- Как? - возмутилась она. - Ты посмел? Ты подслушал?
- Сударыня, вы были правы, у меня отличный слух. Ведь вы сами приказали мне наблюдать и слушать…
- Но я имела и виду другое… Понятно тебе? Да ты, я вижу, чересчур проворен, избыток усердия может тебе дорого обойтись.
- Сударыня, - с невинным видом сказал я, - мне хотелось поскорее усвоить эту науку.
- Хорошо, ступай. Но помни: кто мне верно служит, тех я щедро награждаю, а обманщиков и предателей наказываю беспощадно. Я все сказала. Проболтаешься - будешь меня помнить до конца дней. Иди.
XIX
На следующее утро ваш покорный слуга встал в отвратительном настроении - мне хотелось как можно быстрее убраться из Эскориала. Чтобы обдумать на свободе план действий, я отправился в монастырский сад; размышляя там о своем положении. Я чувствовал, что голова моя горит, меня осаждал рой мыслей, о которых я могу поведать благосклонному читателю.
Кто в первой книге о моей жизни читал главу, описывающую мое праздное присутствие при Трафальгарском сражении, те помнят, что в этот знаменательный час, когда все мои чувства были как бы обострены величием и значительностью происходящего, я очень отчетливо представил себе, что такое "родина". И вот теперь, при других обстоятельствах, когда крах моих нелепых надежд перевернул все мое существо, сознание бедняги Габриэля обогатилось новым приобретением огромной ценности: понятием "честь".
Какое открытие! Я вспоминал, что говорила мне Амаранта, и, сравнивая ее взгляды и убеждения со своими мыслями, смесью наивного тщеславия и юношеского честолюбия, невольно проникался гордостью за самого себя. И я говорил себе: "Я человек честный, я испытываю неодолимое отвращение ко всему подлому, гнусному, что может унизить меня в моих глазах; кроме того, едва я подумаю, что мог бы навлечь на себя презрение людей, вся кровь во мне вскипает, я прихожу в ярость. Да, я хочу стать выдающимся человеком, но так, чтобы мои поступки возвысили меня в глазах людских и моих собственных, - на что хвала толпы глупцов тому, кто себя презирает? И если мне суждено долго жить, каким великим утешением будет сознание, что я доволен своими поступками и, ложась вечером в постель, хорошенько укутавшись в одеяло, говорить себе: "Нынче ты не сделал ничего против бога и людей. Я доволен тобой, Габриэль".
Читатели, наверно, уже заметили, что в своих монологах я обычно беседовал сам с собой, как с другим человеком.
И, странное дело, пока я размышлял обо всем этом, образ Инес неотступно витал передо мной и мысль о ней порхала в мозгу, словно те мотыльки или птички, которые, по народному поверью, появляясь в дни печали, сулят добрые вести.
Таково было мое душевное состояние, когда я увидел невдалеке дона Хуана де Маньяра, в военной форме. Он тоже меня заметил, остановился и окликнул меня с таким радостным видом, точно эта встреча была для него приятнейшей неожиданностью. Видимо, он, как уже было не раз, хотел меня о чем-то попросить.
- Габриэль, - сказал он доверительным тоном, вынимая из кармана золотой, - это будет твое, если окажешь мне одну услугу.
- С удовольствием, сударь, - отвечал я, - только не в ущерб моей чести.
- Вот как! Да откуда у тебя, бездельника, честь?
- Она у меня есть, господин офицер, - сердито ответил я, - и я желал бы иметь возможность доказать вам это на деле.
- Вот я и предоставляю тебе такую возможность. Служить дворянину и знатной даме - разве не честь для тебя?
- Скажите, что я должен сделать, - заявил я, страстно желая, чтобы блестевший предо мной дублон перешел в мое владение и чтобы при этом не пострадало мое достоинство.
- Да сущий пустяк, - усмехнулся щеголь, вытаскивая из кармана письмо. - Снеси это письмецо сеньоре Лесбии.
