III
Что-то мокрое текло по лицу, попадало в рот. Николай закашлялся, приходя в себя. Он лежал в траве под березой. Наклонившись над ним, Луи лил из ладошек воду, которую зачерпывал в огромной луже неподалеку.
– Ну что? Ожил? – Каранелли, увидев, что Данилов открыл глаза, сел, прислонившись спиной к другой березе, той, что стояла напротив. – Тяжел ты, подполковник, хоть и не богатырь с виду.
Луи сидел, откинув голову, и тяжело дышал. Николай тоже захотел сесть, но почувствовал, что руки по-прежнему связаны.
– Сейчас! – отозвался догадавшийся француз. – Времени не было, там такой единорог по дороге полз, что я предпочел сбежать в лес, раньше, чем он подъедет.
Луи тяжело поднялся, перевернул Данилова, и тот почувствовал, что руки свободны. С огромным трудом Николай сел. Пальцы сначала робко, потом все сильнее начали колоть иголочки, от которых подполковник непроизвольно поморщился. Каранелли, вернувшийся на место, вдруг сказал:
– Ваше сиятельство, я тебе сейчас пистолет дам, только прошу, не наделай глупостей.
– Как только пистолет окажется у меня в руке, я сразу же пристрелю вас. Ненавижу!
– Благородно. Но глупо. Мне казалось, что вы умнее, князь Данилов.
– Вы все знаете обо мне. Может, хотя бы назовете себя?
– Луи Каранелли, бывший командир специального отряда его императорского величества.
– А в каком вы звании?
– Дивизионный генерал.
– Что?! – Данилов не смог сдержаться. – Генерал? Вы командир дивизии?
– Я же сказал – специального отряда. Меньше роты. Бывший.
– А почему бывший?
– Да ты что, ослеп, что ли, подполковник? Давно у вас в России стали ездить в экипажах без лошадей? Или электрические лампочки раньше видел?
– Какие электрические лампочки?
– Те самые, светящиеся, что подвешивают на конец веревок, – резко рубанул Луи, доставая из кармана пистолет. – Или у вас все солдаты вооружены капсюльными пистолетами на шесть зарядов? Ты спрашиваешь, почему бывший? Да потому, что ни специального отряда, ни императора Франции нет! Ты тоже бывший! Потому что ни штаба Кутузова, ни так любимого тобой Александра I тоже нет! Сейчас – сорок первый год! Хочешь ты этого или нет.
То, что говорил Каранелли, разумеется, не могло быть правдой. Николай не сомневался, что хитроумный противник опять придумал какой-то коварный ход. Но сам того не замечая, полез в спор. Конечно, вокруг творились странные вещи, но то, что говорил француз, не могло быть ничем, кроме бреда!
– Не понимаю, в чем заключается ваша игра, – Данилов ехидно скривил губы, – господин дивизионный генерал, однако если верить вам, то у Наполеона в армии ротами командуют генералы…
– Данилов! Ты верблюда видел?
– А причем здесь верблюд?
– Похож ты на него, как две капли вина из одной бутылки. Его тоже ничем не проймешь! Что бы ни случилось, будет жевать одно и то же с гордо поднятой головой!
Луи сплюнул от досады, но продолжал:
– Видел бы ты тот механизм, на дороге. Он весь из железа, весит сотни пудов, а ездит быстрее, чем породистые рысаки! Можешь представить ту силу, которая внутри него сидит? Они летают, слышишь, ваше сиятельство, они летают!
– И что? Воздушные шары уже лет двадцать как изобрели!
Француз вздохнул.
– Я знаю, сам летал. Но они долетают от Москвы до Смоленска за час.
– Откуда ты знаешь? – это вырвавшееся "ты" ясно показало, что Луи смог наконец немного достучаться сквозь завесу ненависти.
– Медсестра Маша рассказала. Госпиталь, в котором мы лежали, неделю назад из Москвы перебросили. Так вот до Смоленска они летели… самолетом.
Каранелли запнулся, произнося незнакомое слово, но справился уверенно.
– Вот как? Так тебе, значит, все рассказали…
– Нет, не все рассказали, – усмехнулся Луи. – Я как очнулся, так еще почти сутки прикидывался, что без памяти. Спрашивать напрямую не мог. Хорошо, что эта Машка такой болтушкой оказалась.
