Всей своей душой Гурейка привязался к старому казаку. А тому любовь малыша всего дороже.
- Так что же это за грамота царска, а? - допрашивал старик паренька. - О чем же она? По какому такому делу?
- Да вот уж, дядь Ивашка, погодь немного, - видя чрезмерное любопытство старика, сказал, смеясь, Гурейка. - Батя, должно, соберет скоро Войсковой круг, зачитает там грамоту. Вот тогда и узнаешь…
- Гм-м, - неопределенно замычал старый казак, покачивая головой. - Это что верно, то верно. Но… Хотя бы одним глазком взглянуть на эту таинственную грамоту. - А она за сургучами, а?
- Ну, конешное дело, как и положено, все как надо, - деловито ответил мальчуган. - За сургучами, красными…
- А что, ежели б на нее взглянуть, а?
- Взглянуть-то, пожалуй, и можно, - заметил Гурейка. - Но только ты никому о том не скажешь, дядь Ивашка?
- Никому. Ни единому человеку.
- Поклянись.
- Вот те истинный господь, - закрестился старый казак. - Чтоб у меня лопнули глаза, чтоб у меня руки отвалились… Чтоб я провалился сквозь землю, ежели скажу кому…
Страшная клятва подействовала на Гурейку. Оглядевшись вокруг и убедившись, что поблизости никого нет, он осторожно вынул из-за пазухи пакет из грубой синеватой бумаги и показал старику.
- Во!
- Ох ты! - в удивлении вытаращил глаза старик. - Вот это да! Печати зело красные. А какие гербы! Глянь, Гурейка, да ведь пакет-то вскрыт!..
- Да-а, - протянул мальчишка. - Вскрыт. Должно, войсковой дьяк читал.
- Зачти-ка.
- Батя заругает.
- Да он не узнает.
Соблазн велик. Паренек, еще раз оглянувшись из предосторожности по сторонам, опасливо вынул из конверта бумагу.
- Давай лучше войдем в хату, дядь Ивашка, - прошептал он.
Старик кивнул:
- Ладно.
Они заговорщически шмыгнули в дверь и, зайдя в хату, прильнули к слюдяному оконцу, слабо пропускавшему свет.
Письмо от царя Михаила Федоровича Войску Донскому было написано еще 26 февраля.
Царь писал казакам, чтобы они помирились с азовскими турками и свободно пропустили бы в Москву находившегося в Азове турецкого посла грека Тому Кантакузена…
- "…И как вам сия на-ша гра-мо-та, - по складам, медленно читал Гурейка, - придет, и вы б, атаманы и казаки, видя к себе нашу государскую милость и жалованье, нам, великому государю, послужили и с азовцами помирились, а турского посла Тому Кантакузена из Азова приняли, и почесть ему учинили, и проводить послали по прежнему обычаю, чтоб ему до Москвы здорово и бесстрашно…"
- Ну, уж это не то. Не то, милостивый царь-батюшка, - укоризненно закачал головой дядя Ивашка. - Разе ж мочно терпеть такую измыву от азовцев, каку мы терпим от них?! Будь они трижды прокляты, антихристы! Что они наделали-то осенью у нас?.. Да разе ж сие можно простить?
И действительно, жители Черкасска жили под впечатлением жуткого набега турок-азовцев, который они совершили на предместия Черкасска осенью.
Воспользовавшись тем, что многие казаки, по обычаю своему, в первые осенние заморозки, по пороше вышли из городка на гульбу, турки под прикрытием темной ночи, на рассвете перебравшись по тонкому, звенящему льду к окраине казачьего городка, напали на казачьи курени, разграбили их, зверски поизрубали ятаганами стариков, решивших защищать свое добро, захватили с собой в полон десятка два женщин и ребятишек, подожгли хаты и умчались безнаказанными.
