26
Всего три дня отпущено товарищу Ознобишину на поездку в Успенское, а сколько уже событий позади: похороны Ивана Фомича, встреча с Марусей, участие в изъятии церковных ценностей…
Только для родной матери нет времени!
Накануне отъезда он пришел домой с твердым намерением провести остаток дня с Верой Васильевной и Петей.
А Вере Васильевне просто необходимо поговорить с сыном.
- Все бегаешь, не посидишь, - упрекнула его мама. - А мне ведь не с кем посоветоваться…
Слава порывисто обнял мать.
- Я удивилась, что ты приехал, - призналась она. - До Малоархангельска неближний путь. Как это ты узнал о похоронах? Смотрю, подходишь прощаться…
- Ты разве была в церкви?
- Ох, Слава, Слава… Где ты только витаешь? Ничего не замечаешь. А потом исчез. Ты что, ходил на поминки?
- Ну что ты! Меня известила Ирина Власьевна.
- Для нее это страшный удар, да она еще на сносях.
Однако смерть Никитина удар не для одной Ирины Власьевны, это удар для всего Успенского, школа держалась Иваном Фомичом.
- А где ты сейчас пропадал?
- Гулял.
Он не хотел говорить, что ходил повидаться с Марусей.
- Ты голоден?
Она накормила сына, на кухне у Надежды одни щи, но Вера Васильевна нашла в кладовушке несколько яиц.
- Поживешь дома?
Слава виновато развел руками.
- Завтра обратно, ты не представляешь, какая у нас там горячка.
Вечер он провел с мамой и с Петей. Все трое не могли наговориться. Вера Васильевна мельком, почти не жалуясь, обронила несколько слов о том, что ей с Петей жить становится все труднее. Если бы Петя не работал наравне с Федосеем, пришлось бы еще хуже.
Перед сном Слава не выдержал.
- Мама, а Маруся Денисова еще учится? - спросил безразличным тоном. - Ей на будущий год кончать?
- Что это ты ее вспомнил? - удивилась Вера Васильевна.
- Встретил в церкви, - объяснил Слава. - Как похорошела!
- А ты заметил? - Вера Васильевна улыбнулась. - Первая на селе невеста.
- А за нее сватаются? - с тревогой спросил Слава.
- Уже не раз, - сказала Вера Васильевна. - Но она не торопится.
- И не надо, - поспешно согласился Слава. - Зачем бросать школу?
Но дальше он о Марусе говорить не захотел, принялся расспрашивать Петю о всяких деревенских новостях.
Утром пришла Надежда, позвала завтракать.
Вера Васильевна удивилась, Павел Федорович и Марья Софроновна ели отдельно от Веры Васильевны и Пети.
- Павел Федорович наказывали непременно…
Не иначе, их звали за общий стол по случаю приезда Славы.
Так оно и оказалось. Для обеда рановато, но по обилию блюд ровно бы и обед: куриная лапша и отварная курица, жареная свинина на сковородке, пшенная каша, творог.
Давно Слава не видел такого стола, да и Вера Васильевна с Петей отвыкли от подобного изобилия.
- Ну, Вячеслав Николаевич, с приездом, - приветствовал Славу Павел Федорович. - Твоя мамаша чего-то от нас отгораживается, а мы всегда рады посемейному…
Даже Марья Софроновна улыбнулась.
- Садитесь, садитесь.
- Садитесь и вы, невестушка, и ты, племяшок, - пригласил Павел Федорович Веру Васильевну с Петей.
Марья Софроновна придвинула к себе тарелку, поставила меж собой и Славой.
- Не побрезгуешь со мной с одного блюда?
Лапшу черпали из общей миски, а курицу Марья Софроновна положила себе и Славе отдельно, выбрала самые хорошие кусочки.
- Ешь, ешь, заголодовал небось в своем Малоархангельске. Тебе жениться пора, Вячеслав Миколаич. Коль пошел в самостоятельную жизнь, без женщины тебе невозможно.
- Ему еще восемнадцати нет, - вмешалась Вера Васильевна. - Даже по закону нельзя.
- Они сами себе законы определяют, - возразила Марья Софроновна. - Когда захочет, тогда и женится.
Доели курицу, принялись за кашу.