- Что ж, не возражаю, - сказал я, решив, что для меня, слуги, в передаче посланий нет ничего зазорного. - Давайте нашу записку.
- Но знай, - сказал он, подавая ее мне, - выполнишь поручение плохо или бумажка эта попадет в чужие руки - ты будешь всю жизнь меня помнить, если только останешься жив после того, как моя трость пересчитает твои ребра.
С этими словами гвардеец пребольно сжал мне руку, показывая готовность исполнить угрозу. Я обещал сделать все, как велено; так беседуя, мы пришли на главный двор, там, к моему удивлению, оказалось много народу, среди которого, подобно зловещим воронам, кружили судейские чиновники и писцы. При виде их спутник мой вздрогнул, побледнел и, кажется, даже послал сквозь зубы проклятье этим черным хищникам, всегда являющимся не вовремя. Я сразу смекнул, что ко мне это мрачное сборище не имеет ровно никакого отношения; расставшись с офицером у входа в гвардейскую казарму, я спрятал получше письмо и монету и бегом поднялся по небольшой лестнице прямехонько в покои сеньоры Лесбии.
Меня сразу провели к ее светлости. Лесбия, стоя посреди комнаты, патетическим тоном читала по тетрадке знаменитые стихи:
- Судьба - мне лютый враг.
Преступен для тебя мой каждым взгляд и шаг.
- И все, коварная, тебя изобличает.
Она учила роль. Увидев меня, герцогиня перестала читать, и я имел удовольствие отдать ей письмо в собственные руки. "Ну, кто бы сказал, - подумал я при этом, - что такая прелестная женщина - одна из самых продувных бестий на земле?"
Когда Лесбия начала читать письмо, щеки ее зарделись, на губах заиграла улыбка - она была обворожительна! Закончив чтение, она посмотрела на меня и с легкой тревогой спросила:
- Разве ты не служишь у Амаранты?
- Уже не служу, сударыня, - ответил я. - Со вчерашнего вечера, а теперь отправляюсь в Мадрид.
- Ах, так! Прекрасно, - сказала она, успокаиваясь.
А я тем временем представлял себе, как обрадовалась бы Амаранта, если бы я совершил подлость, отнес бы ей это письмо. Вот сразу и представился случай поступить как должно человеку хоть и незначительному, но порядочному!
Лесбия же не преминула позлословить о своей приятельнице.
- Амаранта чересчур строга и сурова со своими слугами.
- О нет, сударыня! - воскликнул я, довольный тем, что могу еще раз поступить по-рыцарски и защитить от оскорбления свою госпожу. - Сеньора графиня обходится со мной очень хорошо; просто я больше не хочу служить во дворце.
- Значит, ты ушел от Амаранты?
- Окончательно ушел. Еще до полудня я уеду в Мадрид.
- А не хочешь ли поступить ко мне?
- Нет, я решил учиться какому-нибудь ремеслу.
- Стало быть, ты теперь - вольная птица, ни от кого не зависишь и больше не пойдешь к своей бывшей госпоже?
- Я простился с ее сиятельством и уже к ней не зайду.
Первое было ложью, но второе - чистой правдой.
Затем я отвесил глубокий поклон и собрался уходить, но Лесбия меня остановила.
- Погоди. Мне надо ответить на это письмо, а раз ты сегодня свободен и никуда не должен являться, ты отнесешь ответ.
В приятной надежде, что мой капитал увеличится еще на один дублон, я стал рассматривать расписной плафон и стенные гобелены. Закончив письмо, Лесбия тщательно его запечатала и вручила мне, приказав отмести немедленно. Так я и сделал. Но каково же было мое изумление, когда, подойдя к гвардейской казарме, я увидел, что моего красавчика офицера выводят оттуда под конвоем двух солдат. Я задрожал, как отравленный ртутью, испугавшись, что и меня могут арестовать. Хоть человек я был маленький, но знал, что это не спасет меня от судейских: желая показать свое рвение в деле государственной важности, они, конечно, постараются напихать в свои объемистые протоколы побольше всяких имен.
