Стояла железная звонкая зима. Он вернулся на Лобнор и узнал, что Заман-бек умчался в Курла к своему повелителю по случаю приезда русского посольства в Кашгар. Ну, теперь-то Якуб-бек Счастливый успокоится и не будет приставать с докучливыми расспросами, Пржевальский взялся за изучение Лобнора.
О стране Лоб упоминали лишь Марко Поло и азиатские историки – и всего лишь два раза. Было забыто и то, что к Лобнору пришли сто тридцать раскольников с Алтая. Они искали таинственное "Беловодье", стремясь в "Камбайское царство" – в индокитайскую область Камбоджу.
Эти странники доходили до границы Тибета. Пржевальский жадно отыскивал их следы в области Лобнора, где сибирские кержаки жили когда-то целым поселком. Суровые алтайские пахари и охотники обосновались на правом берегу Тарима. Всего за каких-нибудь пятнадцать лет до похода Пржевальского князь лобнорский из Турфана разорил русские поселки, увел четыре семьи кержаков и казнил их, остальные успели уйти на реку Или.
В самом конце прошлого столетия неподалеку от Лобнора было открыто несколько безвестных могил. Они ютились у зарослей тамариска, на границе бесконечных песков. Могилы были уже кем-то вскрыты, – жители пустынь искали в погребеньях золото. В гробу из тополевых досок лежал высохший труп женщины, совершенно не тронутый тлением. Тело было облачено в одежду из белого полотна, хорошо сохранившиеся волосы были перевязаны алой лентой. В гробу лежал деревянный гребень. Невдалеке от могил стояла старая хижина, сплетенная из хвороста. Это были могилы русских людей, погибших в лобнорских просторах.
Старый житель Тарима, некий Киргуй Паван, рассказал предание лобнорцев о людях, которых звали "камшуками". Они спускались вниз по Конче-Дарье на плотах из тополевых бревен. Эти люди привели с собой своих детей и женщин. Пятьдесят семей пришельцев жили охотой и рыбной ловлей, ели кабанье мясо и рыбу. Их начальник звался Иивеном (Иваном?); сначала он один приходил разведывать эту страну, а когда узнал, что в ней можно сеять хлеб, привел своих людей. Здесь, у высохшего ручья русла Черчен-Дарьи, люди Иивена, хлебопашцы и охотники, полегли в тополевые гробы, и песок пустыни прикрыл тела, одетые в льняные рубахи. Лобнорцы знали места еще нескольких таких же погребений.
Верный ученик Пржевальского Петр Козлов через одиннадцать лет после смерти Великого Охотника разыскал в станице Алтайской старого лобнорского странника кержака Рахманова. Около 1860 года Рахманов с партией искателей "Беловодья" проходил области, лежавшие к югу от Лобнора, и достигал северного порога Тибета.
Пржевальский расхаживал по солончакам, окружающим Лобнор, срывал ветви тамариска и кендыря для гербария. Только уж очень уныл был вид этого умирающего озера-болота! Тростники выпили всю его влагу! Лобнор, как было установлено впоследствии, не что иное, как сток для вод Тарима и Черчен-Дарьи.
Тарим до самой деревни Абдала протекал в определенном русле, но потом исчезал неизвестно куда. И тут же начинались и бесчисленные болота, озера, ручейки, трехсаженные тростники. Все это – система Лобнора, лжеозера, беспрестанно меняющего свои границы.
Сами лобнорцы помогали таримским водам блуждать по этому болоту: сметливые рыболовы отводили воды в канавы, запирали новые водоемы перемычками, а потом вылавливали рыбу из этих ловушек. Затем канавы засыпали землей, на ней вырастал камыш на корм скоту. От этого и еще от ряда причин Лобнор никогда не имел определенных границ, и лишь кое-где по светлой ряби, по ходу рыбьего косяка можно было с трудом угадать блуждающее устье Тарима. И еще: вся вода Лобнора была пресной, а у самых берегов колыхался пояс мутных соляных растворов. Но это от близости солончаков.
Пржевальский посещал жилища лобнорцев. Они называли себя каракурчинцами. Они происходили от тюрок и монголов.
