Софья стояла смущённая, растерянная, не зная, что сказать. Она была готова уже броситься назад к двери, но послышался пронзительный голос хозяйки:
– Григорий Владимирович! Оберегайте свою очаровательную даму! Прошу к столу!
Возглас хозяйки возымел действие. Гости потянулись в соседнюю комнату, заставленную столами с закусками и винами.
– Как вас сердечно встречают! Даже завидно! – нагибаясь к Софье, прошептал Бенедиктин.
Она посмотрела в его улыбающееся лицо, подумала: "Шутит".
Довольно просторная комната, куда они вошли, была наполнена таким обилием всяких вещей, что им просто не было счёта, а на пианино, стоявшем в углу под прикрытием кружевных дорожек, паслось стадо мраморных слонов. Тут были экземпляры самых различных размеров и расцветок: от белых величиной почти с кошку до жёлтых и серых размером не более одного сустава мизинца. Угловой столик был заставлен флаконами, зеркалами, коробками. Стены комнаты были увешаны коврами, а с потолка спускались парашютики: красные, белые, зелёные, голубые, жёлтые. На диване и кушетке лежали в цветных наволочках подушки тоже разнообразных размеров: самая большая занимала треть дивана, самая маленькая свободно уместилась бы на ладони. С первой же минуты Софья почувствовала, что это обилие вещей угнетает её.
Гости усаживались долго и утомительно. Софье несколько раз пришлось перейти с одного места на другое. "Передвигают меня, как фигуру на шахматной доске", – пришло ей в голову. Соседом её справа оказался всё тот же Бенедиктин, а слева – хозяйка дома.
– Вы, душечка, сплошное очарование! Прелесть! – сжимая Софье руку выше локтя, зашептала хозяйка дома. – Григорий Владимирович от вас без ума, и не только он…
Она что-то шептала ещё, но Софья опустила голову и старалась не слушать её. Всё, что говорила эта молодящаяся женщина, до того было льстиво и пошло, что Софье стало противно. Ей припомнился один разговор с Алексеем.
Как-то раз они вместе зашли в дом старого друга Великановых – профессора университета. То, что они увидели там, крайне поразило Алексея. Многочисленное семейство профессора, прежде чем сесть за стол, подходило к нему и поочерёдно прикладывалось к руке. Профессор с буддийским спокойствием восседал в кресле, ничем не выражая своего отношения к происходящему. После обеда всё это снова повторилось. Приглашённые к столу Алексей и Софья сконфуженно переглядывались, испытывая острое желание скорей уйти отсюда. Когда они вышли на улицу, Алексей сказал:
– Сколько же ещё у нас дикости ютится по закоулкам быта!.. Наблюдая за этой церемонией, я чувствовал себя отброшенным назад по меньшей мере лет на пятьдесят. А ведь живём на подступах к коммунизму!
Софья попыталась защищать обычаи семьи ссылкой на то, что так повелось издавна, вошло в привычку и люди исполняют её механически, но Алексей запротестовал:
– Ты со своим примиренчеством далеко пойдёшь. Учти, что это "механическое" исполнение обычаев часто лежит рядом с консерватизмом в работе.
Софья заспорила, но спорила вяло, отлично понимая, что правда на стороне Алексея. Да и профессор, которого они посетили, был известен в университете как рутинёр и педант, чуравшийся всего нового.
"А что бы сказал Алёша, увидев сегодняшнее сборище? Как бы он назвал эти закоулки быта?" – думала Софья, прислушиваясь к голосам незнакомых людей.
Сразу же она поняла, что здесь собрались мужья без жён и жёны без мужей. Всё это обозначалось специально придуманными словечками: "мальчишник" и "девишник".
– Зачем вы меня сюда привели? – спросила Софья Бенедиктина, когда один из участников сборища уже заплетающимся языком начал произносить очередной тост.
Бенедиктин взглянул Софье в глаза и умоляющим голосом ответил:
– Упрёки и вопросы потом, Софья Захаровна! Будьте милостивы!
Вслед за этим он нагнулся к сидящему рядом с ним лысоватому мужчине, и Софья слышала, как он уговаривал того произнести тост за её здоровье и успехи.
Все уже изрядно выпили и захмелели. Лысоватый с трудом водворил порядок.
– Граждане! Товарищи! Тост первостепенной важности. Прошу внимания! Минуту внимания! – надрывно кричал он. – Я предлагаю поднять бокалы за здоровье нашей драгоценной гостьи Софьи Великановны, – с пафосом произнёс он.
Взрыв смеха заглушил его слова. Софья большим усилием воли сдержала себя, чтобы не вскочить, чувствуя, что краснеет до корней волос.