- Медку сейчас принесу подсластить, - расщедрился Павел Федорович.
Принес в кувшинчике меду, взглянул испытующе на Славу.
- А может, чего покрепче?
- Я не пью, - отказался Слава, он и вправду с тех пор, как расстался с Быстровым, забыл даже запах самогонки.
- Оно и правильно, - согласился Павел Федорович. - Божий дар зря переводить незачем.
Съели кашу.
- А я тебя вот что хочу спросить, Николаевич, - кафтан-то по всем швам трещит?
Слава сперва не понял:
- Какой кафтан?
Павел Федорович усмехнулся.
- Наше вам с кисточкой! Не понимаешь? Не может того быть! Ежели Быстров на кафтане главная пуговица, так не на что застегиваться…
Тут до Славы дошло, на что намекает Павел Федорович.
- Пуговица-то он, может, и пуговица, да теперь в пуговицах недостатка нет, найдется, что пришить.
- А может, мне тебя к своей бекеше пришить? - спросил Павел Федорович.
- Не продернется ваша нитка сквозь меня, Павел Федорович!
- Говорят, в Орле теперь вся торговля в частных руках. Сперва лавочка, потом магазин, а, глядишь, и все магазины твои. Мои родители по деревням ездили, пеньку скупали, а эвона какое хозяйство вымахали!
- Вы это к чему?
- Давай, парень, без обиняков, - сказал Павел Федорович. - Я мужик честный, а ты парень умный, чего тебе искать в твоем Малоархангельске? Быстров куда как силен был, а во что его превратили? Твоя партия похуже всякого помещика, дудишь в ее дуду, честь тебе и место, а запел на свой лад, сразу в тычки.
- И что же вы предлагаете?
- Покамест под ружьем шли, я сам тебе советовал держаться партии, а теперь можно бы ее и побоку. У тебя в уезде влияние, помоги отбить мельницу, а потом ко мне в компаньоны, мне без помощника не обойтись.
- На что это вы сманиваете Славу? - испуганно спросила Вера Васильевна.
- А на то, чтобы Вячеслав Николаевич побоку свою службу, - объяснил Павел Федорович. - Одному мне мельницу, может, и не отдадут, а в компании с вашим сыном мы ее заполучим, образуем какое-никакое трудовое товарищество по размолу муки высшего сорта, я на себя производство, а сына вашего в бухгалтера…
- А дальше?
- А дальше - вторую мельницу. Власть будет отступать, а мы подталкивать… - Павел Федорович облизал ложку. - Думаешь над моими словами? Побаловался, пошумел… На то и молодость! Однако взрослому человеку требуется что-то более прочное…
Слава молча собирал в миску куриные кости.
- Куда это? - удивленно спросил Павел Федорович.
- Для Бобки, - объяснил Слава. - Давно с ним не виделся. Пойду отнесу.
- Напрасно, - сказал Павел Федорович с усмешечкой.
- Почему напрасно?
- Пристрелили, - сказал Павел Федорович не без ехидства. - Невзлюбил свою хозяйку, вот Марья Софроновна и не захотела его кормить…
- Пойдем, мама…
- Я даже не знала, что Бобку собираются застрелить, - виновато сказала Вера Васильевна, выйдя в сени. - Я бы отдала его кому-нибудь…
- Она никого не пожалеет, держись ты от них подальше.
- Ты уедешь сегодня?
- Обязательно.
- Я хотела тебя попросить…
- О чем?
- Зайти к Ирине Власьевне.
- Это я и думаю сделать…
В тысячный раз перешел он по камням Озерну, поднялся в гору, садом пошел к школе.
Сад все такой же общипанный и ободранный. Шелестят лиственницы, привезенные откуда-то издалека помещиками Озеровыми. Цветут яблони, ветки на яблонях обломаны…
"Это Маруся обломала", - подумал Слава, только ей и могло прийти в голову проводить Ивана Фомича яблоневыми бело-розовыми цветами.
Слава вошел в школу. Пусто и чисто. Как всегда. Ступил на лестницу. Деревянная ступенька чуть скрипнула.
- Кто там?
- Это я, Ирина Власьевна.
Она узнала его голос.
- Слава?