Каракурчинцы были забыты миром. Когда-то здесь проходила одна из великих древних дорог из Китая в Хотан, и на ней сталкивались народы и племена. Потом исчезли города по Тариму, богатые селения на склонах Алтынтага, и на берегах обманного озера остался неведомый, одинокий народ. Каракурчинцы не умели считать далее ста, не ели ни хлеба, ни баранины. Их пища – жесткое мясо выпей и пеликанов и таримская рыба. Вверху неприветливое небо, внизу потрескавшиеся солончаки и тростниковые леса великих болот. И в этом безрадостном мире стояли хижины каракурчинцев, горели одинокие костры, на которых обитатели болот варили похлебку из молодых побегов тростника.
Пржевальский обошел все селения каракурчинцев. Затем он сделал промеры глубин Лобнора, съемку его берегов, определил широту и долготу многих местностей.
Вскоре в низовьях Тарима была добыта шкура рослого двугорбого дикого верблюда.
На Лобноре начался прилет птиц. Лобнорское небо потемнело от птичьих стай. Миллионы пернатых летели через гранитный порог Куньлуня, оттуда, из-за Снежного Жилища – Гималаев. Пржевальский смотрел, как па дикое камышовое болото низвергаются с шумящего неба стаи индийских лебедей. И вспоминалось почему-то, как бородатые русские странники с Алтая шли в индийскую сторону осенью уже по мерзлым пескам пустыни вслед за белыми крылатыми стаями, летящими на юг...
В апреле 1877 года Якуб-бек Бадаулет принял Пржевальского в Курле. Пржевальский увидел перед собой маленького человечка с беспокойными глазами. Он боялся снов, острых предметов, незнакомых людей, невидимого яда. Когда Счастливый пожимал руку гостю, пальцы его дрожали, а красные жилки на скошенных глазах наливались кровью.
Телохранители и палачи, еще, может быть, час назад утаптывавшие свежие могилы казненных, угрюмо окружали своего владыку.
Он, Якуб-бек, не привык выказывать своих чувств и еще более не любил, когда их замечали. Поэтому Счастливый с царственной усмешкой ходил в мечеть, держа чуть ли не наизготовку штуцер Винчестера. Пусть все видят, что это только шутка властелина!
Пржевальский спокойно рассматривал человека, имя которого было окружено свирепой славой. Якуб-бек говорил, что он так рад видеть русских, что и словами выразить не может, бранил англичан. Они не помогают ему в войне с китайцами, а войска богдыхана сейчас взяли тянь-шаньские форты и Турфан. И зачем он только принимал у себя британцев – печалился Бадаулет.
Он называл Пржевальского своим другом и просил, чтобы гость не забывал его в Петербурге и писал Якуб-беку. Наконец, он подарил Эклону и Пржевальскому по золотому кольцу и, немного подумав, вынул третье, сказав, что у великого русского гостя, наверное, есть добрая старая мать. Так пусть она примет подарок кашгарского царя, которого его союзники отдают на растерзание богдыхану.
Через месяц, подосланный людьми из страны Шамбалын, тайный убийца растворил яд в золоченой чаше повелителя Кашгара...
Пржевальский насилу вырвался из вероломных объятий Якуб-бека и отправился снова в Страну Звезды. На пути к Юлдузу случилось несчастье: ни с того ни с сего пало сразу десять верблюдов. Пришлось долго ждать помощи от русских из Кульджи. Пока пришла эта помощь, путники добывали себе пищу охотой, и Пржевальский успел терпеливо подсчитать, что за месяц он и его люди съели четыреста сорок юлдузских птиц.
На высотах Юлдуза он писал рапорт о Якуб-беке Счастливом. Вот тогда была дана воля крепким словам, на которые Пржевальский не скупился, когда был чем-либо раздражен.
"Недаром англичане так скоро охладели в порывах своей дружбы к кашгарскому царю. Практические эксплуататоры, вероятно, разнюхали, с кем имеют дело, и поспешили рассчитаться вовремя", – писал он.
