий коммунист (отца Даши Чевыревой убили кулаки за реквизицию у них хлеба), а потом ты девушка, нет у нас еще девушек на ответственной работе…
- Вот то-то что девушка, - возражала Даша. - Влюблюсь, выйду замуж, и вся моя работа насмарку.
- Почему насмарку? Не за старика же пойдешь! Как работала, так и будешь работать, все тебя поддержат…
- Баба не девка, - рассуждала Даша. - Девка кричит - ветер свистит, а бабу должны по всем статьям уважать.
- А тебя и будут уважать, - уверял Слава. - Да что там, мы тебя всем укомолом замуж выдавать будем, я первый приеду к тебе на свадьбу, без меня и не думай выходить…
Даша засмеялась:
- Обещаете?
- Обещаю…
Разговор шел как бы в шутку, а теперь вот напоминают и даже лошадей прислали.
- Серьезно, Чевырева замуж?
- Чего уж серьезнее… - Кузьмин обиделся. - За зря лошадей не пошлют.
- А за кого ж она?
- Да там у нас за одного, - безразлично сказал Кузьмин. - За Степку за Моторина. Парень ничего…
Ушаков и Железнов поняли, что Даша Чевырева идет замуж, но почему она прислала лошадей за Ознобишиным - им невдомек.
- Понимаете, ребята, обещал я, когда уговаривал ее идти на комсомольскую работу, - ответил Слава на взгляд товарищей, - что приеду к ней на свадьбу, ежели она вздумает…
- А свадьба-то когда? - спросил Ушаков.
- Завтра.
- По-моему, ехать необязательно, - сказал Железнов. - Секретарь укомола по свадьбам ездит… Делать тебе нечего!
- Да я и сам думаю, что необязательно, - согласился Слава. - Да и в качестве кого я там буду?
- Дружкой будете, - засмеялся Кузьмин. - Венец над невестой держать.
Ушаков не понял:
- Какой венец?
- Как какой? Поведут молодых вокруг аналоя…
- Какого аналоя? - чуть ли не в три голоса вскричал президиум укомола, а Железнов еще добавил: - Это еще что за чертовщина?
Кузьмин не понимал своих собеседников, а те не понимали его.
Наконец слово за слово разобрались: Даша Чевырева собирается венчаться в церкви.
Одна из лучших комсомолок вступает в церковный брак, рубит под корень авторитет всей организации!
Тут уж Железнов и Ушаков сами потребовали, чтобы Ознобишин ехал в Дросково - призвать Чевыреву к порядку, объяснить ей все последствия…
Теперь поездка на свадьбу уже не развлечение, а необходимость!
Все трое взволнованы, церковь собирается нанести жестокий удар комсомолу.
- Значит, ребята, я поехал, - говорит Слава. - Тут уж…
- Пусти в ход всю силу своего убеждения, - напутствует Железнов. - Что-нибудь да значит комсомольская дисциплина, черт возьми!
- Сорви это мероприятие, - добавляет Ушаков. - Это же пережиток - праздновать свадьбы…
- Давно бы так, - соглашается Кузьмин, довольный тем, что Ознобишин все-таки едет. - Пережиток не убыток, погуляем, напляшемся…
Все, что говорилось тремя политическими деятелями, прошло как будто мимо него.
- Оденься потеплее, - советует Железнов. - Морозец еще играет.
- У меня с собой тулуп, - успокаивает Кузьмин. - Закутаем вашего начальника, никакой мороз не доберется.
Слава натягивает на себя все свои одежки, он уже испытан поездками по уезду, садишься в сани - погодка как будто мягкая, а потом так продерет…
- Эмма Артуровна, я уезжаю! - Слава стучит к ней в дверь. - Если кто приедет из уезда, пускай у меня ночуют, не гоните ребят.
Эмма Артуровна приоткрывает дверь.
- А вы можете за них поручиться?
- Могу.
- А сами далеко?
- В Дросково.
- Постарайтесь достать меда, - уныло просит она. - Надоел чай без сахара…
Она знает: просьба пустая, но повторяет ее на всякий случай.