Вышла из своей комнаты, но к себе не позвала, пошла в класс, тот самый класс, в котором еще недавно занимался Слава.
Полуденное солнце заливало класс неистовым светом, парты, окрашенные яркой охрой, ярко сияли, и даже черная классная доска блестела.
- Я была уверена, что вы зайдете, - звонко сказала Ирина Власьевна.
До чего же не соответствовали звонкому и ровному ее голосу тоскливые и пронзительные глаза!
Слава заставил себя заговорить:
- А как… как же все произошло?
- Сперва думали, простуда. Привезли из Покровского врача. Оказалось, брюшной тиф. Врача привезли слишком поздно, да у него и не было лекарства. Прободная язва…
- Он очень страдал? - почему-то шепотом спросил Слава.
- Не знаю…
И вдруг Слава понял, что ему следовало приехать раньше. Он ничем не мог помочь, зато Иван Фомич мог бы ему помочь. В чем? Он не знал, в чем…
Ирина Власьевна стала рассказывать о последних днях Ивана Фомича.
- Сперва мы не думали, что он так тяжело болен. Он много говорил о школе. О ремонте, о покупке новых учебников. Говорил, что попросит вас выписать из Москвы какие-то пособия…
Никитина не стало, а пособия и учебники, о которых он беспокоился, все равно нужны…
- А что вы собираетесь делать? - спросил Слава. - Может быть, нужна моя помощь?
- Нет, спасибо, - отказалась Ирина Власьевна. - Я уеду. Евгений Денисович какую-нибудь школу мне, конечно, даст, но все это уже не то.
- Хотите, я поговорю с Шабуниным? - предложил Слава. - Вас оставят здесь.
- Но Ивана Фомича я не заменю! - возразила Ирина Власьевна. - Нет, уеду… - Она вопросительно взглянула на Славу. - А сами-то вы что собираетесь делать?
- Ближайшие годы я посвящу комсомолу…
- А учиться?
- Конечно, - неопределенно ответил он. - Учиться тоже…
Ирина Власьевна испытующе смотрела на Славу.
- Вот что я хочу еще вам сказать… Не от себя. Вспоминая вас, Иван Фомич говорил лишь одно: все бы ничего, но ему не хватает образования.
Иван Фомич и после смерти подталкивал его к университету.
27
Слава постучал, ему не ответили, за дверью голоса, о чем-то спорят, постучал снова, и снова не ответили, приоткрыл дверь, заглянул - как всегда, у Шабунина народ, вошел, встал у стены.
Шабунин ребром ладони стучал по столу.
- А ты достань, достань, - твердил он, со злой усмешкой глядя на стоящего перед ним мужика с обвислыми рыжими усами. - Налог вы соберете, о том разговора нет, а остальной хлеб? На базар? Вы торговать научитесь!
- Девки румяна спрашивают, кольца…
- Вот я и говорю: достань!
- Дык откуда ж взять? - спросил рыжеусый с отчаянием.
- "Дык, дык", - передразнил Шабунин. - Поезжай в Орел, на складах полно этой дребедени…
Тут, перебивая рыжего, в разговор встрял пожилой мужчина в тужурке из синего сукна.
- А нам чего?
- А вам керосин давно пора вывезти с Верховья, - отрезал Шабунин. - Провороните хлеб, вызовем в уком…
Шабунин заметил Славу, он все замечал, только притворялся иногда, что не замечает.
- Тебе чего?
- Я попозже.
- Пришел - говори.
Шабунин никогда ничего не откладывал на "попозже", его слова прозвучали как приказ.
- Я насчет Колпны…
- Что там?
- Нет базы для пропаганды. Жалуются ребята, негде собираться, говорят. Везде народные дома, читальни, библиотеки, а у нас только околицы да завалинки, говорят.
- А вы чего смотрите? Езжай в Колпну, найди помещение и оборудуй нардом. Есть же там какие-никакие помещички. Поставь вопрос перед волисполкомом - помещиков выдворить, дом забрать…
- А куда выдворить?