Но терпение её иссякло, когда кто-то из опьяневших мужчин предложил играть в "уголочки". Софья не знала этой игры и робко потянула за уголок платка, собранного в руке Бенедиктина. Она и не предполагала, что, по условиям игры, ей предстояло поцеловаться с лысоватым мужчиной, уголок которого оказался скреплённым узелочком с уголком платка Софьи. Вспыхнув, Софья поднялась со своего места и выбежала на улицу.
Стоял душный вечер. Собиралась гроза. Где-то за городом поблёскивала молния и слышались раскаты грома. Тополевая аллея, тянувшаяся вдоль улицы, расплылась в темноте.
Софья сошла с тротуара и встала за толстый ствол тополя. Тотчас же заскрипела калитка и обеспокоенный голос Бенедиктина разнёсся по всему кварталу:
– Софья Захаровна, где вы?
Софья не откликнулась. Бенедиктин крикнул ещё раз, потом послышались его торопливые шаги. Он устремился в противоположном направлении.
Софья побежала, не оглядываясь. На площади она села в такси.
Когда она вошла в свой двор и направилась по дорожке между черёмуховых кустов к дому, дорогу ей преградила женщина. Это была Марина Строгова.
– Соня, милая, где вы запропали? Я вас уже часа два жду. Есть очень срочное дело, – взволнованно заговорила она.
– Ой, Марина Матвеевна, вы так меня напугали! – воскликнула Софья. – Да вы разве не на лекции?
– Что вы! У меня лекции с утра.
– Но вы же собирались выступать с лекцией где-то в рабочем клубе!
– Первый раз слышу. Кто вам сказал?
Софье захотелось рассказать о Бенедиктине, о бегстве с вечеринки, но стыдливость сковала её.
Не дождавшись ответа, Марина обняла её за плечи.
– Соня, у Алексея большое-большое несчастье.
Софья почувствовала, как сердце её остановилось, дышать стало трудно. Она опустилась на скамейку.
– Что с ним? – прошептала она, дрожащей рукой ловя руку Марины, в которой та держала письмо Краюхина.
Глава шестая
1
Когда шла война и люди в страшной тревоге за Родину, за близких, за успех своего дела думали о будущем, о счастье общем и личном, то счастье это рисовалось им точным подобием той жизни, которая была прервана войной. Люди желали, в сущности, одного: чтобы скорейшее окончание войны восстановило их прежнюю жизнь, как бы механически продолжив её течение с того самого уровня – не выше и не ниже, – на котором это течение так круто изменилось.
В этом представлении, как, может быть, ни в чём другом, выразилось отвращение советских людей к войне, их глубокое миролюбие, понимание ими войны как жестокого, но временного бедствия, которое, уж коли оно случилось, надо пережить и преодолеть как можно скорее.
События войны жестоко и неотвратимо пронизали собой всю жизнь Марины. Она была не только активным членом того общества, которое подвергалось неслыханному испытанию. На фронте были её муж, родной брат, десятки друзей и знакомых. Радуясь по поводу каждой победы наших войск и с болью переживая каждую их неудачу, Марина вместе с этим патриотическим чувством носила в своей душе постоянную, никогда не покидающую её тревогу за близких. Особенно велика была её тревога за мужа.
Её семейное счастье было недолгим. Марина вышла замуж в тысяча девятьсот сороковом году, в ноябре. В июле следующего года был призван в армию её муж.
Без него Марина остро почувствовала себя одинокой. Она не представляла, как сложилась бы её жизнь, не будь у неё работы. Труд исцелял её от тоски и тревоги, приносил радость и удовлетворение. Марина работала, не щадя сил, не мысля, как можно было бы в это грозное время жить иначе.
Как и все люди, она много думала о будущем, то есть о жизни, которая наступит, когда враг будет разбит и восторжествует мир. Она была уверена, что развитие страны после войны пойдёт ещё быстрее. Опыт, который советские люди накопили в преодолении величайших испытаний, не пропадёт даром. Думала Марина и о своём институте. Он будет смело решать важные проблемы народного хозяйства и преобразования природы, получит широкую возможность экспериментировать и ближе встанет к насущным потребностям большого и богатого края, а значит, и всей страны.
Личная жизнь Марине рисовалась так: она и Григорий будут, как и до войны, работать в институте, Григорий защитит кандидатскую диссертацию. Он в этом уже отстал от неё. Она поможет ему наверстать упущенное за годы войны. Потом они совершат несколько экспедиций по Сибири. Конечно, ей придётся сделать небольшой перерыв в своих путешествиях и научных изысканиях…
При мысли о ребёнке у Марины радостно замирало сердце.
