* * *
По настоянию дяди Ивашки поп Варлаам окрестил Фатиму. Она стала православной, назвали ее Ольгой. Крестным отцом был дядя Ивашка, а крестной - крещеная турчанка Анна, жена Макарки.
А через два дня в единственном из уцелевших от бомбардировок каменных зданий в городе - церкви Святого Иоанна Предтечи - поп повенчал Гурьяна с Ольгой.
Прямо от венца Гурьян пошел на крепостную стену, а новобрачную отвели в погреб, который теперь вырыл старый казак для ухоронки от неприятельских ядер.
* * *
Внезапно казаки почувствовали облегчение. Турки все реже и реже стали ходить на приступ крепости, а потом и совсем оставили в покое казаков. И пушки на валу замолкли.
Никто в крепости не знал, почему враги приостановили свои действия.
А причина была в том, что крымские татары взбунтовались и ушли из-под Азова к себе в Крым. Неспокойно стало и в отрядах кубанских татар и у черкесов.
Продовольствие у турок совсем закончилось, не стало и корма для лошадей.
Среди солдат свирепствовали массовые заболевания. Нечего было и думать, чтобы при таком бедственном состоянии турецкой армии взять у казаков крепость Азов.
Сераскир послал курьера к султану, прося позволить ему отложить взятие. Азова до будущей весны. В ожидании султанского ответа он приостановил военные действия против казаков.
Воспользовавшись передышкой, казаки навели порядок в городе, убрали трупы, похоронили их, затушили пожары. А как-то лютой, студеной ночью к причалу пристали будары с мукой и пшеном, посланные из Черкасска в Азов.
То-то уж радости было среди немногих уцелевших изголодавшихся жителей азовских по поводу этого случая.
Быстро разгрузили будары казаки, а в обратный путь атаман Петров велел отправить на них в Черкасск больных и раненых.
В последние дни Фатима так ослабла, что редко и поднималась с постели. Гурьян решил отправить ее тоже в Черкасск к матери.
Когда он сказал ей об этом, она решительно воспротивилась отправиться туда.
- Не поеду! Умру с тобой тут.
- Я еще умирать не собираюсь, - усмехнулся он. - И тебе не советую этого делать… Мы еще с тобой будем жить, да еще как - весело и хорошо. Поезжай к матери. Она тоже турчанка. Она тебя отходит… А то ж ты тут погибнешь.
- Олюшка, - так теперь называл Фатиму дядя Ивашка, - езжай, милушка, обязательно поезжай. Так к лучшему будет. Нынче ночью я видел во сне великое предзнаменование. Кубыть лежу я на траве, а ко мне с неба спущается красивая-раскрасивая женка… Риза на ней багряная, вся сияет, ажио глаза заломило. Опустилась она надо мной, но земли не касается ногами. Гляжу, к ней подходит не дюже старый, но бородатый, волосатый муж, вместо рубахи на нем звериная шкура. И, гляжу, босой он, стало быть разувши, на плече у него навроде костыль, но с крестом… И подумал я тут, грешным делом, что, должно, мол, это сама матерь божья, а к ней подошел Иоанн Креститель, наш помощник и, заступник святой. Ну, навострил я тут ухо, прислушался, о чем, мол, они разговор будут вести. Матерь божья и гутарит Иоанну Крестителю: "Отведи, говорит, Иване, от казаков, любезных мне, руку супостата… Дай им дыхнуть свободно". - "Ладно, - отвечает Иоанн Креститель, - отведу. Казаки, мол, отдохнут от врагов своих…" А потом обернулся Креститель ко мне да и гутарит: "Ты, грит, мой тезка, скажи казакам, что по моему внушению им из Черкасска будары плывут с едой. Пущай, грит, едят да веселятся. Скоро им всем освобождение будет от врага. А чтоб вам не мешали больные, то отправьте их, мол, с пустыми бударами на Дон…" Вот какое дело, так что ехать неминуче надобно… Скоро мы все опять свидимся и заживем хорошей жизнью. Таково знамение божеское…
Фатиме против таких убедительных, казалось, доводов дяди Ивашки нечего было сказать. Она согласилась ехать, тем более с ней отправлялась и Анна, жена Макарки, с которой Фатима очень подружилась.
Гурьян и Макарка провожали жен вплоть до турецких сторожевых постов, опасаясь, что посты задержат будары. Но все обошлось благополучно, турок на постах не оказалось. Гурьян и Макарка на каюке вернулись в крепость.
