Кирюша уселся у самого окна, настроение лирическое. Бывают у него иногда такие моменты, что рифмы сами в голову как пчёлы в улей лезут, и стишки тогда получаются. Вот и теперь получилось что-то вроде дорожных стансов.
Был когда-то давно, в пушкинские времена, поэтический жанр такой – дорожные жалобы:
"Вот дорожка – стрела калёная!
Только камешки – под откос!
Ах, автобусы межрайонные,
Как печален ваш бывший лоск!
У дорог, знать, крутые горки.
У шофёров – крутые плечи.
Пахнут шины далёким городом
И асфальтом…, и близкой встречей".
Сидит Кирюша, посматривает на привольный зелёный простор и не чувствует, что не более как через сутки, жизнь его перемениться коренным образом.
Освещённый восходящим солнцем Тамбов с золотыми куполами храмов, словно парит в зелёном убранстве парков и раскидистых вётел над высоким левым берегом тихого канала не менее тихой реки Цны.
…Приехали!
Широкие улицы будоражат воображение деревенского паренька неповторимыми запахами разогретого асфальта, бензиновой гари. Кажущаяся праздность, суматоха, многолюдье захлестывают Кирюшу. Всё это так непохоже на будничную степенность его села.
Он даже слегка растерялся, выйдя из автобуса на площадь перед автовокзалом, который тогда располагался в полуразрушенном здании на месте нынешней величественной филармонии с её сказочным фасадом.
Оглянулся выпускник бондарской средней школы вокруг себя и не нашёл ни одного знакомого лица. Пусто и неуютно стало на душе. Гадко, словно набедокурил, сделал что-то нехорошее, противное: не простился, как надо с матерью, вчера в кустах обидел соседку, молодую да раннюю Инку Ёнину. Хотя Инка и сама была виновата, но – малолетка, вот совесть и мучает – зачем тискал там, где совсем не надо было? Сплошной разврат!
Кирилл брезгливо сплюнул себе под ноги и свернул за угол к главной улице города – Интернациональной.
В конце той самой улицы, запирая её с торца, расположился с многочисленными ларьками и пристройками старинный кирпичной кладки железнодорожный вокзал.
Кирилл поспешил туда – надо успеть на поезд до неведомого города Воронежа. Тамбов останется, а поезда уходят. И он, не обращая внимания на местные достопримечательности, прихватив на ходу у мороженщицы стаканчик пломбира, целенаправленно зашагал к вокзалу.
4
Но спешить ему сегодня было уже незачем.
Единственный поезд, проходивший через Воронеж-Тамбов-Новороссийск, час назад как благополучно отбыл от пропахшего мазутом и машинной гарью, истоптанного ногами, перрона.
Ушёл поезд – шпалы, шпалы…
Кирюше Назарову оглядеться бы вокруг себя, остановиться, и тогда у судьбы не было бы соблазна…
Когда Кирилл по дороге на вокзал торопливо покупал у лотка мороженое, за ним незаметно пристроился какой-то малый постарше него, если судить по очень уж уверенной поступи и зоркому глазу, который вряд ли пропустит "случайные черты".
Расплачиваясь с продавщицей, Кирилл вытащил из бокового кармана, пошитой матерью вельветовой курточки, деньги, рассчитанные на дальнюю дорогу, протянул одну бумажку продавщице, а остальные небрежно сунул снова в карман.
Приметливый да липкий глаз мог без труда определить, что деньги лежат не в самом подходящем месте до той поры, пока лежат.
Теперь, в широких дверях вокзала тот малый снова столкнулся с Кириллом. Что-то мыча, стал показывать исписанный газетный лист, тыча пальцем в строчки. Из того, что было написано на листе, Кирилл понял, что парень глухонемой и спрашивает, как доехать до областной больницы.
Малый хватал его за плечи, стараясь развернуть к улице, размахивал руками и вёл себя очень возбуждённо. Попридержав руки глухонемого, Кирилл стал объяснять ему, что сам не знает туда дороги. Жаль было парня.
Тот дружески потряс его за плечи, весело загыгыкал и сразу же скрылся в толпе толкущихся на перроне людей.