- Это уж их забота. Грабь награбленное. Я, конечно, шучу, но не может быть, чтобы в Колпне не нашлось подходящего помещения. Да не на один день поезжай, а подольше, возьми кого-нибудь себе в помощь. Чтобы не просто ткнуть пальцем: вот вам дом, а осмотрись, привлеки народ, поищи в местных учреждениях мебель, обойдутся в исполкоме и без кресел. Поищите книги из помещичьих библиотек, заинтересуйте учителей, словом, чтобы все честь по чести, людям надо не указывать, а помогать.
- Значит, ехать?
- Иди на конный двор. Верхом-то ездил?
- Спрашиваете!
- Пусть тебе оседлают коня - обойдешься без пролетки, и сыпь в Колпну.
На конном дворе дали иноходца, крупного, в яблоках.
Слава собрался за полчаса; в укоме договорился, что днем позже выедет в Колпну Ушаков, вдвоем они всю волость расшевелят; ремнем привязал к седлу портфель и поскакал вроде как бывалый кавалерист - ноги в стременах, пришпорил бы, да нет шпор!
Миновал последние дома, дорога потянулась меж овсов, зеленые кисти клонились к земле, среди зелени лиловел мышиный горошек.
До чего ж хорошо в поле! Впереди небо и позади небо, и сам он летит в неведомые края!
Если бы не конь! Споткнулся о выбоину, и тупой болью отдалась та выбоина, передняя лука трет и трет, хоть слезай и иди пешком…
Слава попридержал лошадь, качнуло вправо, качнуло влево - ох, дьявол, до чего больно! - оглянулся, нигде никого, только коршун висит в небе, да свистят в поле кузнечики.
Перекинул ногу через седло, свесил ноги на одну сторону, как амазонка, никто не видит, а так легче, и подумал, что "до Колпны еще ой-ой как далеко".
Впереди телега, на телеге баба в желтом платке.
Снова ноги в стремена, даже рысью промчался мимо бабы.
То вприскочку, то еле-еле тащась, то боком затемно добрался Слава до Колпны.
Торчали старые ветлы, а за ветлами лежало село, тускло светились окна, и в отдалении повизгивала гармошка.
Слава медленно двигался по сельской улице. Мимо, хихикая, прошли девки. Выбежал из подворотни пес и тут же скрылся.
Двухэтажный дом волисполкома, низ кирпичный, верх деревянный, сразу видно, строен торговцем, внизу три больших окна закрыты ставнями, а наверху все окна освещены.
Слава соскочил с коня, привязал повод к столбу, поднялся по неосвещенной лестнице на второй этаж.
Он нашел Заузолкова, председателя Колпнянского волисполкома, они встречались в Малоархангельске, и Заузолков тоже сразу узнал Ознобишина.
- По молодежным делам или еще что? - спросил он, пожимая гостю руку.
- Можно сказать, и так, и эдак, - отозвался Слава. - Жалуется на вас молодежь. Нет у них крыши…
- На нас, а не на вас? Дитя не плачет, мать не разумеет… - Он снисходительно смотрел на Ознобишина. - Покалякаем завтра утром. Сегодня у нас исполком заседает. Делим косилки и жатки…
- Между кем делите? - поинтересовался Слава.
- Собрали по волости, у кулачков отобрали лишнее, в помещичьих экономиях кое-что осталось. Вот и раздаем сельсоветам, чтоб помогли бедноте. Куда ж нам тебя определить на ночевку? - задумался он. - Тут у нас разговоров до утра!
- Да я здесь где-нибудь, - предложил Слава.
- Зачем? - возразил Заузолков и поманил к себе человека в солдатской фуражке. - Товарищ Крептюков, председатель сельсовета, Иван Афанасьевич, - представил. - А это молодежный секретарь с уезда товарищ Ознобишин. Будь ласков, Иван Афанасьевич, отведи товарища Ознобишина… К Федорову. Пожалуй, так сподручней всего. Попроси Евгения Анатольевича принять гостя как положено.
Крептюкову, должно быть, не впервые приходилось водить приезжих по указанному адресу, он выжидательно посмотрел на гостя из Малоархангельска, а Заузолков тут же отошел и вмешался в чей-то спор.
Слава вновь очутился на улице.
- Ваш? - спросил провожатый, указывая на коня. - Забирайте с собой.