Данилов слушал француза и понимал, что сейчас он говорит чистую правду, что только этим можно объяснить все, что происходит вокруг. И врать ему нет никакого смысла. Просто он не считает Николая врагом, иначе пристрелил бы там, у повозки. А кем он его считает? Другом? Ну уж нет!! Но сейчас они, кажется, должны держаться вместе, пока не разберутся в этом непонятном мире, где русский лейтенант избивает связанного русского подполковника.
Данилов, для которого все становилось на свои места, если смириться с тем, что по непонятной причине исчезло столько лет, молча сидел, задумчиво глядя в пространство мимо Луи. Вообще-то, это не первый случай в его жизни. Целый год пропал на берегу речки Алле в доме Ирэны. Николай перевел взгляд на лицо Каранелли и, задержавшись на несколько секунд, опустил глаза.
– Как же так? – медленно произнес он после паузы, вновь поднимая голову. – Двадцать девять лет…
Каранелли поднялся, подошел вплотную к Николаю, опустился на одно колено, оперся локтем на другое, и их головы оказались на одной высоте. Заглянув в лицо немигающим взглядом серых глаз, негромко проговорил:
– Сто.
– Что сто?
– Сто двадцать девять лет, подполковник!
Выдержав паузу, давая осознать сказанное, Луи протянул пистолет рукояткой вперед.
– Ты только глупостей не натвори. Если застрелишься, плохо мне здесь придется!
IV
Командующий 2-й танковой группой генерал-полковник Гейнц Вильгельм Гудериан уже третий раз перечитывал рапорт командира корпуса.
"Четырнадцатого июля с плацдарма на левом берегу Днепра под Шкловом корпус начал наступление в направлении поселка Красный. Правый фланг 18-й танковой дивизии, охватывая поселок с юго-востока, вышел к большаку Красный – Смоленск. Командир отделения мотоциклетного батальона унтершарфюрер Ольдеберс и роттенфюрер Шванк подъехали к опрокинутому в кювет грузовику и обнаружили троих убитых солдат. Советский офицер в гимнастерке лейтенанта был привязан за руки к дверце кабины. Разрезанные брюки спущены на сапоги. В анальное отверстие был вставлен револьвер до самого барабана, с взведенным курком. В нагрудном кармане гимнастерки обнаружено удостоверение лейтенанта НКВД Клюка Анатолия Васильевича.
Учитывая необычные обстоятельства, офицера доставили в штаб корпуса. На допросе он показал, что так с ним поступили неизвестные русские, которых конвоировали в штаб армии. Револьвер извлечен.
Жду ваших распоряжений относительно дальнейшей судьбы пленного.
Командир 46-го танкового корпуса
Генерал Лемельзен".
После первого прочтения Гудериан с трудом сдержался, чтобы не написать в углу листа "Расстрелять". Но генерал считал себя умным человеком, одним из немногих, знакомым с русскими не понаслышке. Ведь не даром в самом конце двадцатых годов он прошел обучение на секретных курсах танкистов в СССР, в школе "Кама". Перечитав в третий раз, Гудериан надолго задумался, потом быстро набросал:
"Считаю, что при правильном использовании, этот факт может быть успешно использован в идеологической войне с коммунистами".
Потом вызвал адъютанта и приказал:
– Обеспечьте немедленную доставку рапорта в "Асканию"!
Глава пятая
Смилово
I
– Придется вернуться, подполковник! – прислушиваясь, сказал Каранелли. – Там, кажется, все стихло.
– Где?
– На тракте.
– А зачем?
– Ты на обувь свою посмотри! Да и приодеться не помешает.
Да, пожалуй, француз прав. В тапочках на босу ногу и нижней рубахе начинать новую жизнь не очень удобно. Быстро же он соображает!
На дороге было тихо, только далеко, на самом краю огромного поля, что тянулось с противоположной стороны, двигались какие-то плохо различимые точки. Перевернутый грузовик лежал на том же месте. Лейтенант исчез. Оставив подполковника на краю леса, Каранелли легко скользнул к грузовику. Через три-четыре минуты он вновь появился с двумя парами сапог, портянками, ремнями и двумя гимнастерками, одна из которых была залита кровью, уже наполовину засохшей.
Именно в это время далеко-далеко со стороны Красного раздался тихий стрекот, которому ни Луи, ни Николай не могли дать объяснения, потому что никогда не слышали подобного. Стрекот нарастал, становился все громче и объемней, постепенно вытесняя все остальные звуки.