Когда Пржевальский писал этот рапорт на Юлдузе, то не только он, но и Эклон, и Иринчинов, и остальные казаки почувствовали, что заболели непонятным недугом. Сняв рубахи и сапоги, собравшись в кружок, они ожесточенно скребли ногтями выдубленную в скитаниях грязную кожу.
Путники пришли в Кульджу, и этот странный чес прекратился у всех, но зато, когда в августе отряд выступил в поход, а осенью уже был в Гучэне, на дороге в Лхасу, надоедливый недуг сказался с новой необычайной силой. Пржевальский, Эклон и два казака выбыли из строя.
Бранясь на чем свет стоит, они мазали тело табаком, купоросом и дегтем, катались по земле, но страданья с каждым днем становились все невыносимее. Казалось, пустяковый случай разрушил все. Ведь в Кульдже имелись сведения, что англо-индийцы затеяли большую экспедицию в Тибет. Может быть, они сейчас переваливают через Гималаи.
Спутники делали вид, что не замечают ничего, но начальник экспедиции их, бесстрашный покоритель пустынь, плакал, как ребенок.
Он так ослаб, что не мог двигаться. Тогда его уложили в ящик, прибитый к передку телеги, и Пржевальский, всхлипывая и теребя усы, оледеневшие от слез, покорно лежал на дне ящика. Чесаться у него уже не хватало сил.
Так он доехал до русского военного гарнизона в Зайсане, где госпитальные лекаря потащили путников в баню. Сидя на горячем полке, четыре страдальца с ужасом разглядывали свои пятнистые тела. Чесотка долго не проходила, и лишь из-за нее Пржевальскому пришлось долго сидеть в Зайсане.
В марте 1878 года ему принесли телеграмму – в Отрадном умерла мать... За шесть месяцев до ее смерти умер и дядя – беспутный, похмельный, но добрый и живой старик.
В это путешествие Пржевальскому так и не удалось пройти в Тибет и Лхасу. Ведь он надеялся, миновав Гучэн, достигнуть Хами и оттуда повернуть на юг, к гладким солонцам Цайдама и верховьям Голубой реки. Чебаев, Иринчинов и три забайкальских казака должны были сопровождать Великого Охотника в этом пути.
Вернувшись из Гучэна в Зайсан для лечения чесотки, Пржевальский и там не оставлял своих сборов в Тибет. Но экспедицию пришлось отложить.
Как раз в это время, в марте 1878 года, правительство богдыхана потребовало у России выдачи дунган, бежавших в русские пределы. Лучшая часть дунган во главе с последовательным и убежденным врагом богдыханского владычества партизаном Биян-Ху (Большим Тигром) была выдворена за пределы России. Пекинские мандарины не хотели простить дунганам перехода в русское подданство. Из-за дунганского переселения отношения России с Китаем стали ухудшаться. Именно тогда командующий войсками Западно-Сибирского военного округа донес военному министру, что лучше всего будет отменить путешествие Пржевальского по землям Китая и Тибета, чтобы не раздражать лишний раз правительство богдыхана.
Единственное, что Пржевальскому оставалось, – это перечитывать отчет о пройденном пути и опись собранных коллекций. Они уже были отправлены с казаком-нарочным в Петербург. В коллекциях, уложенных в девять больших ящиков и войлочный тюк, были шкуры диких верблюдов, двадцати пяти других крупных зверей, пятьсот чучел птиц, две тысячи пресмыкающихся и насекомых.
В июне Пржевальский, угрюмый, осунувшийся, появился в Петербурге. Доктора в один голос сказали, что у него нервное расстройство. Руками, покрытыми следами пятнистой чесотки, он принял новые награды – золотые медали географических обществ Парижа, Берлина и Лондона.
Географы мира высоко оценили труды Пржевальского. Съемки местностей на Нижнем Тариме и Лобноре совершенно по-новому осветили этот край. Карты, составленные по китайским старинным источникам, теперь оказались бесполезными. На многих картах горы Алтынтаг раньше показаны были лишь условно и на три градуса южнее. Великий Охотник определил их истинное положение, измерил высоты Золотого хребта. "Открытие этих гор проливает свет на многие исторические события, потому что дорога из Хотана в Китай в глубокой древности шла на Лобнор, потом этот путь был забыт, вместо него избрали другое направление. Теперь весьма легко объяснить, почему именно здесь был такой путь. Это потому, что под горами скорее можно было найти корм для скота и ключевую воду..." – писал Пржевальский.