Свернули в проулок в сторону от села, Крептюков вывел приезжего на широкую аллею, в темноте Слава не мог рассмотреть таинственно шелестящие деревья.
Шли долго, Слава успел и звезды пересчитать, и лермонтовские стихи вспомнить…
Наконец спросил:
- А Федоров - кто он такой?
- Как вам сказать… Помещик, - ответил Крептюков.
- Помещик? - испугался Слава. - Зачем же к нему?
- А мы у него часто ставим приезжих, - равнодушно пояснил Крептюков. - Евгений Анатольевич не хотят с нами ссориться, приезжие остаются довольны.
- И что ж это за помещик? - спросил Слава.
- Обыкновенный, - продолжал объяснять Крептюков. - Десятин сто было, сад, коров с десяток. Землю забрали, коров тоже, а дом и сад пока при нем.
За деревьями показался дом, не то, чтобы очень большой, однако заметный, с широким балконом, с колоннами, с полукруглыми высокими окнами, слабый свет лился из-за опущенных штор.
Крептюков постучал в окно, штора тотчас отдернулась, мелькнуло чье-то лицо, отворилась дверь.
- Кто там? - послышался хрипловатый голос.
- Это я, Евгений Анатольевич, - отозвался Крептюков. - Принимай гостя.
- Пожалуйте.
- Да нет, я пойду, - сказал Крептюков. - Привел к тебе человека. Из Малоархангельска. Слышал небось про комсомол? А это у них самый главный. Приюти на пару дней.
- Разумеется, - приветливо отозвался хозяин. - Милости просим.
- А я пошел, - сказал Крептюков. - Дела еще. Бывайте!
Он сбыл приезжего с рук и скрылся в темноте.
- Заходите, - пригласил гостя хозяин и шире распахнул дверь. - Не споткнитесь о порог…
Слава переступил порог.
"Логово врага", - мысленно и не без иронии произнес он.
Но логово оказалось таким милым и привычным, что на него сразу пахнуло чем-то знакомым, давнишним и домашним. Настоящая столовая, в каких ему приходилось бывать в довоенной Москве. Обеденный стол, стулья с высокими спинками, старинный буфет, картины, круглая висячая лампа под белым стеклянным абажуром, скатерть на столе, блеск самовара, вазочки с вареньем и печеньем…
Самому Федорову за пятьдесят, вдумчивые глаза, седая бородка. Супруга помоложе, пышные волосы, легкий румянец, приветливая улыбка. Две барышни-погодки лет по двадцати. Дочери, конечно…
Нравилось ему и как Федоровы одеты - и серая тужурка на хозяине, и темный капот на хозяйке, и ситцевые платья на девушках.
- Давайте знакомиться, - сказал хозяин дома. - Меня зовут Евгений Анатольевич. А это моя супруга, Екатерина Юрьевна. А это Оля и Таня. Как у Лариных. А вас как?
- Вячеслав.
- А по батюшке?
По отчеству его редко называли, только незнакомые мужики да Федосей с Надеждой в Успенском.
- К чему это?
- Лет вам мало, но вы уже начальство.
- Какой я начальник!
- А к нам только начальников и приводят.
- Николаевич.
Иронии в тоне Федорова Слава не уловил, и если она имела место, то относилась больше к собственной незавидной участи принимать всех, кого ему ни пошлют.
- Со мной лошадь, - нерешительно сказал Слава.
- А мы ее в конюшню. Овса, извините, нету, а сена сколько угодно.
- Присаживайтесь, - пригласила хозяйка. - Позволите чаю?
"Какая милая семья", - думал Слава.
Легко завязался разговор: о газетах, о новостях, о том, как трудно налаживается мирная жизнь…
Узнав о том, что Ознобишин родом из Москвы, заговорили о столице, вспомнили театры, музеи. Федоровы, и отец, и мать, пожаловались, не знают, как быть: дочери Тане надо продолжать образование, и боятся отпустить одну; выяснилось, что Оля - племянница, недавно приехала из Крыма, тоже собирается в Петроград или в Москву; барышни поинтересовались, собирается ли учиться Слава…
Такой разговор мог возникнуть в Москве с любыми родственниками Славы, окажись он среди них: все вежливы, тактичны, доброжелательны.
Федоров посетовал на свое положение.