Слава и Кузьмин садятся в санки…
Кузьмин осторожно выезжает за околицу.
И нет Малоархангельска, последние домишки нырнули в сугроб, одно снежное поле вокруг, без конца, без края, без единой впереди вешки.
Кузьмин привстает, натягивает вожжи и по-ямщицки кричит:
- Э-эх, залетные!…
Дорога сплошь занесена снегом, сугробы справа, сугробы слева, не дорога, а тропка.
А лошадки, ко всему привычные, деревенские, знай себе чешут и чешут.
- Э-эх, залетные!…
Полуденное солнце искрится в белесом голубоватом небе, сверкает снег, кругом зима - чистая, искристая, безбрежная…
До чего ж хорошо зимой в поле!
Едешь и сам не знаешь куда. Только бы ехать и ехать, мчаться без конца и края, покуда еще тепло в душе, покуда еще не замерзло сердце, покуда еще не захотелось к огоньку, в дом, к вареву.
- Парень-то хороший? - спрашивает Слава.
- Ничего, - повторяет Кузьмин. - Тихий только. А работать будет, у таких хлеб растет.
Когда же это Даша успела с ним сладиться? Приезжала, шутила, советовалась и об общественных делах, и о личных, но никогда ни намеком…
Что ее погнало замуж?
Белобрысая такая девчонка, настойчивая, упрямая, даже злая. Злая ко всем, кто мешает работать, кто зря небо коптит…
Влюбилась? Но почему в церковь? Не может быть, чтоб верила в бога. Да не верит она ни в какого бога! А почему тогда? Парень верит?
Узкое личико, русая коса, аккуратненький носик, желтенькие бровки, голубые глазки…
Подводишь ты нас, Даша, Дара, Дарочка… Черти бы тебя забрали, Чевырева!
"Пойду прямо к попу, - думает Слава, - и запрещу. Не осмелится же поп мне перечить! Попы теперь хвост поджали. А вдруг поп не послушается? То есть как это не послушается? Мы комсомольцам запрещаем венчаться в церкви! Дашу надо сохранить во что бы то ни стало. Придется Даше объявить выговор… Клуб-то у них есть? Ну, конечно, есть. Соберем молодежь, и взрослые тоже, пожалуйста. Секретарь укомола Ознобишин прочтет лекцию. "Религия - опиум народа" или что-нибудь в этом роде. "Почему патриарх Тихон ненавидит Советскую власть? А Советская власть ненавидит Тихона?"
Солнце превратилось в оранжевый шар. Сперва в оранжевый, а потом в багровый. А лошади несут, несут, разбрызгивают из-под копыт снег… Хорошо!
- Дай-ка мне, - просит Слава.
Встает в санях и кричит:
- Э-эх, залетные!
Снега стали голубыми. Серо-голубыми. Серыми. Ветерок раздул тулуп. Серая тень накрыла поле. Кони шарахнулись…
- Дай-ка…
Кузьмин отобрал у Славы вожжи.
- С такой упряжкой вам не управиться.
Слава ушел с головой в тулуп.
- Напрасное вы затеяли дело, - вдруг сказал Кузьмин. - С нашей Дарьей Ивановной вам не совладать, она что решит, так то и будет.
- Ну это мы еще посмотрим, - ответил Слава. - Не мы подчиняемся обстоятельствам, а обстоятельства нам.
- Я вам лучше другое предложу…
Кузьмин чуть отпустил вожжи, запустил руку в сено, свалявшееся под седоками, вытащил холщовую торбу, вывалил меж Славой и собой бутылку, стакан, ломоть хлеба и кусок вареного мяса.
- Захватил перекусить…
Вытащил зубами из горлышка тугую бумажную затычку, налил стакан.
- Начнем, что ли? Гулять так гулять, выпьем за нашу Дашу, завтра за столом, а сегодня по морозцу в санях…
Слава принял стакан.
- Что это?
- Первач. Самый что ни на есть…
Слава сам не знал, как это у него получилось, рывком выплеснул самогон на снег и отдал стакан своему спутнику.
- Шутки шутишь? Возьми! Не для того еду я в Дросково.
- Чего ж добро выплескивать?
