Еще школьником он подружился с отцами-иезуитами, охотно слушал их поучения, склоняясь к унии, и пришел под их влиянием к убеждению, что главное в жизни – хитрость, ловкость, осторожность, умение приспособляться к обстоятельствам.
"Чувства человеческие подобны струнам арфы, – наставляли его иезуиты, – держи в порядке свою арфу, сыне, не отпускай и не натягивай струн… Никому не давай своей арфы, но старайся пользоваться для игры чужими…"
Много бессонных ночей провел Мазепа над книгами. Он изучил немецкий и латинский языки. Пробовал писать вирши.
Расчетливый и хитрый, он хорошо знал нравы польского панства и не искал дружбы со знатными поляками, своими сверстниками, предпочитая мужскому обществу женское. Молодость, красота, ловкость вели его к цели, выдвинув в первые ряды варшавской "золотой молодежи".
Первая любовница Мазепы, богатая пани Загоровская, через своих влиятельных родственников добилась того, что юношу, несмотря на захудалость рода, приняли в штат королевского дворца.
Все шло хорошо, пока он не столкнулся с Пасеком. Мазепа возненавидел этого молодого магната за нескрываемое презрение, которое неизменно встречал с его стороны.
Познакомившись с бывшей возлюбленной Пасека, Мазепа узнал от нее, будто тот дурно отзывается о короле, и написал анонимный донос. Но в королевской канцелярии сидели друзья Пасека. Они прекратили дело за отсутствием улик, а Пасеку намекнули, что, судя по руке и слогу, донос на него писал Мазепа.
– Нет, если только останусь в живых, больше таким дураком не буду, – клялся Мазепа, сидя под арестом. – Надо уметь взвешивать силы и никогда не горячиться. Держать себя в руках… Никому не давать своей арфы…
II
Прощенный королем, но удаленный от двора Мазепа два года прожил в своем маленьком имении, которым жесткой рукой управляла его мать.
Его по-прежнему одолевали честолюбивые помыслы. Он твердо решил, что отныне страсти и порывы не будут играть в его жизни никакой роли, все чувства он подчинит холодному и трезвому расчету.
Однако выполнить это намерение было не так-то легко.
Неподалеку от Мазепинцев находился роскошный замок богатого старого пана Фальбовского. Познакомясь с Фальбовским и его молоденькой, очаровательной женой, Мазепа задумал завладеть богатством старика.
План был прост. Здоровье пана Фальбовского давно подтачивалось тяжелыми недугами, по всему было видно, что пан долго не протянет. А скучавшая пани Ванда, единственная его наследница, относилась к Ивану Степановичу далеко не равнодушно. Следовательно, надо было лишь немного подождать…
Но, увлекая пани Фальбовскую, Мазепа сам увлекся ею до такой степени, что потерял терпение и осторожность.
Как-то раз слуги донесли своему господину, что панич Мазепа недаром стал частым гостем в замке. Фальбовский начал следить, но долгое время никаких улик обнаружить не мог. Тогда, сказав жене, что уезжает на несколько дней в Варшаву, пан устроил в ближнем лесу засаду и там перехватил на дороге одного из своих слуг, который спешил к Мазепе с письмом пани Ванды, извещавшей возлюбленного об отъезде мужа.
Фальбовский, прочитав письмо, приказал слуге отвезти его паничу Мазепе, получить ответ и возвращаться обратно. Слуга так и сделал. Через некоторое время записка Мазепы, сообщавшего пани Ванде, что он спешит к ней на свидание, была в руках старого пана.
Свидание не состоялось. Панская челядь подстерегла ничего не подозревавшего Ивана Степановича, схватила его, связала ему руки и привела в лес к грозному пану.
– Это кто писал? – спросил Фальбовский, показывая записку.
– Писал я, но еду в первый раз, – пытаясь смягчить свою вину, ответил Мазепа.
Фальбовский обратился к слуге:
– Эй, хлоп! Много ли раз этот пан бывал в замке без меня?
– В десять раз больше, чем при вас, – сказал слуга.
Тогда по приказанию пана хлопы раздели Мазепу догола, вымазали его дегтем, привязали к спине дикой лошади, лицом к хвосту.
Ударив лошадь кнутом, выстрелили у нее над ухом. Она бешено понеслась.
Ветви деревьев и кустарника хлестали Мазепу по обнаженной спине, веревки резали тело. Он потерял сознание…
Только на другой день обессилевшую лошадь случайно приметили и заарканили казаки конвойного отряда польского присяжного гетмана Павло Тетери, возвращавшегося из Варшавы…
III
Мазепа, понимавший, что после позорного приключения ему нельзя показаться домой, решил начать новую жизнь в новых местах. Он поступает писарем в канцелярию казацкого гетмана Правобережной Украины.