А загадка Лобнора? Само озеро на картах помещали гораздо севернее. Некоторые географы утверждали, что подлинный Лобнор высох. Но Лобнор существовал...
Географы считали, что описание быта и нравов лобнорцев, сделанное Пржевальским, является "самой завлекательной и интересной из этнографических картин, нарисованных новейшими путешественниками". Сэр Форсайт, бывший глава британского посольства к Якуб-беку, переводил материалы лобнорского похода Пржевальского на английский язык. В британских журналах печатались статьи, содержащие высокую оценку первой книги Пржевальского "Монголия и страна тангутов".
Известный немецкий ученый Фердинанд Рихтгофен в этом же году выразил сомнение в успехах изучения Лоб-нора; Пржевальский, хмурясь, написал отповедь Рихтгофену. Рихтгофен заявил на весь мир, что Пржевальский, безусловно, гениальный путешественник, Англия ревниво прислушивалась к молве о подвигах русского открывателя.
У ВОРОТ ЛХАСЫ
Разведчик Кишен Синг, он же "А-к", в 1878 году проник в Тибет. Он прошел от Лхасы до Хами, что севернее Цайдама, и с тех пор бродил по великому нагорью. "А-к" разведывал местности, где сходятся рубежи Монголии и Китая, Китая и Бирмы.
Хозяева Кишен Синга считали, что он "сделал больше всех" остальных изыскателей.
Какой-то таинственный "К-п" (Кюнтюп?) пробрался в верхнее течение великой тибетской реки Цангпо (Брахмапутры), в огромную долину, населенную племенем лало. Эта долина, как думали британцы, отделяла Тибет от индийской области Ассам. "К-п" вез с собой короткие бревна с надписями. Он должен был кинуть их в волны Цангпо. На берегах Брахмапутры, в ее нижнем течении, другие наблюдатели следили – не принесут ли волны бревен, брошенных "К-п"?
Так тайные "географы" решали загадку истоков Брахмапутры...
Разве так хотели ее решить Пржевальский и Эклон? Они собирались идти открыто через Тибет к истокам Инда, Брахмапутры, Иравади и Салуэна, в еще не захваченную британцами Бирму, где жило племя красных каренов – переселенцев из Гоби.
Пржевальский хотел взойти на такую точку Гималаев, откуда должен был открыться вид на Индию и Тибет сразу и где с одной стороны виден Ганг, а с другой – Цангпо, неподалеку от которой стоит золоченая Лхаса.
Но хитрый лама Учжень Чжацо из Дарджилинга, обученный Сарат Чандра тибетскому языку, одновременно с "А-к" пошел в Лхасу с вероломными дарами от гималайского монастыря. Старый "изыскатель" добился от лхасских сановников молчаливого согласия на пребывание "ученого гималайца" в Тибете.
Так разведчики в одеждах монахов шли по Тибету, жадно слушая молву о бесстрашном человеке, идущем с севера через пустыни и горы. Тангуты уже давно занесли в Тибет сказку о великом волшебнике, который, творя в пути чудеса, идет, как равный к равному, в чертог далай-ламы! Имя этому волшебнику Хун-рус – русский человек.
Гималайские британцы прекрасно понимали, что любой тайный изыскатель может доставить в Калькутту в лучшем случае только наброски будущих карт. Кто из переодетых соглядатаев будет в силах раскрыть и показать человечеству целый мир, как это сделал Пржевальский? Одно время британцы клялись в "Гималайском журнале", что они отправляют в Тибет научную экспедицию, но вскоре выяснилось, что речь снова шла всего только о дарджилингских переодетых соглядатаях.
"За исключением Ладака, где с недавнего времени пребывает английский комиссар, в собственно Тибет из-за Гималаев не решаются проникнуть даже одинокие ученые, и калькуттские власти принуждены прибегнуть к тайной посылке пундитов, чтобы получить хотя бы кое-какие сведения о недоступном соседе..." – писал Пржевальский в одном из своих докладов.