Кузьмин обиделся и сам пить не стал, заткнул бутылку, сунул под сиденье, сердито погнал лошадей.
Въехали в Дросково затемно.
- Куда? - отчужденно осведомился Кузьмин.
- В исполком.
- Даша наказывала к ней везти…
- В исполком, - упрямо повторил Слава.
Он сердился на Кузьмина за то, что тот предсказывал, будто ничего с Дашей Чевыревой не получится, не рассерди его Кузьмин, он, может быть, и выпил бы с ним первача.
- Спасибо, - поблагодарил он, вылезая из саней. - Будь здоров.
В исполкоме никого уже не было, только в канцелярии двое корпели над какими-то списками.
- Вам чего? - спросил один из них у вошедшего.
- Я из Малоархангельска, из укомола. Мне бы Чевыреву. Нельзя ли кого послать?
- А вы, случаем, не на свадьбу? Так вы бы к ней домой.
- Нет, мне она нужна здесь, - упрямо сказал Слава. - Я по делу.
Один из мужчин вышел, но тут в комнату торопливо вошла сама Даша, должно быть, Кузьмин предупредил ее о приезде Ознобишина.
- Ох, Слава… - Она поправилась. - Вячеслав Николаевич… До чего ж хорошо! Я все думала, хозяин вы своему слову…
- Здравствуй, Даша, - холодно поздоровался Слава. - Где бы нам с тобой…
- Да чего ж вы ко мне не поехали? - ласково упрекнула Даша. - Пойдемте, пойдемте! Небось устали с дороги, проголодались…
Слава строго на нее поглядел:
- Нет, я к тебе не пойду.
- И то! - согласилась Даша. - У меня дома что-то вроде девичника. Собрались девчонки, хотя парни тоже пришли. Но я найду вам местечко…
- Пойдем в волком.
Волостной комитет комсомола помещался в этом же здании, на втором этаже, ему была отведена угловая комната.
- Пойдемте, - неохотно согласилась Даша. - Ключ у меня с собой.
Поднялись по лестнице. Даша открыла дверь, зажгла лампу. По стенам побежали тени. Вдоль стен аккуратно стоят стулья. Столик у окна накрыт скатеркой. На подоконнике горшки с геранью и фуксией. Сюда бы еще узкую кроватку, и совсем девичья светелка.
Слава сел у стола, пригласил Дашу:
- Садись.
- А то лучше пошли бы ко мне? - опять предложила Даша.
- Садись, - настойчиво повторил Слава. - Мне нужно с тобой серьезно поговорить.
Даша в нерешительности стояла среди комнаты.
- Это правда? - строго спросил он.
- Что - правда?
- Что собираешься венчаться в церкви?
- Правда.
- И ты так спокойно об этом говоришь?
Даша поняла, разговор будет долгий, спустила с головы платок, расстегнула плисовый жакет, взяла стул и села перед Ознобишиным, как на допросе.
- Давайте, Вячеслав Николаевич, поговорим. Я на комсомольскую работу не рвалась, помните, предупреждала: а если выйду замуж?
- А я сказал, что замужество работе не помешает, - подтвердил Слава. - Повторю и сейчас, выходи себе на здоровье, - помешает, если обвенчаешься в церкви.
- А без церкви - замужество не замужество.
- Кстати, а что за парень, за которого ты выходишь?
- Наш, местный, дросковский, ничем из других не выделяется.
- А кто тебе дороже - парень или комсомол?
В общем-то это был спекулятивный вопрос, хотя до Славы не доходил низкий смысл такого вопроса, в те годы подобные вопросы задавались сплошь да рядом, и Ознобишин действовал в духе своего времени, зато Даша вознеслась на почти недоступную для того времени высоту, она отказалась ответить на вопрос Ознобишина.
- А я вам не отвечу, Вячеслав Николаевич, не путайте божий дар с яичницей.
Слава задумался - кто же ей божий дар и кто яичница.
- А ты не можешь не идти замуж?
- Не могу, - просто сказала Даша. - Я люблю его, хоть он и самый обыкновенный, но я хочу детей и именно от него, хотя вы меня, может, и не поймете.