И вот, узнав по расписанию, что его поезд ушёл, Кирюша, особенно не расстраиваясь, подался искать кассу предварительной продажи билетов, чтобы заранее заручиться проездной бумагой на завтра. "Как-нибудь день перекантуюсь, ночь можно и на вокзале переспать, а утром как раз – и на поезд!" – бодро решил он, поворачивая по указателю к кассам.
Вдруг, возле пивного ларька он увидел того глухонемого, который теперь весело балагурил с продавщицей, не спеша, отхлёбывая из пенной кружки.
Рядом на шатком столике торчала во всей красе ещё не початая бутылка водки и промасленный свёрток с закуской.
Кирилл машинально схватился за карман, но денег там не обнаружил. Всё стало на свои места – вор ворует, а лох ушами хлопает…
От обиды потемнело в глазах:
– Ах ты, гад! – Кирилл крепким торчком в скулу, сбил обидчика с ног.
Тяжёлого стекла кружка, ударившись о бордюрный камень, разбилась, обдав, брызгами туфли проходившей женщины.
Та, от неожиданности шарахнувшись в сторону, свалила колченогий столик вместе с бутылкой и свёртком.
– Ах! – всплеснула руками и боязливо засеменила к дверям вокзала.
Бутылка, не разбившись, откатилась в сторону.
– Ты чё? Ты чё? – Поднялся с четверенек малый. – Я шутю! Вот твои башли! – Он достал из кармана горсть мятых денег и протянул Кириллу.
Судя по бумажкам, денег было немного поменьше, чем несколько минут назад у нашего путешественника.
На шум подошёл милиционер и схватил обоих за плечи:
– Ну, чего щенки не поделили?
Кирилл хотел было сказать стражу порядка, что вот, мол, задержал вора, но почему-то вместо этого виновато посмотрел на ловкача-карманника.
– Мы, эта… Играли. Друзья! А у столика ножка подвернулась!
– Ну-ну! – Милиционеру явно не хотелось здесь на жаре выявлять виновных, и он молча пошёл в прохладу вокзала доигрывать партию в домино.
Когда милиционер скрылся в дверях, ловкий карманник закрутился возле Кирилла:
– А ты ничего себе, мужик, ломом подпоясанный! Удар – что надо! Ты кто?
– Конь в пальто! – решил поддержать разговор на равных Кирюша. – А ты кто? Спёр деньги, а мне в институт поступать надо! В Воронеж ехать!
– Э, да ты оказывается ботаник! Не школа делает человека человеком, а тюрьма, как говорил великий педагог Макаренко! – Малый поднял руку, показывая, какой большой человек был тот Макаренко. – Давай лучше её, целёхонькую, – он покрутил, неизвестно когда очутившуюся у него в руках бутылку, – раздавим. Всё равно на Воронеж поезда не догонишь! Сам виноват, что мой фокус пропустил! Как тебя матуха звала?
– Какая матуха? Мать что ли? Кирилл я! А ты?
– А! – махнул рукой малый, – Я – Яблон! Так и зови. Кликуха у меня такая – погоняло, – если по понятиям! Парень протянул узкую, как пенал руку. – Держи мосол!
– Держу… – Кирилл неуверенно пожал протянутую худую ладонь.
Вот так и перевела судьба стрелки направляющих рельсов, посчитав, что прямой и накатанный путь – не самый правильный и удачный в жизни сельского парня Кирюши Назарова.
5
Когда Кирилл с карманником на привокзальной площади в лопухах повалили бутылку водки, им почему-то сразу же захотелось ещё, и Яблон повёл своего нового приятеля в городской сад, где у него были свои ребята с хорошей, как он выражался, копейкой, поэтому им можно сесть "на хвоста" и "поторчать" ещё.
Поторчать, так поторчать, и Кирилл двинулся за своим случайно приобретённым другом.
Город – это не деревня, а деревня – вовсе не столица! У Кирилла знакомых в Тамбове не было, да откуда они, эти знакомые у вчерашнего выпускника сельской школы?
Мозг семнадцатилетнего юнца больше похож на зелёный ещё грецкий орех, под скорлупой которого, пока только выбраживает ядрышко, и не окрепли извилины.
Не то чтобы Кириллу нравилась отвязная жизнь, – а интересно!