Служит при Павло Тетере, а затем при сменившем его гетмане Дорошенко…
Петр Дорофеевич Дорошенко происходил из родовитой, богатой казацкой старши?ны, известной далеко за пределами Украины своей хитростью, лукавством и двоедушием.
Ложь, лесть, подкупы, тайные убийства – все эти грязные, вероломные приемы, насаждавшиеся отцами-иезуитами, широко применялись не только польским панством, но и казацкой старши?ной для достижения своих личных корыстолюбивых целей.
Иван Степанович Мазепа за десять лет своей службы у Дорошенко, внимательно ко всему присматриваясь, в совершенстве овладел казацкой "тонкой дипломатией".
– Правдой не проживешь, честью чести не наживешь, – говаривал Дорошенко, одновременно клянясь в вечной верности и польскому королю и московскому царю.
А узнав, что польские отряды разбиты татарами, присягал турецкому султану и татарскому хану.
Такому положению способствовала обстановка, сложившаяся на Украине после смерти Богдана Хмельницкого.
Переяславская рада, созванная в 1654 году после длительной освободительной войны против господства панской Польши умным и дальновидным "старым Хмелем", как ласково называли своего гетмана казаки, навеки воссоединила Украину с Россией. Осуществились старые заветные думы украинского народа, всегда тяготевшего к братскому русскому народу, с которым связывали его единоверие, общность языка и культуры, а также многовековая совместная борьба с иноземными захватчиками.
Воссоединение двух братских народов способствовало дальнейшему их экономическому и культурному росту. Украина была избавлена от иностранного порабощения, национального и религиозного угнетения, которому долгие годы подвергались украинцы со стороны польского панства и католического духовенства.
Однако уничтожение на Украине крупного землевладения польских магнатов и шляхты не избавило украинский народ от феодально-крепостнического гнета. Панская земля перешла к казацкой старши?не. Начальные люди и полковники сделались помещиками, селяне продолжали оставаться в кабале. Чинш и многочисленные поборы, которые взимались с трудящегося населения городов и сел новоявленным казацким панством, тяжелым бременем ложились на плечи народа.
Поэтому не прекращались на Украине смуты и волнения, перераставшие зачастую в мощные народные восстания против казацкой старши?ны.
Крепостнический гнет особенно усилился после смерти Богдана Хмельницкого, во время гетманства изменников Выговского и Юрия Хмельницкого, которым удалось с помощью шляхетско-старши?нской верхушки отторгнуть Правобережную Украину, передав ее снова под владычество Речи Посполитой.
Украина оказалась насильственно расколотой на две части, разделенные Днепром, – Правобережную и Левобережную.
Дорошенко был гетманом Правобережья, но домогался захватить власть и над Левобережьем, стать гетманом обоих берегов Днепра.
Это намерение Дорошенко пытался осуществить с помощью султанской Турции и Крымского ханства, которым обещал отдать в вассальную зависимость Украину и позволил разграбить часть Правобережья.
Украинский народ с ненавистью отвернулся от турецкого ставленника. Левобережные казаки гетмана Ивана Самойловича и войска воеводы Рамодановского в 1674 году наголову разгромили Дорошенко. Многие города и местечки Правобережья снова воссоединились с Левобережной Украиной в составе Российского государства. Собравшаяся в Переяславле рада избрала гетманом обоих берегов Днепра Ивана Самойловича.
Мазепа, до сих пор верно служивший Дорошенко, понял, в каком опасном положении он сам оказался. В то время он занимал уже должность генерального писаря. Дорошенко доверял ему самые тайные дела. Вместе обогащались они всякими нечестными способами, вместе присягали крымскому хану и продавали украинский народ в турецкую неволю.
Нет, не поздоровится пану генеральному писарю, коли станут явными его прегрешения! Надо поскорей порвать связь с Дорошенко, искать покровителей в другом месте…
Все чаще и чаще думал Мазепа о гетмане Иване Самойловиче. Кто такой этот счастливчик? Он не был даже военным человеком, не принадлежал к казацкому сословию, а происходил из духовного звания. Учился в семинарии, потом служил войсковым писарем. Хитростью и лестью он расположил к себе московских бояр, ведавших украинскими делами, добился, что там стали очень высоко ценить его. И вот теперь этот попович – гетман обоих берегов Днепра!
"Значит, Москва сильна, – размышлял Мазепа, – значит, с умом можно многое сделать там, если попович до гетманского уряда добрался…"
Мазепа посоветовал Дорошенко признать себя побежденным и начать переговоры с воеводой Рамодановским.
– Переговоры можно затянуть, а там видно будет, – смиренно добавил он. – Нам лишь бы время выгадать…
– Что ж, – вздохнул Дорошенко, – делать нечего, езжай в Переяславль. Поторгуйся там, туману напусти… Ну, да тебя учить не надо… Сам ведаешь, что там сказать!