Но все же любопытство взяло верх, и я совершил неосторожность: вошел в казарму разузнать, что случилось. И тут какой-то субъект, длинный и тощий, как скелет, с ястребиным носом, на котором красовались нелепые очки, и с длиннющими зубами такого же цвета, обратил ко мне свою прелестную физиономию, уставился на меня чрезвычайно внимательно и гнусным, скрипучим голосом произнес:
- Сдастся мне, этому мальчишке арестованный передал письмо незадолго до того, как был задержан.
Холодный пот заструился по моему телу при этих словах, я потихоньку повернулся, готовясь улизнуть, но не тут-то было! И двух шагов я не прошел, как в плечо мне впились ястребиные когти, иначе не назову острые, крепкие ногти изверга в нелепых очках, - теперь я был в его власти. Я оцепенел от ужаса. До конца дней буду помнить минуту, когда на меня глянула эта мерзкая рожа с круглыми стеклами очков, за которыми сверкали неподвижные, пронзительные, по-кошачьи суженные зрачки, и с зелеными острыми зубами, хищно обнажившимися, словно готовясь вонзиться в меня.
- Потише, сударик мой, не спешите, - сказал он. - Может статься, вы здесь нужней, чем где-либо в другом месте.
- Чем могу служить вашей милости? - нежнейшим голоском спросил я, понимая, что такому старому волку не удастся пустить пыль в глаза.
- А это мы посмотрим, - ответил он со злобным рычаньем, услыхав которое я препоручил душу господу.
И пока этот стервятник, ухватив меня за шиворот огромной лапой, тащил жертву в соседнюю комнату, я лихорадочно обдумывал, что сказать, как выкрутиться из такой передряги. Мгновенно все прикинув, я рассудил так: "Габриель, эти минуты - решающие. Сопротивляться, отбиваться - бесполезно. Попытаешься удрать - ты погиб. Итак, если ты не пустишь в ход хитрость, чтобы вырваться из когтей этого мошенника, готовящегося схоронить тебя под горой гербовой бумаги, можешь читать предсмертную молитву. Не забывай, к тому же, что в твоих руках честь дамы, - бог знает, что она там написала в своем треклятом письме. Итак, дружище, смелость и спокойствие, посмотрим, чья возьмет".
К счастью, в тот миг, когда судейский уселся на деревянную лавку и, поставив меня перед собой, приготовился начать допрос, господь вразумил меня. Я вдруг вспомнил, что видал этого свирепого крючкотвора в покоях Амаранты, - только там он угодливо кланялся и лебезил, - и что моя прежняя госпожа относится враждебно к тем, кого сейчас собирались судить. Это помогло мне наметить план избавления от злобного чудовища.
- Стало быть, ты, мошенник, бегаешь взад-вперед, письма носишь? - спросил он, приступая к исполнению своих судейских обязанностей и, видимо, с удовольствием воображая груды гербовой бумаги, которыми он меня завалит. - Сейчас мы выясним, кому адресованы эти цидулки - может, ты помогаешь заговорщикам сноситься с арестованными и обманывать правосудие?
- Сеньор лиценциат, - отвечал я, немного успокаиваясь, - ведь вы меня не знаете и, верно, смешали с теми негодниками, которые носят записочки узникам в "Дель Новисиадо".
- Да ну? - встрепенулся он. - Ты уверен, что это делается?
- Право слово, сударь, - ответил я уже совсем храбро. - Извольте, ваша милость, сходить во двор Выздоравливающих, и вы увидите, как из окошка на третьем этаже монастыря передают письма на концах длинных тростниковых шестов.
- Да что ты говоришь?
- То, что слышите, а если пожелаете увидеть своими глазами, то спешите - сейчас как раз сиеста, время, которое злодеи выбрали для своих гнусных дел. Думаю, вашей милости следовало бы наградить меня за сообщение: теперь вы сможете оказать нашему любимому государю огромную услугу.