Тогда Слава начал действовать с другого конца:
- Ты-то сама в бога веришь?
Даша со смешком качнула головой.
- Нет.
- А парень твой верит?
- А я его не спрашивала, - медленно произнесла Даша. - Думаю, тоже не верит.
- Так на что же вам церковь? - Он помешал Даше ответить и принялся рассуждать. - Религия - средство, с помощью которого богатые держали народ в темноте, попы и в эту войну помогали богачам и белогвардейцам, каждый церковный обряд укрепляет религию, и ты, комсомолка, передовая девушка, подаешь такой пример молодежи? Нет, такого удара ты нам не нанесешь!
Даша слушала, но сосредоточилась она явно не на обращенных к ней словах, а на своих мыслях, на каких-то собственных ощущениях.
- Что ж ты молчишь? - спросил Слава, озадаченный тем, что Даша не пытается возражать. - Своим поступком ты оскорбишь память своего отца, он был коммунистом и, значит, атеистом, погиб за дело коммунизма, и вот представь себе, что твоего отца, убитого кулаками, понесли хоронить в церковь? Ты бы это допустила? А сама идешь…
Даша зябко повела плечами, поправила платок, обеими руками притронулась к волосам, будто проверила - не растрепались ли.
- Что ж ты молчишь?
- Я же вижу, - скорее себе, чем Ознобишину, ответила Даша, - не хотите вы меня понять…
Славу не столько рассердил, сколько обидел ее ответ: он хотел, очень хотел понять Дашу и… не мог.
- Мы исключим тебя из комсомола, - сказал он, стараясь говорить как можно спокойнее. - Война только кончилась, и Деникин шел против нас, держа в одной руке револьвер, а в другой крест. Кулаков, убивших твоего отца, благословил на убийство поп, а теперь ты пойдешь под благословение попа?
Славе казалось, что говорит он очень правильно и убедительно, но только он сам и слушал себя. Даша молчала, сказать Даше, по существу, нечего, и в его голосе нарастала все большая и большая неумолимость.
А Даша поднялась, привернула в лампе фитиль, на стекло оседала копоть, но уже не села на стул, а прислонилась к стене, и Слава впервые заметил, насколько она рослее, крупнее и старше его самого.
"И ведь верно, года на три старше меня, - подумал Слава. - Уже взрослая…"
- Послушайте и вы меня, - неторопливо, ничуть не смущаясь, сказала Даша. - Конечно, вы можете отнять у меня комсомольский билет, но в комсомоле-то я останусь? Я ведь пришла в комсомол не затем, чтобы стать секретарем волкомола, я в комсомол вступила, чтобы вместе со своим батей бороться… Я против богачей, но я тоже хочу хорошей жизни, хочу быть сытой и хочу, чтобы дети мои тоже были сытыми. Я нашла себе парня, я нашла, а не он меня, потому что первого попавшегося парня я бы до себя и не допустила, он совсем простой и даже вторую ступень не кончил, обыкновенный мужик, но он будет мне верным мужем и не побоится никакой работы. Даже не знаю, станет ли он коммунистом. Не машите, не машите руками…
А Слава и не махал… Или не заметил, как махал?
- Отберете билет? - продолжала Даша. - Ваша воля. Только я его получу обратно, потому что я тоже за Ленина. Я ведь в сторону не ухожу и буду бороться за нашу власть. - Она еще прикрутила фитиль, лампа опять начала коптить, должно быть, в ней было мало керосина. - А теперь послушайте насчет церкви. Я хочу, чтоб меня уважали на селе, потому что трудно бороться, не пользуясь уважением людей. А если я стану жить с мужем невенчанная, бабы начнут называть меня гулящей, в деревне не привыкли, чтоб мужик с бабой сходились просто так, без обряда. Вот потому-то и я… Моя бабка венчалась, мать венчалась, и я обвенчаюсь в церкви. Не потому, что верю, а чтоб люди видели, что я не для баловства иду замуж, а всерьез. Может, через двадцать лет я сама не пущу свою дочь в церковь, да она и не пойдет за ненадобностью, а сейчас это надо, потому что если какая-нибудь баба не окрестит сейчас ребенка в церкви, вся деревня будет дразнить его выблядком…
Грубое слово, оно не прозвучало в ее устах грубо, оно лишь выражало тревогу за себя, за будущих своих детей, за уважение людей, которое она не хотела терять.