Проявление такой любознательности не поощряется законом, но мальчишечье чувство сопричастности с чем-то запретным щекотало нервы.
В те времена сборищем всяческой шпаны Тамбова была бильярдная комната в городском парке, или горсаде, как его тогда называли. Шары там катали вовсе не за интерес, а за деньги, не только юные борцы с законом, но и уважаемые, сделавшие не одну ходку за колючею проволоку, убеждённые экспроприаторы чужой собственности.
Конечно, воры в законе и другие авторитеты криминального мира имели на свой интерес места и поуютнее, а всяческой уголовщине здесь было вольготно. Своя милиция не отличалась любопытностью по обоюдной договорённости.
Ставки обычно соотносились со стоимостью водки, она здесь была обменной валютой.
За водкой услужливо бегала подрастающая смена из соседней школы.
Лагерная припевка: "А ты давай, давай, давай газеточки почитывай! А ты давай, давай, давай меня перевоспитывай!" – здесь была в большом ходу.
Мальчишки всеми порами впитывали дух лёгких денег, свободы и преемственности воровских законов.
Сходки редко обходились без мордобоя. До поножовщины в бильярдной, правда, не доходило – кто же здесь поднимет забрало? Иное дело исподтишка, да так, чтобы под ребро уколоть. Уколоть – и отбежать. Уколоть – и отбежать. Вроде вовсе не при чём. Такая вот метода.
Это Кирилл стал понимать позже, а пока готовился с замиранием сердца попасть, как ему казалось, в притон, в малину, где блатняками верховодит пахан, татуированный и с золотой, непременно золотой фиксой.
Заплатив за входные билеты в парк, Кирилл со своим новым знакомым очутился на тихой прохладной аллее, посыпанной жёлтым песочком. Деревья в большинстве своём были старые, перевитые узлами былых ран, их ветви смыкались над головой, не пропуская жаркого солнца. Высоко в кронах летучие зайчики света сноровисто прыгали с листочка на листочек, поигрывая в салочки.
Справа от центральной аллеи, выстланный по дну цветной мозаикой располагался небольшой бассейн с фыркающими фонтанчиками, с сумеречным гротом, из которого вот-вот прыгнет в воду юная купальщица в красных трусиках и с крепкой грудью. Купальщица была гипсовая и стояла здесь не один год, так и не осмеливаясь окунуться.
Теперь на этом месте уже не увидеть молодую спортсменку над гладью бассейна. Бассейн снесли при реконструкции парка, и теперь на этом месте пустота. Голо.
А купальщицу с крепкой девичьей грудью жаль…
В дощатом летнем сарае, приспособленном под бильярдную комнату, никого не было. Два белых больших плафона на потолке, как раз над зелёным сукном стола, высвечивали крутые, из настоящей слоновой кости, шары. Рядом, тоже на сукне, лежал длинный, захватанный руками кий с медным пистоном на конце.
Кирилл никогда не играл в бильярд, и имел о нем смутное представление. Он только знал, что удачно забитый в лузу шар, означает одно очко выигрыша, и чем больше забито шаров, тем больший выигрыш получит счастливчик.
Напротив бильярдного стола, у стены, стоял огромный диван, обтянутый коричневой под кожу клеёнкой.
– Во, бля, ни одного волчары! Замели их что ли? – Яблон сунулся куда-то в простенок, из которого тут же показалась мятая, небритая физиономия служки.
Служка в первую очередь стрельнул у Кирилла сигарету, заложил её за ухо и кивком показал Яблону в сторону ширмы.
Тот, матюкнувшись, тут же скрылся за тяжёлой бархатной портьерой красного цвета, которая, наверное, когда-то служила скатертью у партийного начальства, потому что на ней синели чернильные пятна и были характерные потёртости от письменных приборов.
За портьерой послышалась возня и несусветная матерщина.
Сначала показалась хищная физиономия Яблона, а за ней с заплывшими глазами лохматая цыганская голова с обмётанными нездоровым жаром губами.
Голова, наверное, ещё плохо соображала – где она, и что с ней? Глаза с голубыми белками на одно мгновение широко открылись, потом снова спрятались в набухших веках.