Всю свою будущую жизнь с Григорием Марина представляла как прямое продолжение той жизни, которая была раньше. Их вынужденную войной разлуку она вычёркивала из своего сознания, как вычёркивают из письма неудачную строку. Она представляла себе Григория таким, каким он был до войны, с теми же привычками и особенностями, с теми же достоинствами и недостатками, с какими он ушёл в армию. И себя Марина видела такой же, какой была она до июня сорок первого года…
2
Коллектив института праздновал День Победы. Просторный актовый зал с огромными окнами и лепными украшениями в виде гигантских чаш с цветами в простенках и венками, щедро разбросанными по углам потолка, был увешан гирляндами из пихтовых веток и разноцветными бумажными флажками. Торжественно и строго выглядела сцена, которую пересекал продолговатый стол, накрытый тяжёлым красным сукном. Бюсты Маркса и Ленина, расположенные в глубине сцены, возвышались на отделанных под гранит постаментах на фоне развёрнутых шёлковых знамён. Многоламповые люстры заливали зал молочным светом. Гремел оркестр. По широким ступеням лестницы непрерывным потоком шли люди.
В институте была неписаная традиция: на праздничные вечера с заседаниями, концертами и танцами собираться не спеша. В другом случае опоздание считалось недопустимым, сегодня же в этом не было ничего предосудительного.
Научные работники шли с семьями – жёнами, детьми. Все были празднично одеты, надушены, тщательно причёсаны.
Марина и Григорий поднимались к входу в зал. Марина была в чёрном бархатном платье с белыми кружевными манжетами и таким же воротничком. На груди у неё краснела только что срезанная роза. Гладко причёсанную голову охватывал витой золотистый жгутик, карие глаза, красивые полуоткрытые губы, вся её полная фигура излучали счастье. Никогда ещё в жизни ей не было так радостно идти вместе с Григорием на виду у людей. Слегка выпятив грудь, в офицерском кителе, он старался быть строгим, сосредоточенным, но это ему не удавалось: губы расплывались в улыбке, и он опускал голову, боясь показаться глупым.
– Григорий Владимирович! Гриша! С приездом! Дождались наконец! Поздравляю вас, Марина Матвеевна, с праздником и со счастливой встречей! – Такими возгласами приветствовали Марину и её мужа их старые сослуживцы.
Но особенно приятно было Марине встречаться с новыми сотрудниками института, не знавшими её мужа. Марина знакомила их. Григорий Владимирович по-военному подтягивался, лицо его делалось непроницаемо серьёзным, и он, прищёлкнув каблуками, глуховатым баском говорил:
– Гвардии майор Бенедиктин!
"Батюшки, как в него въелась военщина!" – изумлялась про себя Марина.
Раздались звонки. Народ из коридоров и с лестницы потянулся в зал, Марина и Григорий тоже заспешили. Их места находились в десятом ряду у противоположной от двери стены. Проходя по узкому промежутку, отделявшему первые семь рядов, Марина слышала шепоток: "Чудесная пара!" Это её приятно волновало. Знали бы люди, как ей сегодня хорошо!..
– Сюда, Гриша! – позвала Марина мужа, отыскав свои места.
Бедный! Он пробирался между рядами смущённый, сразу вспотевший и как-то странно ссутулившийся.
– Невероятная теснота! – проговорил Бенедиктин, садясь рядом с женой. – И Марина уловила в его голосе недовольство.
Торжественное заседание открыл секретарь парткома. Минут пять ушло на избрание президиума. Большинство фамилий, называвшихся председателем, были хорошо знакомы Бенедиктину. Великанов – научный руководитель института, Водомеров – директор института, Миронов – секретарь парткома… Да, как ни сурова была война, как ни вторгалась она в каждую частичку советского организма, институт сумел сохранить свои основные кадры.
Григорий сидел, вытянув шею, чего-то напряжённо ожидая.
– Строгову Марину Матвеевну! – с подъёмом проговорил председатель.
Зал отозвался дружными аплодисментами.
– Ну вот, а ты тащилась сюда, – сдержанно улыбнулся Бенедиктин.
– Я скоро, Гриша, приду. У нас официальная часть никогда не затягивается, – сказала Марина.
Заседание действительно продолжалось недолго. Перед концертом объявили перерыв. Марина задержалась на сцене: помогла унести стол. Когда вышла, зал уже опустел. Люди гуляли по коридорам, и в раскрытые двери зала врывался шум, похожий на шум реки в весеннее половодье.
Бенедиктина на прежнем месте не было. Марина не нашла его и в коридоре. Она бросилась в курительную комнату. Он стоял в уголочке один и курил жадными, глубокими затяжками.
– Вон ты где! А я с ног сбилась, – сияя улыбкой, воскликнула Марина.
– Прости, Мариночка, варварски захотелось курить.
Муж говорил спокойно, но Марине показалось, что голос его дрогнул. "Обиделся, что я задержалась на сцене", – промелькнуло у неё в голове. Она подняла глаза, чтобы проверить свои подозрения, но встретилась с его взглядом, полным любви к ней, и успокоилась.
