Анастасия Фёдоровна, сбросив туфли, залезла в грязь. Грязь была вязкой, но чем сильнее ноги её утопали в болоте, тем явственнее ощущала она тепло. Здесь, у этих родников, и лечились улуюльские охотники и рыбаки от ревматизма.
В другом месте Анастасия Фёдоровна долго ковыряла дно ручейка палкой, а потом доставала из воды щепотку земли, обнюхивала её и один раз даже лизнула. Она делала всё это сосредоточенно, увлечённо, не сказав ни одного слова. Ульяна ничем не нарушала этого сосредоточенного состояния Анастасии Фёдоровны. Девушке минутами казалось, что та забывает о её присутствии.
– Ты знаешь, Уля, какой у меня сегодня день? – заговорила Анастасия Фёдоровна, когда они направились к своему привалу. – Этот день может стать днём исполнения моей мечты. Мне кажется, что Синее озеро содержит радиоактивные грязи. Конечно, всё это требуется ещё изучить, но как бы это было замечательно! Мы открыли бы здесь курорт, свой курорт для лесозаготовителей, охотников, колхозников, учителей.
– Ой, как хорошо-то было бы! – заражаясь мечтой Анастасии Фёдоровны, воскликнула Ульяна.
Когда они, уставшие, обессилевшие от длинной дороги и долгого хождения вокруг озера, пришли к месту привала, Ульяна спросила:
– Что будем готовить на ужин: дичь или рыбу?
Анастасия Фёдоровна недоверчиво покосилась на Ульяну, на её полупустой мешок, висевший над их головами, подумала: "О какой дичи и рыбе она говорит? В мешке, кроме хлеба, ничего нет".
Ульяна поймала взгляд Анастасии Фёдоровны, усмехнулась и сказала:
– На мешок вы не смотрите. В тайгу я ношу в нём только хлеб, соль да сахар. Так что же будем есть?
– Я… Я всегда предпочитаю рыбу, – несколько растерянно проговорила Анастасия Фёдоровна.
– Ну, хорошо. Тогда вы разводите костёр, а я с котелком схожу под яр в тальники. Там на блесну хорошо берутся окуни.
Ульяна вытащила из патронташа блесну, взяла котелок и, на ходу бросив Анастасии Фёдоровне коробку со спичками, исчезла за увалом.
Анастасия Фёдоровна наломала сучьев, собрала с земли сухую кедровую хвою и принялась разжигать костёр. Удалось ей это не сразу. Ветерок словно преследовал её и гасил пламя тотчас же, как только спичка загоралась. Стараясь отгородиться от ветерка, Анастасия Фёдоровна сгибалась, садилась на корточки, поворачивалась то в одну сторону, то в другую. Наконец она отчаялась, повернулась прямо на ветер и чиркнула. Спичка загорелась и не погасла. Анастасия Фёдоровна сунула её в хвою, и костёр задымил пахучим смолевым дымом. Вскоре подошла Ульяна. В котелке, наполненном водой, лежали уже вычищенные окуни.
– Быстро ты, Уля, наловила!
– Тайга – кормилица щедрая, – серьёзно сказала Ульяна.
– Как для кого, – заметила Анастасия Фёдоровна.
– Эта правда. Кто её знают, того она кормит, а неопытного человека сама может сожрать. Ну, теперь будем отдыхать, – устроив котелок на таган, сказала Ульяна и села возле костра рядом с Анастасией Фёдоровной.
Приближались сумерки. Солнце уже опустилось за лес, но над холмами горел закат. Вода покрылась багрянцем, и озеро само светилось сейчас до рези в глазах, как солнце, сошедшее на землю. На тёмной лесистой одежде холмиков играли, бегали, пересекались яркие лучи, и оттого, что они беспрерывно двигались, казалось, что и деревья не стоят на одном месте, а, сцепившись ветвями, пляшут в живом хороводе.
Анастасия Фёдоровна вообразила на этих холмах белые корпуса курорта. Она представила себе их так ярко, словно корпуса стояли уже на самом деле, краснея крышами, белея стенами и сияя стёклами широких окон.
Ульяна сердцем поняла, о чём думает Анастасия Фёдоровна. Указав на противоположный берег, она проговорила:
– Там, по склону холма, есть ровные площадки. Природа будто знала, что люди курорт здесь будут строить.