– Пора уходить, князь!
– Подожди, посмотреть бы надо. Не помешает!
Француз помедлил секунду, потом кивнул.
– Хорошо, только надо замаскироваться! Одевай! – он сунул в руки Николаю гимнастерку, быстро одевая вторую. – А то белую рубаху можно увидеть сквозь кусты.
Быстро отойдя в глубь леса, Каранелли срезал несколько березовых веток, которыми прикрыл голову себе и напарнику. Вид на дорогу оставлял желать лучшего, но стоящие перед носом кусты, мох и наброшенные сверху ветки делали их совершенно незаметным.
А звук все нарастал, множился, бил по ушам, переходя в рев. И вот из-за поворота появилось что-то невообразимое. Большое корыто с прилаженным сбоку колесом было прикреплено к странной конструкции с торчащими в разные стороны короткими рожками. Из наполовину закрытого корыта высовывалось туловище солдата. Перед ним располагалось необычной формы ружье, выглядевшее очень мощным. Другой солдат восседал над всем механизмом, уцепившись руками за рожки. Вся эта пародия на колесницы древних римлян, немилосердно треща и выбрасывая белесый дым, ехала по дороге со скоростью почтовой кареты, только что сменившей лошадей.
Следом за первой из-за поворота вывернула еще одна колесница, и еще, и еще. Подъезжая к грузовику, солдат, что сидел в корыте, взялся за оружие, и оно забилось руках, долго-долго изрыгая огонь из ствола. Звук следующих без перерывов выстрелов прорвался сквозь рев, ударившие по земле пули взметнули фонтанчики пыли возле грузовика. Едущий первым механизм снизил скорость, затем остановился, оба солдата несколько секунд вглядывались в кювет. Потом тот, что в корыте, запустил огромный рой пуль в лес, медленно поводя стволом из стороны в сторону. Обломки веток, кусочки коры посыпались на вжавшихся в мох Данилова и Каранелли. Немного выждав, сидящий выше солдат взмахнул рукой, и колонна, набирая скорость, покатила дальше.
Данилов повернулся к Каранелли, захотел что-то сказать, но тот, прижав палец к губам, другой рукой мягко надавил на плечо Николая, вжимая в мох. И именно этот жест, простой и естественный, вдруг окончательно поменял все в душе офицера для специальных поручений при штабе главнокомандующего русской армией. Имение под Дорогобужем, родители, Московский драгунский полк, Ирэна, Анна Истомина, штаб Кутузова, лучшие друзья – все осталось только в памяти, и никогда больше не появится в его жизни, так круто изменившейся. Ревущее железо, стремительно двигающееся по большаку, отрезало его прошлое, теперь уже нереально далекое. И только рука, заботливо, именно заботливо, прижимающая плечо, была тем единственным, что связывало его с двадцатью семью годами прожитой жизни. Рука заклятого врага.
Лежа в кустах на обочине дороги, Данилов вдруг неожиданно понял, что прошлое человека – это единственная его защита перед будущим. И хотели бы они того или нет, но стали друг для друга точкой опоры, потому что являлись последней частичкой прошлого, прорвавшегося сюда. Каранелли понял это намного раньше, а потому и стал вытаскивать Николая, рискуя головой.
Луи оторвал палец от губ и ткнул в сторону поворота дороги, из-за которого выползло новое чудище, лязгая железом. Приземистая массивная надстройка, ни на что не похожая, несла пушку. То, что это именно пушка, Николай догадался сразу, и ужаснулся, представив, что она может беспрерывно выплевывать ядра или гранаты, не останавливаясь даже на секунду.
Колонна шла и шла, и Николай подумал: дивизия Неверовского, спасшая русскую армию от окружения тем, что на этой самой дороге задержала Наполеона на сутки, отразив сорок атак Мюрата, не смогла бы противостоять даже одному такому механизму. Он бы просто проехал через плотное каре, которое стало камнем преткновения для Мюрата, не снижая скорости. Потом Данилов сообразил, что сейчас по большаку идет наступающая армия. Куда? Дурацкий вопрос! Через семьдесят верст Смоленск. А чья это армия? Вот это уже вопрос поинтереснее! Он вспомнил кричащего в повозке сержанта. Немцы? Под Смоленском? Прусаки, которых русская армия не смогла защитить от французов? Ну ладно бы еще австрийцы, но немцы! О времена!