Наощупь пошарив у себя за спиной, малый тот, чуть постарше Кирилла, подхватил что-то тяжёлое, и вот уже в его неверных руках оказался прокопченный огнём и потёками чефира алюминиевый чайник с проваленными внутрь чахоточными щеками. Вероятно, чайник не однажды служил верным оружием нападения и защиты.
Подцепив нижней губой, просмоленный носик чайника, цыганок припал к нему и долго-долго не выпускал изо рта, так деревенские мальчишки обычно кормят своих сизарей.
Влив в себя какую-то жидкость, он упёрся в Кирилла недоумённым взглядом, потом лицо его мгновенно исказилось и стало злым и безобразным.
От его нехороших глаз Кириллу, несмотря на свою крепость в руках, сделалось как-то не по себе, и он машинально оглянулся на дверь.
Цыганок был такого же роста, как и он, но явная агрессивность делала его опасным и непредсказуемым.
"Всё, быть драке!" – без энтузиазма подумал про себя Кирилл.
Чувство самосохранения потеснило его к дверям, но было уже поздно. Смуглая рука крепко держала его за грудки, втаскивая туда же, за штору.
Мгновение – и у горла новичка этой берлоги оказался узкий, как шило, нож.
– А, сука поганая, попался! Я тебя щас в момент сделаю! – Цыганок, почему-то посмотрел за плечо Кирилла, туда, где стоял Яблон.
– Ты что, Карамба, поостынь! – Яблон подошёл к цыганку, спокойно взял у него нож, нажав кнопочку на рукояти, сложил и сунул себе в карман. – Оборзел что ли? Разуй зенки, это же Иван Коровий Сын, колхозник из-под телеги. Чуешь, от него навозом пахнет? Ты его видать с Чибисом спутал. Похож, да не он! – обходя вокруг Кирилла, Яблон с кривой усмешкой подморгнул ему, растерявшемуся в этой жути.
Цыганок с пиратской кличкой означающей испанское ругательство, сразу же сменил тон на приятельский:
– Ну, давай клешню! – Он протянул случайно попавшему сюда сельскому парню свою блатную длань с растопыренными для солидности, тонкими и длинными, как барабанные палочки, пальцами в синеватых татуировочных перстнях.
Кирилл почувствовал в своей ладони влажную и холодную, несмотря на лето, ладонь тамбовского начинающего уголовного авторитета.
– Где ты этого мужика подобрал? – уже дружелюбнее спросил он у Яблона. – У, морда крестьянская! – Карамба теперь уже шутливо сделал из пальцев рогатку и наставил её прямо в глаза "крестьянской морде". Кирилл от неожиданности даже отшатнулся.
– Да так, засветились мы с ним маленько на вокзале, ага! Он, хоть и ломом подпоясанный, а ничего себе, масть держит. Меня мусорам не вломил, а мог бы…
Яблон протянул сигарету цыганку, и тот, закурив, вяло плюхнулся в старое клеёнчатое креслице с рахитичными железными ножками.
– Ну, прям вылитый Чибис! Спасибо Яблону, что руку от греха отвёл, я бы тебя, как бабочку-капустницу на перо насадил. У меня с Чибисом свои счёты. Во, дела были бы! – то ли бравируя, то ли сожалея, что не пришлось среди бела дня пустить кровь, сокрушался Карамба.
Конечно цыганок, увидев возле своего товарища по игрищам и недетским забавам, незнакомого парня с растерянным взглядом школьника, проспавшего урок, решил подыграть, уркагана изобразить, мол, мне зарезать человека, как два пальца об асфальт! Главное, нагнать страху на своих, чтоб чужие боялись.
Что и удалось сделать в полной мере.
Яблон стоял, посасывая сигарету, и неопределённо хмыкал; то ли одобряя действия цыганка, то ли посмеиваясь над растерявшимся сельским парнем.
– Пивка притаранил бы, ага! – "уркаган", который только что грозился воткнуть "перо" в горло Кирилла, теперь, как ни в чем ни бывало, миролюбиво кивнул ему, мол, видишь, какое дело, – голова, как седалище, не варит. Вылив остатки чефира прямо себе под ноги, он протянул чайник Кириллу.