Напрасно он так страдал в Кульдже и Зайсане, узнав о хвастливых уверениях английской печати насчет какой-то британской научной экспедиции в Тибет.
...Солнце отражалось в огромном медном тазу. Нянька Макарьевна подкладывала дров под таган. Густая розовая пенка вздувалась над клокочущей поверхностью. Засучив рукава, сосредоточенно поглядывая в таз, Пржевальский мешал горячее варенье и с улыбкой привычного сластены пробовал его.
Макарьевна приготовляла в Отрадном подарки для далай-ламы. Сласти, сигары и почему-то запас сушеной трески закупались в Смоленске.
Макарьевна разлила отличное земляничное варенье по банкам, пересмотрела сигары, попробовала наливки и вполне осталась довольна своими заготовками.
В феврале 1879 года Пржевальский выехал из Петербурга на Оренбург, Омск, Семипалатинск и Зайсан. Один вид Зайсана, где Пржевальский так долго лечился от проклятой чесотки и разгулявшихся нервов, приводил его в неистовство.
Он ворчал, что сборы слишком затянулись. На этот раз в поход вместе с ним шли из старых соратников Эклон и Дондок Иринчинов, новичками были ботаник Всеволод Роборовский, препаратор Коломейцев из Зайсана, казаки Никифор Егоров, Михаил Румянцев, Михей Урусов, проводник-уйгур из Кульджи Абдул Басид Юсупов. Всего их было четырнадцать человек.
Во время этого похода были открыты, для широкого мира дикая лошадь Пржевальского, по-киргизски зверь кертаг – животное, представляющее промежуточную форму между ослом и лошадью. Это был настоящий подарок дарвинистам. Дикая лошадь водилась только в серой глуши джунгарской пустыни.
Путешественники достигли берегов солоноватого озера Улюнгур, где водились пресноводные рыбы, описали его и реку Урунгу, впадавшую в озеро. За Улюнгуром начиналась безводная степь, бедная растениями и животными. Рогатый жаворонок, ворон, саксаульная сойка – вот почти все птицы Джунгарии. Только тринадцать видов крупных животных было встречено в этих бесплодных равнинах, поросших эфедрой и саксаулом. Верблюд и лошадь водились в диком состоянии так же, как и куланы.
Тучи песка и пыли часто закрывали солнце. В Джунгарской пустыне бури обычно начинались с утра или с полудня, а к вечеру облака песка, которые носились в воздухе, ложились на землю, и к закату солнца степные дали делались вновь голубыми. В апреле 1879 года Пржевальский прошел через десять слепящих бурь, в мае их было только семь.
Путь Великого Охотника лежал теперь к оазису Хами. Через него проходил путь из собственно Китая в Восточный Туркестан.
Пржевальский почти никогда не заходил в чужой город без приглашения. Так было и в Хами. Измученные люди положили усталых верблюдов, развели костры и пошли к прохладному ручью, бегущему по большому лугу. Хами – город знаменитых дынь – лежал в двух верстах от лагеря путешественников.
Хамийские дыни давно прельщали Пржевальского. Он еще из Зайсана посылал в подарок матери их семена. Но мать так и не получила этого подарка, как и золотого перстня Якуб-бека.
Цин Цай, командующий войсками и военный губернатор Хами, узнав о приходе русского каравана, выслал к Пржевальскому своих офицеров. Отдых в Хами скрасился посещением дачи Цин Цая, приемом, где было тридцать гостей и обед из шестидесяти блюд...
Хами очень не понравился Пржевальскому. Глина и песок, пыль и первая весенняя жара раздражали путешественника. Он ворчал и бранил жителей – зачем они вырубили все сады оазиса? Мелкие речки, бегущие с Тянь-Шаня, едва орошали сухую почву Хами. В сорока верстах от города лежал край пустыни. Она распростерлась от Тянь-Шаня к югу. На западе пустыня сливалась со степями Лобнора, а на востоке – со срединной частью Гоби. Пржевальский установил, что один из участков этой пустыни, названный им "областью вздутия" (сто двадцать верст в поперечнике), был поднят на высоту пяти тысяч футов над уровнем моря.