Колонна прошла, грохот стих вдали.
– Неужели немцы? – вопрос был обращен даже не к Луи. Так, куда-то в пространство.
– Да. Только их сейчас еще то фашистами, то гитлеровцами называют.
– Почему?
– Не знаю. Медсестра так говорила.
– А танки – это трещотки на трех колесах или сараи железные?
– Сараи, – задумчиво произнес Каранелли, – наверное. В госпитале лежал артиллерист с раздавленными ногами. Маша сказала, что к ним на батарею танки въехали и гусеницами отутюжили.
– Что-что? Чего гусеницы сделали?
– Не знаю. Я фразу дословно запомнил. Давай разбираться. Если на батарею въехали и ноги раздавили, то сараи. Трещотки, те легкие. А чем они могли раздавить? Теми стальными лентами, с помощью которых они движутся. Значит, это гусеницы.
– Похоже.
– Ну вот и разобрались. Теперь давай оружие посмотрим. Пистолет почти как мой. Только что тебе рассказывать, ты же знаешь.
Каранелли повертел оружие, понажимал на что-то, и барабан сдвинулся в сторону.
– Ага! – вынимая патрон из гнезда, сказал он. – Остроумно сделано, шесть зарядов сразу. Но ничего нового.
Луи вернул барабан на место и отложил пистолет в сторону. Задумчиво начал рассматривать ружье с круглым диском внизу.
– Сдается мне, – произнес Данилов, – стреляет этот штуцер, как и то ружье, что на трещотке стояло. Пули роем летят.
– Соображаешь! – отстегнув наконец диск, отозвался француз. – Да, здесь заряды. Ну, кажется, я понял.
Снова закрепив диск на место, Луи попробовал выстрелить в дерево, но не получилось. Опять пришлось рассматривать оружие. Через минуту Каранелли догадался потянуть назад рычаг сбоку, и после этого интуитивно почувствовал, что оружие готово к бою. Действительно, в этот раз пули ударили в дерево, оружие задергалось, вырываясь из рук.
– Не стоит так шуметь, не ровен час, кто еще по дороге поедет, – Данилов озабоченно взглянул на большак, – уходить надо.
– Верно, князь, верно! Только куда? Есть какие-нибудь мысли?
– Не знаю, может, в Смоленск?
– Не думаю, туда сейчас… эти… фашисты поехали. Там скоро такая битва начнется, чертям жарко станет! Знаю я, как вы за Смоленск бьетесь! За Москву так никогда стоять не станете.
– Тогда мое место там!
– Не горячись! Ты, конечно, русский. Но уверен ли ты, что моральные принципы нынешних русских офицеров совпадают с твоими? Или вы тоже избивали связанных пленных, господин подполковник?
Данилов, опустив голову, молчал.
– Конечно, я понимаю, защита родины дело святое. Только вопрос, – а тебе позволят? Что ты сделаешь? Придешь к своим и скажешь: дайте мне эскадрон – пойду танки рубить? Мне кажется, что-то подобное ты говорил. И что? Хорошо, хоть не сразу расстреляли.
Николай по-прежнему молчал, и Каранелли продолжал.
– Или, может, ты знаешь, как с этими танками воевать? Ты сейчас обучен хуже, чем рядовой!
– Согласен и рядовым! Но ты прав в остальном. И что делать?
Луи пожал плечами.
– Мне тебя учить? Это же вы, русские, придумали народную партизанскую войну! Ни званий, ни откуда ты взялся, ни дураков из штаба. Воюй, сколько хочешь. Если сможешь.
Данилов задумался. А ведь прав француз! До чего же он все-таки здорово соображает.
– Хорошо. Пожалуй, ты опять прав, для меня это выход. Гусарский подполковник Давыдов не стеснялся в партизаны уйти, значит, и мне не зазорно. А ты? Сам-то что делать будешь? За нас воевать или за немцев?
Николай испытующе смотрел прямо в глаза Каранелли. Тот отвел взгляд, посмотрел куда-то в пространство, вздохнул и медленно, с небольшими паузами заговорил:
– Не знаю… правда не знаю! Мне бы понять, за кого Франция сейчас воюет… может, тогда и отвечу…
Потом перевел взгляд в лицо Николая и твердым голосом добавил:
– Одно могу точно обещать – в тебя стрелять не стану! Надеюсь, ты тоже.