- Но через тебя, я знаю, посылал письмо молодой офицер. Первым делом давай-ка это письмо сюда, не то ты у меня попляшешь…
- Разве сеньор лиценциат не знает, что я - паж ее сиятельства сеньоры графини Амаранты? И что моя госпожа, благодарение богу, очень меня любит? Она тысячу раз говорила, что, если кто хоть кончиком пальца меня заденет, тому - конец.
Судейский как будто начал припоминать - он и в самом деле несколько раз видел меня у графини. Сатанинская его физиономия чуть смягчилась.
- Вам, сеньор лиценциат, разумеется, известно, - продолжал я, - что сеньора графини обо мне очень заботится; убедившись, что я достоин лучшего, чем нынешнее мое занятие, она решила дать мне образование и сделать из меня человека. Я уже начал учиться у отца Антолинеса, а потом вступлю в Пажескую школу. Мы недавно обнаружили, что хоть сейчас я беден, но происхожу из дворянского рода, потомок по прямой линии не то герцогов, не то маркизов с Чафаринских островов.
Судейский слушал очень внимательно, это придало мне дерзости, и я продолжал:
- Сейчас я шел к моей госпоже, она меня ждет, и, если только узнает, что сеньор лиценциат меня задержал, она сильно разгневается. Надо вам знать, сеньор лиценциат, что госпожа велела мне гулять по здешним дворам и галереям да слушать, о чем толкуют сторонники тех, кто арестован; все это она записывает в большую книгу, вот с эту скамейку, на которой вы сидите. Графиня намерена разоблачить до конца темные дела заговорщиков и очень дорожит моей помощью. По ее словам, без меня она не знала бы и половины того, что знает. Например, о тростниковых палках никто не знает, кроме меня; так что вы, сеньор лиценциат, можете быть мне благодарны, вам первому я сказал об этом.
- Пожалуй, ты не соврал, что сеньора графиня тебе покровительствует. Сейчас я и сам вспоминаю - несколько раз слыхал, как она об этом говорила. Но вот чего я не пойму - неужели твоя госпожа переписывается с нашим офицериком?
- Это и мне показалось странным. Госпожа всегда говорила, что он из тех, кого в первую очередь надо засадить в тюрьму. Но, видите ли, сеньор лиценциат, я ведь только отнес письмо от него к моей госпоже. Он испугался, что его тоже схватят, и решил просить покровительства у сеньоры графини, надеясь избежать справедливой кары.
- А, сеньор Маньяра, негодник, интриган! - воскликнул служитель правосудия. - Вы хотели ускользнуть от нас, вы надеялись на защиту особы, выказывающей величайшую преданность нашему государю!
- Но напрасны были все его старания, дорогой мой сеньор лиценциат, - в восторге подхватил я. - Госпожа с презрением разорвала письмо и велела передать на словах, что ничем не может ему помочь.
- Так ты для этого пришил сюда?
- Совершенно верно. Я и раньше знал, что сеньор офицер останется с носом. И я этому рад, очень рад. Только подумать, негодяи хотели отнять у короля престол, а у королевы жизнь! Так пусть же их постигнет расплата, всех на виселицу! А если судьи дадут промашку, сеньор Князь Мира не станет церемониться.
- Ладно, - сказал он, чуть подобрев, но все же глядя на меня с подозрением. - Пойдем-ка вместе к твоей госпоже, пусть она подтвердит твои слова.
- А она сейчас не у себя, она пошла к Князю Мира, чтобы ему рекомендовать меня для вступления в Пажескую школу. И если вы, сеньор лиценциат, не поторопитесь, вы не увидите, как там, в монастыре, спускают тростниковые шесты с балконов третьего этажа. Ступайте сперва удостоверьтесь, а потом приходите к моей госпоже - я вас подожду в ее покоях. Она будет предупреждена и примет вас как дорогого гостя - ведь она вас очень ценит и уважает.