Слава был не согласен с ней, и все-таки в чем-то она была права.
- Но ведь мы же должны, пойми ты это, должны строить новое общество, - с отчаянием выкрикнул он.
- Должны-то должны, только я не знаю, какое оно еще будет, это новое общество, - сказала Даша. - Вот намедни была я в городе, зашла в женотдел, дали мне там штук десять книжонок - какая семья должна быть в коммунистическом обществе, велели раздать девчатам, а я прочла и ни одной не раздала - такой в ней стыд, разве что отдам ребятам на курево.
Обращенье к книжкам всегда укрепляло позиции Славы, он сразу ухватился за повод перевести спор на книжные рельсы.
- Что за книжка? - деловито осведомился он. - Раз дали, так не ошиблись, знали, что давать.
- Не запомнила названия, - сказала Даша. - Только там говорится, что семью надо разрушать, детей воспитывать в интернатах, а мужчинам и женщинам жить в свободной любви.
Слава так и не понял, о какой книжке толкует Даша, ему не верилось, что такая книжка существует, похоже, Даша чего-то напутала.
- А я с этим несогласная, - сказала Даша с внезапно прорвавшейся горячностью. - Я мужа менять не собираюсь и сама буду растить своих детей, хоть бы вы выгнали меня за это из комсомола.
- Пойми, это невозможно, чтоб комсомолка пошла венчаться в церковь, - повторил Слава. - Это ослабляет наши позиции.
- А разве я смогу остаться на комсомольской работе, если меня будут называть гулящей и все девки будут держаться от меня в стороне? - возразила Даша. - На гору, Вячеслав Николаевич, не всегда поднимешься по прямой, иногда и кругаля приходится дать, чтобы подняться!
Она возражала с такой убежденностью, что до Славы наконец дошло, что ему не удастся ее уговорить.
- В таком случае придется тебя исключить, - упрямо повторил он.
- Ваша воля, - повторила, в свой черед, Даша, но покорности в ее голосе не прозвучало.
Оба молчали, говорить больше как будто не о чем.
Даша натянула на голову платок и заговорила другим, более естественным и даже веселым голосом:
- Я свое обещание помнила, и вы свое не забыли, спасибо и на том, только вы, должно быть, на мою свадьбу не останетесь?
Слава развел руками…
- Я понимаю, - согласилась Даша. - Вам-то уж никак нельзя на мою свадьбу остаться… А ночевать-то где будете? Ни у меня, ни у жениха… - Она вдруг нашлась: - Подождите здесь, пришлю сейчас Кузьмина, он вас устроит. Вы не беспокойтесь, он хорошо вас устроит, он у нас дошлый.
- Только мне бы уехать пораньше, - предупредил ее Слава. - До света. Так лучше.
- И это понимаю, - согласилась Даша. - Кузьмин вам и лошадь подаст.
Поправила платок, застегнула жакет, протянула Славе руку.
- Попрощаемся или… - На мгновение запнулась и со смешочком спросила: - Или погребуете?
Слава пожал ей руку, несмотря на упрямство, она внушала к себе уважение.
- Ну, пока, не обижайтесь.
Даша исчезла. Лампа коптила. На душе было паршиво, миссия его провалилась, пережитки прошлого оказались сильнее его доводов.
Слава вышел на лестницу. В замочной скважине торчал ключ. Слава запер дверь, внизу, в канцелярии, никого уже не было, одна сторожиха, бабка с очками в железной оправе, сидела у грубки и вязала чулок. Слава отдал ей ключ, сел рядом.
- Вы к Даше приезжали? - спросила сторожиха.
- К Чевыревой, - подтвердил Слава.
- Сурьезная девушка, - сказала сторожиха. - Не поддалась?
- А вы откуда знаете? - удивился Слава.
- По вас видно, - сказала сторожиха. - Ведь вы ей начальство?
- Допустим, - согласился Слава.