ОСАДА СНЯТА
Парализованный, полусумасшедший султан Ибрагим на просьбу сераскира дозволить взятие Азова отложить до весны будущего года лаконично ответил: "Паша! Возьми Азов или отдай свою голову".
Сераскиру голову свою класть на эшафот было жаль, потому, обозленный ответом султана, он решил, не считаясь ни с какими жертвами, забрать наконец у казаков Азов во что бы то ни стало, хотя крепость эта никакой уже ценности не представляла. Это была груда ни к чему не пригодных развалин.
Но все дело было в престиже Турции. Из-за него-то и велась эта кровопролитная битва за крепость.
Другое дело для казаков. Для них удержание крепости в своих руках имело большое значение. Они кровно были заинтересованы в этом.
Получив из Царьграда подкрепление людьми, продовольствием, порохом и снарядами, Гусейн-паша снова приказал бомбардировать Азов.
И снова над городом загрохотали громы разрывов, запылали пожары, заклубились облака дыма. Люди в страхе забивались в ямы, в погреба.
Одно тяжеловесное ядро угодило в погреб, в котором укрывались старик Чекунов и старая турчанка Зейнаб. Вторым ядром погреб завалило грудой земли. Итак, старики нашли могилу в той яме, которую они рыли для своего спасения.
Узнав о смерти старого друга дяди Ивашки, Гурьян смахнул с обветренной щеки нечаянно скатившуюся слезинку.
- Царствие небесное ему, - вздохнул он.
Но Гурьяна утешало несколько то обстоятельство, что сумел вовремя отправить в Черкасск жену. Если она не выехала бы туда, то вместе с дядей Ивашкой пришлось бы оплакивать и ее. Ведь ясно, что она, будь здесь, тоже пряталась бы от обстрела неприятеля в погребе.
Несмотря на ураганный артиллерийский огонь врага, казаки мужественно отстаивали крепость, не сходя со стен ее, хотя ряды их теперь поредели значительно. На крепостных стенах стояла реденькая цепочка защитников вперемежку с женщинами, решившими с оружием в руках умереть вместе со своими мужьями.
И если б сераскир был более проницателен и догадывался бы об истинном положении казаков, он, несомненно, попытался бы крепче нажать штурмующими силами на них. Может быть, тогда и была бы подавлена доблестная оборона Азова, ибо силы казаков иссякали.
По приказанию сераскира лучшие лучники посылали на стрелах казакам в крепость грамоты, в которых писалось, что если казаки добровольно сдадут крепость, то сераскир обещает каждому казаку по тысяче талеров.
Получая такие грамоты, казаки смеялись:
- Что у сераскира болит, о том он и говорит.
- Голодной курице просо снится, а сераскиру Азов.
- Помешался на Азове.
И, как бы наконец поняв, что надо усиленнее штурмовать крепость, сераскир отдал приказ увеличить силы штурмующих крепость войск.
Словно морские волны - одна за другой, - накатывались вражеские войска на крепость и каждый раз откатывались с большим уроном.
На каждого оборонявшегося казака приходилось в десять - двадцать, раз больше врагов. Казаки и их жены отбивали приступы. Пока они оказывались победителями. Но силы угасали… Защитников становилось все меньше и меньше. Сомнение закрадывалось в их души…
* * *
Да, сомнение закрадывалось и в душу войскового атамана Осипа Петрова. "Все, подходит конец, - думал он. - Не выдержим более штурма… Некому обороняться".
Весь он был изранен, войсковой атаман. Но, пошатываясь от головокружения и потери крови, он метался по крепости, отдавая приказания. Он понимал, что, если ему слечь в постель, тогда все пропало. Надо поддерживать дух в защитниках, пока еще стоишь на ногах.
В ночь под 30 сентября войсковой атаман, окончательно потерявший надежду на возможность отстоять крепость, подсчитал свои силы. Осталось, не считая женщин, боеспособных воинов совсем мало - несколько сотен.
Петров в уцелевшей от разрушения церкви Святого Иоанна Предтечи созвал совет старшин и старых казаков.
- Что будем делать, атаманы-молодцы? - обвел он скорбным взглядом собравшихся. - Враг люто рвется на приступ. Как собаки свирепые, бросаются басурмане на крепостные стены, а у нас уже нет силов их отогнать… Нет, - печально развел он руками. - У нас ни людей нет, ни пороху, ни припасов, ни еды. Гибель подходит неминучая… Советуйте, что будем делать? Один ум хорошо, а два лучше.