- Да и запозднился царь-батюшка с письмом-то этим… - сказал снова дядя Ивашка, - будто к Монастырскому гультяи ужо вал валом прут…
- Истинно так, дядь Ивашка, - мотнул толовой Гурейка. - Гультяи ужо пошли… Батя еще ж зимой около турецкого набега писал по всем речкам прелестные письма…
- О господи!.. Матерь божья! - возведя очи к потолку, промолвил Чекунов. - Хоть бы услышали вы наши молитвы, дали б нам возможность погулять с сабелькой-дончихой этой весной.
- Погуляем, дядь Ивашка, - убежденно заметил Гурейка. - Беспременно будем штурмовать Азов-крепость. Доведется и нам с тобой поиграть с сабельками острыми.
- Ей-богу? - загорелись глаза старого казака молодечеством.
- Ей-богу, - подтвердил мальчуган.
Старик радостно засмеялся и покрутил свои длинные усы.
- Дал бы господь. Тебе, Гурейка, все едино под дорогу, завези-ка ты меня в кабак… Хочу с радости глотнуть хмельного, чтоб душа моя взыгралась…
- Ладно, - сказал паренек. - Садись в каюк, подвезу.
В МОНАСТЫРСКОМ
Шли дни. Жаркое солнце сушило дороги. Весенний воздух наполнялся дурманящими запахами расцветающих придонских лугов, по которым дивными огоньками вспыхивали тюльпаны.
Со всего Дикого поля к Монастырскому городку стекались пешие и конные казаки. Немало их прибывало с верховья Дона и на стругах.
Монастырский городок обосновался на границе с Турцией, в семи верстах от Черкасска вниз по Дону. Городок этот ничем особенным не отличался от других казачьих городков. В те суровые времена на Диком поле добротных больших домов не строили, ибо каждый час можно было ждать нападения кочевников, турок, крымчаков. Все равно все сожгут, а поэтому казаки рыли себе неприхотливые землянки в них и жили.
Вдоль улицы Монастырского, как сурочьи холмы, торчали казачьи землянки, окружая в центре городка большую бревенчатую рубленую становую избу и часовню.
В становой избе станичный атаман свершал административные обязанности, а в часовне беглый поп справлял церковную службу.
Городок обнесен крепкими надолбами из бревен и камня. В час опасности население городка вмиг высыпало на вал и отбивало нападение врагов.
Мимо городка величаво нес свои воды тихий Дон, а вправо от него пласталась равнина. Вот на этой-то равнине исстари и повелось: как только она просыхала от полой воды, собирались казаки со всего Дикого поля вершить свои казачьи дела на Войсковом кругу.
А после дел здесь же, на лугу, проводились игрища, соревнования между казаками, кто лучше стреляет из ружья и лука, кто ловчее рубит лозу, джигитует на добром коне. Отличившимся выдавались награды, подарки.
Еще в феврале, когда по Дикому полю бушевали лютые метели, атаман Татаринов разослал с оказией письма по городам и станицам, прося атаманов оповестить казаков о том, что весной этого года под Монастырским предстоит "зело важный разговор на высоком кругу".
Письма эти вызвали большое оживление на Диком поле. О них много толковали казаки, вечерами собираясь в становых избах.
Все они понимали, о чем это будет "зело важный разговор"- о штурме турецкой крепости Азова. Уже давно об этом поговаривают казаки.
С давних времен завязалась вражда между ними и азовцами. Между казаками и турками споры часто переходили в кровавые стычки и даже сражения. Слухи об этом доходили до царя московского Михаила Федоровича и султана турецкого.
По этому поводу между царем и султаном велась оживленная дипломатическая переписка. И московский царь и турецкий султан хотели во что бы то ни стало как-то уладить это дело. Ссора между Россией и Турцией в то время была не выгодна ни той, ни другой стороне.
Царь Михаил Федорович не раз в своих письмах на Дон увещевал казаков, просил их жить в мире с азовцами, но ничто не помогало. В своих ответах царю казаки отписывали ему, что подчинятся его воле и постараются жить с турками мирно, но мира с азовцами не было.