– Я бы сам сходил, да причесаться нечем, расчёску дома забыл. Иди, иди! Рыгаловка прямо через дорогу. Зелёный ларёк. Дуська там торгует. Скажи: "Карамба велел чайник под крышку залить, а то – сам придёт. Так и скажи: "А то сам придёт!" Давай, давай, топай!
Кирилл, прихватив чайник и радуясь, что угроза миновала, выскочил на улицу. Если просят пацаны, как не уважить? Уважу!
Пивной ларёк-скворечник стоял в той стороне, где находились незамысловатые аттракционы: кольцо обозрения, каруселька для детей, лодки-качалки, зеркальная комната смеха и ещё какие-то хитрые устройства для отработки удара молотом.
К ларьку тянулась, змеясь, очередь из недружелюбных, угрюмых людей, для которых глоток пива в такую жару – жизненная необходимость. Очередь глухо ворча и, не двигаясь, топталась на месте.
К "Дуське" не подойти, собьют с ног.
Постояв несколько минут в конце очереди, Кирилл плюнул на это дело и пошёл к дощатому ресторану напротив, где будет пиво с наценкой или, на крайний случай, сухое вино, которое тоже охмеляет – я те дам!
После всех треволнений у Кирилла в горле до того пересохло, что официантка в ресторане не сразу поняла, что он хочет.
Кирилл выложил деньги сразу за три бутылки болгарской "Монастырской Бани", чтобы сразу угодить новым знакомым.
Вино – повалить – не повалит, а форс будет.
В одной руке битый чайник, в другой прижатые к груди бутылки, таким он и ввалился снова в бильярдную, где его с нетерпением ждали новые знакомые, лихачи по обличию и манерам.
Яблон сидел на зелёном сукне стола, перекатывая в ладонях бильярдные шары, а цыганок, по прозвищу Карамба, беспокойно крутясь на табурете, что-то втолковывал пожилому служителю, который на его слова божился и виновато оглядывался по сторонам.
Все повернулись на вошедшего Кирилла.
– Ссаки! – Подхватив бутылку, Карамба подбросил её и тут же ловко поймал. Дотянувшись до лежащего на столе кия, он нацелил его латунным концом на бутылочную пробку и сильно надавил. Пробка с лёгким всхлипыванием провалилась, выбросив из бутылки красный фонтанчик вина. Присосавшись к длинному и узкому горлышку заморской посудины, Карамба, как поющий во славу дня кочет, закрыв глаза, стал вливать в себя чуть отдающий алкоголем напиток.
Через короткое время бутылка полетела в ящик с мусором стоявший в углу.
Служитель, печальным взглядом проводив бутылку, откуда-то из-под стола достал щербатый стакан, протёр его концом потной рубахи и поставил на зелёное сукно.
Кирилл протянул две оставшиеся бутылки Яблону. Тот одну отдал, сразу оживившемуся служителю, а другую, зажав между скрещенных ног, средним пальцем стал топить неподатливую пробку. Наконец она, сыто чавкнув, проскочила внутрь бутылки.
Яблон налил стакан всклень и дружелюбно протянул Кириллу:
– Гонцу – по рубцу!
Кирилл, хоть и жил в селе, но никогда не пил из такой мерзопакостной посуды. Чтобы не показаться привередливым, он, стиснув от брезгливости зубы, медленно стал цедить вино, которое на вкус было мягким и чуть сладковатым. От второй порции он отказался.
Служитель суетливо подхватил склянку и тут же, торопясь, опрокинул стакан в себя. Яблон только удивлённо поднял глаза:
– Ну, ты и фраер!..
Раскрутив в бутылке оставшееся вино, он с явным удовольствием выпил всё до дна.
– Ба-бу-бы… – дурашливо по слогам протянул он, утираясь рукавом, явно бахвалясь перед новеньким.
– А чё! Махнём на Эльдорадо! Там любую чуву закадрить можно. Воскресный день! – сразу оживился цыганок.
Его синеватые белки глаз подёрнулись томной влагой. По всему его облику было видно, что вино сделало его вновь человеком. Он, словно воспарял в воздухе – обыкновенный удачливый уличный малый, но если вглядеться – шпана подзаборная.
– А, что за место такое – Эльдорадо?