- Правда? Ты хоть раз слышал, что она обо мне так отзывалась? - встрепенулся он.
- Хоть раз? Скажите лучше, тысячу раз. Давеча вечером она больше двух часов толковала о вас с Князем Мира и с маркизом Кабальеро.
- В самом деле? - сказал он, растягивая губы в безобразной ухмылке и обнажая по всей красе свои зеленозубые челюсти. - И что она говорила?
- Что только благодаря сеньору лиценциату удалось раскрыть все подробности заговора, и еще многое другое говорила, о чем я не решаюсь сказать, - как бы не смутить вашу скромность.
- Да, говори же, плут, ничего не пропускай.
- Она, стало быть, расхваливала вашу милость, восхищалась вашими способностями, ученостью и умением находить нужные законы - из-под земли, мол, выкопаете. Потом еще сказала, что если сеньора лиценциата не назначат советником по делам Индий или в совет алькальдов королевского дворца и столицы, бог этого не простит.
- Так и сказала? Вижу, ты малый толковый и надежный. Передай сеньоре графине, что я через полчасика зайду посоветоваться по вопросам чрезвычайной важности. Пусть не сомневается в моем уважении к ней. А что до тебя, так я, знаешь ли, сперва подумал, что офицерик передал тебе письмо для герцогини Лесбии.
- Вот еще! Да я к ней ни ногой, моя госпожа с нею в ссоре.
- Сегодня, - продолжал он, - будут приняты меры, чтобы взять под стражу и эту даму - она ведь замешана в заговоре, как и ее супруг, сеньор герцог.
- Сеньору Лесбию тоже арестуют? - с удивлением воскликнул я.
- Да-с! Мои коллеги, наверно, уже отправились к ней, чтобы сообщить об этом. Итак, приятель, ступай к своей госпоже и предупреди, что я вскоре явлюсь с визитом.
Я, конечно, поспешил распрощаться с этим кровопийцей и, вознося благодарения богу, вышел из казармы, очень довольный успехом своей выдумки. Первой моей мыслью было бежать к Лесбии - возвратить письмо, а главное, предупредить о грозящей опасности. Однако поднявшись по лестнице, я увидел, что в ее покоях уже хозяйничают судейские. Надо было удирать из дворца, в любую минуту я снова мог попасться в лапы свирепому лиценциату, который, побеседовав с моей госпожой, узнает, как нагло я ему врал. "Ах, ноги мои, ноги, послужите мне в дороге!" - сказал я себе, мигом слетал в свою каморку, кое-как связал одежду в узел и, ни с кем не прощаясь, ушел из дворца и из монастыря с намерением идти без остановки до Мадрида.
Хотя мой страх еще не прошел, все же я решил запастись едой. Купив на городском рынке самое необходимое, я двинулся в путь, ежеминутно озираясь: мне все чудилось, что за мною гонится лиценциат. Пока не исчезли из виду купол и башни грозного монастыря, душа моя была не на месте; только после двух часов быстрой ходьбы я присел на обочине и подкрепился хлебом, сыром и виноградом, уже не опасаясь, что железные когти служителя правосудия снова вонзятся в мое плечо.
После краткого отдыха я немного отошел, повеселел и принялся хохотать во все горло, вспоминая, как ловко врал ради своего спасения: совесть нисколько меня не мучила, хоть я и наплел лиценциату три короба: ведь эта ложь не нанесла ущерба ничьей чести и, главное, была единственным оружием, которым я мог защититься от жестокого и совершенно несправедливого обвинения. Опасности обостряют ум; до того дня я сам не подозревал, что способен выдумывать такие нелепицы. Правильно говорят, что обстоятельства делают человека глупым иль умным; в зависимости от них тупицы умнеют, а умники, гордые своей проницательностью, глупеют.
Миновав Торрелодонес, и увидал караван мулов; за небольшую плату погонщики разрешили мне сесть верхом, и я с удобствами прибыл в Мадрид уже глубокой ночью.