Когда турецкий посол Тома Кантакузен собрался ехать в Россию, Султанский сановник капитан Госсман-паша сказал ему:
- Мы во что бы то ни стало должны избежать ссоры с русским царем. Ты должен это твердо уяснить… У тебя ум хитрый, изворотливый…
- Я это, милостивый паша, отлично понимаю. Все, что в моих силах, сделаю. Я постараюсь укрепить дружбу султана с московским царем, но вот эти казаки… Они стремятся посеять ссору между нами и Россией…
- Ах, эти казаки! - словно от зубной боли, сморщился Госсман-паша. - Слушай, грек, может быть, ты договоришься с русским царем о том, чтоб нам совместно с Россией истребить всех казаков на Дону?
- Это невозможно сделать.
- Почему? - удивился паша.
- Дикое поле велико. Казаки разбегутся… А потом еще пуще будут мстить нам на радость нашим недругам.
Госсман-паша задумался.
- Это верно, - сказал он. - Ох, эти мне казаки!.. Надо что-то придумать. Я поговорю с его величеством султаном. Может, он разрешит переселить казаков с Дона в Анатолию. Пусть бы они жили там своими обычаями и порядками и добывали бы себе необходимое для жизни у наших врагов.
- Нет, ваше превосходительство, - покачал головой грек. - Казаки никогда не покинут свою родную землю… Знаю я.
* * *
У Монастырского городка, на лугу, собралось в эту весну более трех тысяч казаков. Шум, гул, гогот, веселый говор. Настоящая ярмарка. Предприимчивые торгаши на скорую руку расставили лотки, палатки, пооткрывали харчевни, кабаки. Смрадный чад от жареного мяса бьет в нос. У коновязей ржут добрые кони, отмахиваясь хвостами от липнущих к потным брюхам зеленых мух.
Толпы казаков бродят от кабака к харчевне, от харчевни к кабаку, пробуют хмельные меды, фряжские вина.
Народ здесь собрался самый разношерстный. Среди русобородых с добродушными, открытыми славянскими лицами гультяев, русских крестьян, здесь можно увидеть и скуластого калмыка, и горбоносого черкеса, и приземистого татарина, и смуглолицего грека, и юркого еврея, и многих других представителей разных народностей.
Товарищество казацкое было самое демократическое. Никому отказа не было, кто пожелал вступить в него, к какой бы ты национальности ни принадлежал. Стоило лишь пожелавшему стать казаком, прийти на Войсковой казачий круг, перекреститься по-православному и сказать:
- Верую во единого бога - отца, вседержителя-творца, сына его и духа святого.
- Аминь! - дружно кричал круг. - Любо!.. Принять в казаки!
И принимали. Никто даже и вопроса не задавал: кто он, этот вновь принятый казак, откуда родом?
Вот так и создавалось донское казачество из разных пришлых, свободолюбивых людей.
И тут же на Войсковом кругу давалась вновь принятому казаку фамилия. Если он из калмыков, то называли его Калмыковым, грек - Грековым, черкес - Черкесовым, грузин - Грузиновым, еврей - Жидковым или Евреиновым и так далее.
Но все-таки большинство донских казаков были люди русские, бежавшие из помещичьих поместий от крепостной кабалы крестьяне и холопы…
- Эге-ге! - размахивая шапчонкой, кричит рыжий, взлохмаченный детина в длинной холстинной рубахе чуть ли не до колен и в поршнях с веревочками, перевивавшими его икры. - Односумы!.. Гуля-и-ияй!
- Чего орешь-то, гультяи? - насмешливо говорит ему чернявый горбоносый казак в малиновом бархатном зипуне. - Небось уже все гроши пропил?..
- А ты считал, сколько я их пропил? - уставился на него затуманенными голубыми глазами рыжий детина. - У меня непропитых еще боле, - загремел он в кармане медяками. - Хошь, угощу?