Концерт давал коллектив художественной самодеятельности института. Марине нравились такие концерты. Столько было простоты и искренности в выступлениях певцов, танцоров, музыкантов, что недостаток профессионального мастерства с лихвой восполнялся безыскусственным весельём, которое сразу же захватило всех. Потом начались танцы. Давно Марина не танцевала с таким упоением.
– Марина Матвеевна носится сегодня по залу, как ласточка на просторе.
– Ещё бы! Вернулся муж, – переговаривались женщины, наблюдавшие за ней.
Григорий и Марина вернулись домой в три часа ночи. Сбрасывая с себя лёгкое пальто в прихожей, Марина весело сказала:
– Ну как, Гриша, наш вечер? Понравился?
Бенедиктин не спеша снял шинель, повесил её на вешалку, в упор взглянул на Марину и спросил:
– Откровенно?
Марина удивлённо пожала плечами.
– Ну конечно, откровенно.
– Чепуха! Невнятный доклад "галопом по Европам", худосочный концерт и эти старомодные танцы "до упаду"…
"Он, по-видимому, шутит. Ведь вечер был на славу. Так было всем весело", – подумала Марина. Она внимательно посмотрела на мужа.
На его полном лице не было и тени улыбки. Бенедиктин сел на табурет и, ожесточённо размахивая щёткой, смахнул пыль с ботинок. Он любил, чтоб обувь блестела.
Марине стало обидно, что муж не разделяет её настроения, но она подавила в себе это чувство, стараясь понять, чем же он недоволен. "Уж не тем ли, что я так много танцевала с другими мужчинами?"
– Ужинать будем, Гриша? – спросила она, испытывая желание быстрее возвратить прежнее приподнятое состояние.
– Обязательно, Мариночка. Я очень проголодался, – ответил Бенедиктин и, положив щётку на полочку, направился в столовую.
3
Как и у всякого человека, у Марины Строговой существовал свой интимный мир. Этот мир складывался из тысячи таких мелочей, о которых не всегда говорят даже с самыми близкими людьми. Это были вкусы, склонности, привычки.
Марина, к примеру, не любила тесную обувь и всегда покупала туфли на номер больше. Она не переносила духов с тёплым и резким запахом и покупала духи более дешёвые, но непременно с нежными, холодными оттенками. Одежду она предпочитала из тёмных материй и не любила никаких пёстрых тканей. Женщин, которые с первых минут знакомства начинали рассказывать о своих взаимоотношениях с мужьями и любимыми, она презирала. Сдержанных на слово, даже несколько косноязычных людей она предпочитала говорунам и краснобаям. Совершенно не переносила она так называемых остряков. Острословие, по её представлениям, имело что-то общее с жонглёрством в цирке и было больше сродни ремеслу, чем уму и таланту. Мягкость движений и живость черт – вот что составляло, по её убеждениям, истинную прелесть внешности женщины. Красивые (в смысле правильности черт), но холодные, неподвижные лица вызывали в ней сожаление. Из всех цветов, существующих на земле, ей больше нравились самые контрастные: чёрный, белый, красный. Её привлекали романы и повести, но она не любила читать рассказы и обычно, просматривая журналы, пропускала их. Стихи ей нравились такие, которые будили представление о высоком назначении человека, о его долге перед людьми и родиной. Из стихов о любви она выделяла лишь те, в которых очарование молодости было передано с трепетной и чистой правдой: в правде этой, казалось ей, всё просто и искренне и как бы нет ещё примеси опыта более поздних лет человеческой жизни.
Короче говоря, интимный мир Марины был одновременно и широк и узок.
И вот в один из весенних дней весь этот мир, составлявший, по выражению одних, натуру, а по определению других – характер, был приведён в страшное потрясение.
Поводом к этому послужило заседание научного совета института, на котором утверждалась программа летних экспедиций. Программа была разработана профессором Великановым.
Ещё зимой было решено послать в различные районы области четыре экспедиции. Теперь учёный совет рассматривал объём научных исследований, которые предстояло выполнить летом и осенью. По терминологии, принятой в институте, речь шла о спецификации и профиле экспедиций.
Первая экспедиция определялась как почвоведческая. Областные организации давно нетерпеливо ждали от института почвенной карты области. Без такой карты руководящим органам области трудно было правильно размещать посевные площади под зерновые и технические культуры.
Перед второй экспедицией ставилась задача комплексного изучения водоёмов, их животного и растительного мира. Сюда входили вопросы зависимости режима вод от времени года и различных климатических условий, изучение способов и средств промыслового освоения рек и озёр местными охотниками и рыбаками.
На третью экспедицию возлагались поиски глин и песков для предприятий, производящих строительные материалы.
Наконец, четвёртая экспедиция должна была изучить причины катастрофически нарастающего отхода ряда ценных пород леса, в особенности кедра, и определить меры борьбы с этим явлением.