Некоторое время все угрюмо молчали:
- А что тут советовать, - хрипло заявил чернобородый, дюжий атаман Монастырского городка Анисимов. - Будем биться до конца. Выхода более никакого нет. Так ли я гутарю, браты?
- Любо! Правильно гутаришь, Фрол - поддерживали голоса. - Умрем все, но по-доброму крепость не сдадим.
- Любо! Любо!
- Не сдадим!
- Помрем!..
Выслушав крики казаков, атаман Петров сказал:
- Истинно гутарите, атаманы-молодцы. Честно умрем в битве… Сколь годов уже мы бьемся с басурманами, сколь много уже своих товарищей-братьев похоронили, убиенных-то, конешное дело, не бросать нам крепость, не отдавать ее за злато врагу лютому. С честью умрем все, как один, за наше казачье дело… - Он помолчал, как бы обдумывая, что ему сказать еще, вздохнул тяжко. - Собирайтесь, браты, завтра до рассвета все вместе откроем ворота и выйдем на врага, сразимся в последнем бою… А потом нехай ужо вступает в город Азов враг через наши трупы…
- Любо! - закричали казаки в едином порыве. - Любо! В добрый час!..
- Гурьян! - подозвал к себе парня атаман. - Хворает наш войсковой дьяк. А ну-ка, садись вот да пиши, что буду говорить. Пиши царю да патриарху, да простят они нас, непотребных и ослушных рабов своих. Слезно умоляем, мол, их отпустить нам нашу вину и помянуть перед богом наши души грешные… Помираем, мол, мы все до единого…
Написав грамоты царю да патриарху, Гурьян запрятал их в пакеты, приложил к ним сургучи.
Выбрали ловкого да ухватистого казака, поручили ему во что бы то ни стало доставить грамоты царю и патриарху.
- А теперь, браты, давайте помолимся богу за наши души, - предложил атаман. - Поп, зачинай заупокоенную панихиду.
Церковные своды подпер грохочущий, мощный бас попа Варлаама:
- Со святыми упокой…
Всю ночь молились казаки, стоя на коленях перед темными ликами святых, слушая громоподобные песнопения попа и тенорковые припевания дьячка.
Под утро поп, величественно стоя в золотой ризе на амвоне, начал окроплять святой водой казаков, подставляя им целовать крест и Евангелие.
Потом казаки, земно поклонившись друг другу, обнялись, распрощались. Когда подошли к крепостным воротам, восток уже подернулся серой пеленой, начало рассветать.
Вместе с казаками из ворот крепости вышли и все женщины и дети, кроме больных и раненых. Все хотели умереть на поле брани, чтобы избежать варварских истязаний и пыток, когда турки ворвутся в город.
Выбежав из крепостных ворот, казаки рассыпались и так, рассыпным строем, с оружием в руках молчаливо двинулись на врага.
Но странное дело, их встретила мертвая тишина. Молочный густой туман скрывал от взоров казаков вражеский стан. Казаки недоумевали, почему молчит враг. Неужели турки спят так беспечно, что даже не выставили часовых?
Все объяснилось уже тогда, когда вступили на вражеский бивак. Потухшие костры обо всем рассказали: турки отошли.
Крик радости из сотен уст огласил промозглое, влажное утро. Казаки восторженно стали обниматься.
- Любо, браты! Любо!..
- Браты, в погоню! - возбужденно выкрикнул Гурьян.
- В погоню, любо! - откликнулись казаки.
И все в едином порыве бросились к морскому берегу, где, как знали казаки, стояли турецкие корабли. Не иначе как турецкие солдаты усаживаются теперь на них.
Так оно и было. Турки спокойно расположились на берегу, ожидая своей очереди на посадку.
Как ураган, внезапно врезались казаки в толпы врагов, не ожидавших нападения. Никто даже и не подумал о сопротивлении.
В паническом беспорядке кинулись вражеские солдаты в море, намереваясь доплыть до лодок и галер и вскарабкаться на них. Но страх так был велик, что турки, подплывая к лодкам, опрокидывали их, тонули вместе с ними…
Казаки вернулись в крепость с песнями, с восторженными криками, таща на телегах огромные трофеи.
Так закончилась эта многолетняя осада Азова турками. Казаки оказались победителями.
* * *
А впоследствии казакам стало известно о том, что по пути в Крым хан скончался от ран, полученных под Азовом, а сераскир Гусейн-дели-паша умер на корабле, не доплыв до Царьграда.
Не пришлось султану воспользоваться его головой.