- Не супротив, - засмеялся горбоносый.
- Ну и пошли в кабак.
Они загорланили какую-то песню, обнялись и направились к кабаку… А в снующей взад-вперед по лугу толпе часто проезжали на злых аргамаках с татарскими или ногайскими, в серебряном уборе и расшитыми чепраками седлами всадники. Это домовитые низовые казаки. Все они одеты щегольски, добротно. На них цветные зипуны иноземной выделки, опоясанные золотистыми или серебряными кушаками. Красные бархатные шлыки крупейчатых папах бьют им по плечам. Из-за кушаков торчат дорогие рукоятки пистолей, на боку болтаются кривые сабли дорогой выделки.
С надменным видом поглядывают они на гультяев, одетых в сермяжные зипуны да холстинные рубахи.
- Дорогу!.. Дорогу! - покрикивают они.
Гультяи хмурыми взглядами провожают их.
- Сукины сыны, - ворчат они. - Разжирели на легких хлебах.
В одной из харчевен за деревянным столом под палящими лучами солнца сидит дядя Ивашка.
- Эй, ярыга, чертов ты сын! - кричит он молодому парню, обносившему посетителей ковшами с хмельным. - Скоро я тебя дождусь, дьявола?
- Чего тебе, старый?
- Я те дам - старый! Разе ж я старый? Вглядись лучше… Штоф бражного меда.
- Зараз.
Но ярыгу, курносого, белобрысого детину в красной рубахе, больше привлекала разгулявшаяся компания домовитых казаков. Он крутился около этой компании: тут пожива более щедрая.
Заметив это, старый казак негодующе загремел:
- Ах ты, продажная твоя душа!.. Ты что штоф не несешь?
Но в это время народ ринулся куда-то мимо харчевни на луг. Казаки, бросая недопитые ковши, тоже повыбежали из харчевни.
- Что там? Что? - вскочил со скамьи дядя Ивашка.
- Запорожцы! Запорожцы!.. - весело кричал какой-то казак.
- Черкасы приехали!
- Дядь Ивашка! - крикнул Гурейка радостно, пробегая мимо. - Пошли! Запорожцы!..
- Погоди, Гурейка! - махнул старик. - Зараз вместях…
Он нагнал паренька, и они побежали к тому месту, где шумная толпа окружила прибывших запорожцев. Всадников было много - тысяча, а может, две. Все они в барашковых огромных папахах с цветными шлыками, в широких шароварах. Из-под цветастых кушаков торчат пистоли, на ремнях болтаются сабли, в руках короткие пики.
В толпе запорожцев донцы узнавали знакомых по прошлым совместным походам.
- Эй, Грицко, забодай тебя сатана! - восторженно орал какой-то казак с серебряной серьгой в левом ухе. - Никак, ты?
- Я, брат, - ухмылялся рябоватый запорожец, покручивая длиннющий черный ус. - Жив, бисов сын?
- А что мне подеется? - осклабился донец, протискиваясь ближе к запорожцу.
- Он же двужильный, - захохотал рядом стоявший бородач. - Его не берет ни отвар, ни присыпка, а пуля отскакивает, как горох…
- Ну що, Микита, - спросил запорожец у донца, - собираешься в поход супротив врагов идти, а?
- А моя шашечка-дончиха всегда наготове.
- То-то же, гляди. Вместях тогда пидимо.
- Для друга и головы не жалко, - сказал донец. - Два друга - хомут да подпруга.
Казаки захохотали:
- Ой да молодчага!
Дядя Ивашка с Гурейкой протиснулись сквозь тугую толпу к запорожцам.
- Ах, черт те дери! - вдруг выругался дядя Ивашка, хлопая себя по ляжкам. - Так это ж ты, никак, Любомир? - всматривался он в статного, смуглолицего всадника.
Широкогрудый, мословатый запорожец настороженно, как дикий конь, покосился на старого казака и вдруг осклабился, показав из-под черных усов крупные белые зубы:
- Дядько Иване!