… И вот Мазепа впервые узрел грозного царского воеводу и хитрого поповича.
Он облобызал руку князя, сразу расположив его к себе смирением.
– Обещал Дорошенко, целовал образ, что быть ему в подданстве под высокой царской рукой со всем войском Запорожским той стороны, – начал Мазепа свою речь. – Великий государь пожаловал бы, велел его принять, а боярин, воевода милостивый, – тут он отвесил низкий поклон, – взял бы его на свою душу, чтобы ему никакой беды не было…
– Скажи Петру Дорошенко, – отвечал Рамодановский, – чтоб он, надеясь на милость великого государя, ехал ко мне в полк безо всякого опасения…
Мазепа знал, что Дорошенко ехать сюда не собирается, но сейчас он меньше всего думал о своем благодетеле и покровителе. Он весь был охвачен трепетным волнением первой встречи с людьми, которые были силой, от которых – он чувствовал это всем своим существом – зависит его дальнейшая судьба.
Представившись гетману Самойловичу, Мазепа сумел ему понравиться. Он понимал, что попович охотно возьмет его к себе на службу, но… как посмотрит на это Дорошенко? Ведь Петр Дорофеевич знает за своим писарем столько всяких неприглядных историй, что озлоблять его добровольным переходом на сторону Самойловича никак нельзя. Надо сделать все так, чтобы никакой тени на себя не положить…
И Мазепа придумал.
Вернувшись к своему гетману, он доложил, что воевода и попович держат на него злобу, хотят тайно схватить, что вообще о мире с Москвою нельзя и думать.
Испуганный Дорошенко решил опять искать помощи у старых своих хозяев – крымских татар. С письмами и подарками к хану гетман отправил своего "верного" Мазепу.
Но случилось так, что Иван Степанович, прекрасно знавший дорогу в Крым, почему-то заблудился и попал в Запорожскую Сечь к кошевому атаману Ивану Дмитриевичу Сирко…
IV
Запорожская Сечь, расположенная близ днепровских порогов, у впадения речки Чертомлыка, представляла собой своеобразную крепость, о которую не раз разбивались грозные татарские орды.
Храброе войско запорожских "лыцарей", беспрерывно пополняемое беглым и удалым людом, играло выдающуюся роль в борьбе против иноземных захватчиков – шляхетской Польши и особенно султанской Турции и Крымского ханства.
Курени – обширные общие избы, где жили запорожцы, церковь, пушкарня и несколько торговых лавок, снабжавших сечевиков хлебом, мясом, горилкой и табаком, составляли небольшой городок, окруженный шестисаженным земляным валом и башнями с бойницами.
На реке под особой охраной находился флот Сечи Запорожской, состоявший из сотен легких лодок – "чаек" и галер.
Все начальные люди Запорожской Сечи – кошевой и куренные атаманы, есаул, писарь, судья и прочие – ежегодно переизбирались общим собранием всего "товариства".
Однако богатые сечевые "старики", владевшие земельными угодьями, запасами оружия и косяками коней, старались всеми силами не давать воли "сиромашным" и "новопришлым" – бедноте, искавшей в Сечи убежище от панского гнета и крепостной неволи. При выборах кошевого и куренных атаманов "старики" заранее намечали своих ставленников, используя материальную зависимость от них голытьбы, а то и покупая голоса за чарку горилки или старый зипун.
Правда, иногда сиромашным удавалось провести в атаманы своего кандидата, по обычно, если он не смирялся, "старики" быстро его сменяли.
Атаман Сирко, выдвинувшийся из сиромашных своей изумительной храбростью, представлял некое исключение. Он ходил в кошевых многие годы и строго следил за соблюдением старинных правил товариства.
Обладая незаурядным военным дарованием, всю жизнь воюя с беспокойными крымскими ордами, Иван Дмитриевич Сирко враждебно относился к Дорошенко, присяжнику турецкому. Но с Мазепой у Сирко отношения были иные. Генеральный писарь, не раз бывавший в Сечи по войсковым делам, зная о неприязни кошевого к Дорошенко, не только не пытался защищать своего гетмана, но, напротив, осуждал его действия, намекая при случае, что служит у Дорошенко по нужде и давно собирается сбежать от него.
Теперь, добравшись до Запорожской Сечи, Мазепа тайно признался Сирко, за каким делом послал его Дорошенко в Крым, и попросил кошевого, чтоб тот уведомил об этом гетмана Самойловича. Кошевой охотно выполнил его просьбу.
Для того чтобы не озлоблять Дорошенко своей изменой, Мазепа договорился с кошевым разгласить небылицу, будто он не по доброй воле попал в Сечь, а был перехвачен запорожцами близ Крыма, связан и привезен как пленник. Пусть не думает ничего худого Петр Дорофеевич про своего верного писаря.