В МОСКВУ
Девятого октября 1641 года Войсковой казачий круг выбрал легкую станицу для поездки в Москву с сообщением царю Михаилу Федоровичу о том, что казаки с честью выдержали многолетнюю осаду Азова, отстояли от врага крепость.
Атаманом легкой станицы назначили опытного, смышленого казака Наума Васильева, а есаулом к нему приставили Гурьяна Татаринова.
В числе казаков станицы был и Макарка, закадычный друг Гурьяна.
Друзья очень обрадовались поездке. Оба они еще ни разу не бывали в столице, а поэтому предвкушали все те удовольствия, которые им доведется испытать.
Огорчались парни лишь тем, что давно они уже не видели своих жен и матерей, соскучились по ним и не так скоро, видимо, и свидятся с ними. Путь казаков лежал на Москву, далеко минуя Черкасск-городок…
Коней казакам дали добрых, отбитых у турок. Дорога была веселая, но долгая. Только на третьей неделе своего пути казаки сквозь туманную мглу увидали на горизонте заблестевшие маковки золотых глав многочисленных московских церквей.
Атаман Васильев, скинув шапку, перекрестился:
- Ну, слава богу, браты, закончили мы свой путь благополучно. Пошли, господи, чтоб не гневен был на нас царь-батюшка.
Казаки тоже поскидали шапки, закрестились:
- Пошли, господи!
* * *
Болезненный, тщедушного телосложения, царь Михаил Федорович по натуре своей был человек слабохарактерный, нерешительный. Он подпал под влияние корыстолюбивого, гордого боярина Степана Борисовича Морозова, забравшего в свои руки государственную власть.
Как раз ко времени приезда казачьей легкой станицы в Москву туда пожаловал со своей огромной свитой датский принц Вольдемар, который был женихом младшей дочери государя Михаила Федоровича, царевны Ирины Михайловны. Поэтому царю было не до казаков. Он долго их не принимал.
Томясь в ожидании царева вызова, казаки жили на конюшем дворе. Их там сытно кормили, спали они до одури и от лени просто отупели.
Но любознательный Гурьян мало предавался сну. Он затаскал с собой по Москве любившего поспать Макарку. Где только они не бывали! Вдоль и поперек столицу пообошли.
Бродя с Макаркой по московским улицам, Гурьян немало дивовался тому оживлению, шуму и гаму, которые царили здесь повсюду. Народ сновал по улицам взад-вперед.
- Как муравьи, - хохотал Макарка. - И куда это они так спешат?
Выпал первый пушистый снежок, и по заснеженным улицам столицы со звоном бубенцов, с лихими разбойными присвистами бешено носились тройки, впряженные в сани. Проезжали цугом шестерки с гайдуками, таща за собой колымаги и кибитки.
На городских площадях, у балаганов и ларей, шла бойкая торговля разными заманчивыми товарами.
Гурьян с Макаркой купили в подарок своим женам яркие мониста, серьги, кольца и много других женских забав.
Ряженые скоморохи, забавляя народ, пляшут, кривляются, подпевают, сыпля направо и налево смешные прибаутки.
По утрам и вечерам Москва заполнялась грустным благовестом. Бархатно вызванивали колокола, сзывая православных на богослужение в многочисленные столичные церкви и церквушки. Из разных хором и обветшалых рубленых домишек шел народ в нарядных кафтанах, в атласных шубейках в храмы.
Макарке большое удовольствие доставляло бывать в кабаках, где особенно было людно и шумно. Иногда упрашивал Гурьяна побывать с ним в кабаке, выпить по штофу хмельной браги.
Однажды так вот прогуляли Макарка с Гурьяном вечер в кабаке, возвращались они к себе, в конюший двор, навеселе. Макарка шел впереди, подламываясь в коленях и пошатываясь из стороны в сторону, горланил:
- "Ка-ак у на-ас на До-ону, во Черка-асском го-ороду…"
Один раз он так покачнулся, что ткнулся носом в забор.
- Что за дьявол! - выругался Макарка, останавливаясь в недоумении, раскорячившись посреди улицы. - Что это тут понастроили такие улицы узкие, а?.. Тож мне, Москва называется.
- Ну-ну, пошли, братуня, - подхватил его под руку не менее пьяный Гурьян.
- "Ста-арики пьют, гу-уляют, - снова затянул Макарка, - по беседушкам сидят…"
Навстречу, смеясь, шла группа каких-то людей в иноземной кургузой одежде.
- Вы чего ржете? - спросил у них грозно Макарка, останавливаясь. - Это вы надо мной смеетесь?