Мгновенно он соскочил с коня, сжал в своих объятиях старика.
- Здоров бул!
- Здорово, здорово, Любомир!
Они расцеловались.
- Жив, стало быть, дядько?
- Да как видишь.
- Ну и слава богу, - сказал Любомир. - Ведь вона ж наша жисть казача така: ныне голова твия цела, а завтра який-нибудь ворог срубав ее, як кочан капустный.
- Куда путь-дорогу держите, Любомир? - полюбопытствовал дядя Ивашка.
- О, и далече же, - вздохнул запорожец. - Отсель никак не побачишь. Невмоготу нам стало жить в Речи Посполитой… Утесняют шляхтичи… И вот и надумали мы итить в Персию, искать тамо привольной жизни себе.
- Да за что ж они, эти шляхтичи, утесняют-то вас? - поинтересовался дядя Ивашка. - Ай не любы им?
- В том-то и дило, що не любы…
Запорожец коротко рассказал, как тяжко живет украинский народ под гнетом шляхетской Польши, как польские крупные феодалы, мелкопоместные помещики, монастыри, иезуиты крепко закабалили украинцев, как крестьяне стонут под этим невыносимым игом.
- Тошно глядеть на горе народное, - добавил запорожец. - Потому и порешили уйтить мы с Украины…
- Зря уходите, - сказал дядя Ивашка. - Надобно ж бороться супротив этого гнета.
- Эх, дид, сами знаем, що надобно бороться, - с горечью воскликнул запорожец. - Да як же будешь бороться, раз сил нема?
- А надо собрать силы.
- Мабуть, когда и соберем силы, а зараз их пока ще нема….
- Да-да, - неопределенно протянул дядя Ивашка. - Помолчав, он хотел что-то сказать Любомиру, но в это время есаулец забил в барабан, сзывая:
- На круг, честная станица!.. На круг, казаки!..
- Ну, Любомир, покель, - сказал Чекунов. - Пойду решать войсковые дела… Мы еще с тобой повидаемся.
- Эге! - кивнул запорожец. - Повидаемся.
Дядя Ивашка с Гурейкой направились к столбу, врытому у небольшой рощицы, где обычно происходили войсковые собрания казаков. Многие казаки уже сидели в тени распускающихся деревьев, дожидаясь открытия круга. Подходили все новые и новые толпы и рассаживались на траве вокруг столба.
Казаки переговаривались, балагурили, хохотали. Но потом вдруг, как дуновение ветра, по кругу казачьему пронеслось из конца в конец:
- Идут!.. Идут!.. Идут!..
Гам голосов затихал постепенно. Казаки повставали. Взоры их были устремлены к приближавшейся к казачьему кругу группе войскового старшины.
Впереди вышагивал сам войсковой атаман Михаил Иванович Татаринов, за ним шествовал жирный, расплывшийся, как блин, войсковой дьяк Лукашка Персианов, держа в руках как знаки своей привилегии чернильницу и гусиное перо.
А вслед за ними шли и все остальные: есаулы, есаульцы, хорунжие, городовые атаманы.
Войсковой Татаринов был ладно скроенный казак. Высокого роста, смуглолицый, чубастый, с жутковатыми черными глазами, производил он впечатление делового, энергичного человека. Было ему лет сорок пять - пятьдесят.
На нем немного широковатый бархатный малиновый кафтан, расшитый золотыми узорами и с золотыми шнурами на груди.
Пройдя к столбу, он остановился, внимательно оглядывая казаков, ставших полукружием напротив него. Почти всех их он знал в лицо. Много среди них его односумов, с которыми он не раз проделывал боевые походы.
Из толпы старшин, ставших неподалеку от войскового атамана, вышел седовласый войсковой есаул Панька Пазухин. Зайдя наперед Татаринова, он смахнул с себя шапку и с силой хлопнул ею об землю. Потом степенно поклонился казакам на все четыре стороны.