… Мазепа загостился у запорожцев.
Хорошо зная быт и нравы запорожского "товариства", он скоро стал своим человеком в Сечи. Ходил с "лыцарями" на промысел в ближайшие степи, не хуже любого казака мог стрелять и рубиться, объезжал диких коней, не отказываясь, пил горилку, обошел лучших сечевых плясунов, рассказывал запорожцам много занятных и потешных "историй", а в беседе с кошевым не раз намекал, что "хотя все мы царскому величеству служим, а не мешает иной раз и по-своему управляться".
Такие речи были приятны Сирко, который больше всего на свете любил сечевую вольность.
Сирко, по простоте душевной, открыл гостю многие "досады и огорчения", поведал, что не очень верит поповичу и, вопреки его указам, опять намеревается начать поход против басурман.
Мазепа слушал, выражая полное свое согласие с замыслами кошевого:
– Верно, верно говоришь… Дай бог по-твоему свершиться!
"Умный и доброжелательный нам человек пан Мазепа", – подумал Сирко и предложил:
– Оставайся у нас в Сечи, Иване, послужи товариству…
– Рад бы всю свою жизнь служить храброму войску и столь славному атаману, – ответил Мазепа, – да опасаюсь, что попович у себя задержит…
– Не бойся… Мы ему, вражьему сыну, отпишем…
И когда Самойлович прислал за Мазепой своих людей, Сирко строго предупредил их, чтобы ничего худого писарю не чинили, а гетману отписал:
"Мазепа казак добрый, пане гетмане, просим всем войском запорожским, чтоб его никуда не засылали, а отпустили к нам обратно с честью…"
Поблагодарив Сирко за гостеприимство и пообещав ему вечную дружбу, Иван Степанович уехал.
Самойлович встретил его любезно.
Мазепа объяснил, что своё путешествие и запорожский "плен" он подстроил умышленно, дабы отойти от Дорошенко, и тут же присягнул поповичу в вечной верности, открыв ему все тайные замыслы Дорошенко, а попутно очернив кошевого атамана Сирко.
Самойлович остался доволен. Он решил отправить Мазепу в Москву, чтобы окончательно разделаться с Дорошенко.
Иван Степанович сначала испугался. Как-никак, он ведь еще недавно служил Петру Дорофеевичу, вместе с ним присягал Крымскому хану, вел переговоры со Стамбулом. Но гетман Самойлович его обнадежил:
– Повторяю тебе то, о чем мы говорили. Ты останешься в целости при всех своих пожитках, со всем своим домом. Посылаю с тобой Павла Михаленко, полкового писаря нежинского, он тебя и в Москву и назад проводит. Только в приказе без утайки расскажи, что мне открыл о Дорошенковых замыслах и о Сирко. Желаю тебе счастливого пути и скорого к нам возврата…
V
… Начальник Малороссийского приказа царский любимец, пожилой умный боярин Артамон Сергеевич Матвеев первый раз в жизни видел такого "пленника".
Перед ним стоял смуглый, густобровый, худощавый казак, дававший самые обстоятельные ответы на каждый вопрос и притом именно в такой форме, какая нужна была царскому правительству. Он не только ничего не утаивал, но даже многое прибавил, обличая "воров" Дорошенко и Сирко.
– Не пойму я одного, как же ты мог Дорошенко-вору столь долгое время служить? – пристально, острыми глазами всматриваясь в Мазепу, спросил боярин.
– Я, милостивый боярин, всегда только одному великому государю слугою был..
– А почто вместе с Дорошенко султану нечестивому присягал?
– Неволен был, боярин, вины моей нет…
– А грех-то?
– Поганым присягнуть греха нет. Не на святом кресте, животворящем… Когда бы государю своему православному или тебе, боярин, неправду говорил, то грех великий был бы…
– А почто ехать к хану согласие дал? – продолжал чинить допрос Матвеев.
– Я согласия не давал. Неволей все делалось, – ответил Иван Степанович, смело глядя в боярские очи.
– Неволей, говоришь? – переспросил тот.
– Неволей, боярин…
– А нам, значит, по своей воле служить желаешь? Так, что ли? Ну, а ежели изменишь нам… тогда что говорить будешь?
– Богом клянусь! – воскликнул Мазепа. – Никогда тому не быть! Навеки нерушимо государю православному присягаю!
Матвеев задумался, зевнул, широким крестом осенил большой рот, сказал приветливо:
– Кто вас, казаков, поймет. Но сдается мне, что ныне ты, Иван Степанович, говоришь не ложно, петому человек ты разумный и пользу свою понимаешь… Завтра к великому государю представлен будешь.
И встал, слегка кивнув головой дьяку, показывая, что допрос окончен.