Анастасия Фёдоровна откинула голову и громко рассмеялась.
– Ах ты, славненькая моя!.. Площадки… Да тут, может быть, и домов-то строить не придётся.
– Придётся!
– Придётся? – в раздумье переспросила Анастасия Фёдоровна и, помолчав, продолжала: – И мне вот тоже верится, что придётся. Хотя раз я уже обожглась.
Ульяна подняла голову, заинтересованно взглянула на Анастасию Фёдоровну.
– Когда я работала в Новоюксинске, я попыталась открыть там дом отдыха. Место нашлось, пожалуй, не хуже этого. Правда, не было озера. Облздравотдел откликнулся на нашу просьбу и послал специальную комиссию. Вот комиссия-то меня и провалила. Она изучила местность, где должен был разместиться дом отдыха, и оказалось, что неподалёку есть малярийное болото. Вся работа была свёрнута, а облздравотдел поднял большой шум по поводу непроизводительных расходов. Другая бы на этом и успокоилась, а я… я с тех пор ношусь по районам и сёлам, а сама всё присматриваюсь к местам нашего края. Какая же красота у пас! Иной раз такое место отыщешь, что и на Кавказе не встретится. Да вот оно, Синее озеро! Смотри-ка, как пылает всё!
Ульяна слушала Анастасию Фёдоровну, привстав на колени. То ли от костра, то ли от бликов заката в широко раскрытых глазах её прыгали золотистые пятнышки, похожие на текучие огоньки.
– Это мечта вашей жизни? – спросила Ульяна, всматриваясь в лицо Анастасии Фёдоровны, освещённое пламенем и казавшееся ей в эту минуту особенно красивым и вдохновенным.
– Да, Уля, это моя мечта.
– Счастливая вы! У вас есть мечта жизни, а вот я стремлюсь, а всё никак не могу свою мечту ухватить! – сокрушённо проговорила Ульяна.
– Придёт ещё твоя мечта, Уля, придёт! Она сама о себе скажет. И уж тогда, хочешь или не хочешь, возьмёт власть над твоей душой.
Уля задумалась. Текучие огоньки в её глазах горели, как угольки в костре.
Ужинали не спеша и почти молча. Анастасия Фёдоровна поняла, что своими словами о мечте жизни она глубоко затронула Ульяну, настроила её на раздумье.
Стемнело. Небо опустилось, и звёзды вспыхнули над самыми макушками кедров. От озера потянуло прохладой. Звон ручьёв стал отчётливее, но дневная мелодия этого звона исчезла. В глубине леса изредка пересвистывались птички, сторожа покой ночи.
Ульяна взяла котелок, сложила в него ложки, стряхнула туда же с белой салфетки крошки хлеба и пошла к озеру, чтобы вымыть посуду и принести воды для чая.
Анастасия Фёдоровна подбросила сучьев в костёр и сидела, прислушиваясь к хрусту хвои под ногами Ульяны, к свисту птиц, к звону воды. Вот шаги затихли, и на миг Анастасии Фёдоровне показалось, что она осталась одна во всей этой бескрайной тайге. Ей стало жутко. Она подняла голову, посмотрела в темноту, слившуюся с деревьями. Вдруг с озера донёсся высокий чистый голос. Ульяна запела свободно, широко, без всяких усилий:
Не брани меня, родная,
Что я так люблю его,
Скучно, скучно, дорогая,
Жить одной мне без него.
Эхо подхватило её сильный голос и отозвалось протяжным гулом, словно пение девушки сопровождал мощный хор из многих тысяч голосов.
Я не знаю, что такое
Вдруг случилося со мной,
Что так рвётся ретивое
И терзается тоской.
В эти слова Ульяна вложила столько страстности, что Анастасии Фёдоровне почудилось в них и отчаяние, и слёзы, и мольба. Охваченная вдруг смутной тревогой, ворвавшейся в её душу со словами песни, она поднялась с земли, сделала несколько шагов к обрыву и замерла.
Теперь ей казалось, что все звуки, жившие в тайге, смолкли. Не свистели птицы, не звенели ручьи, не потрескивали пылавшие в огне сучья. Всё, всё смолкло, оцепенев, будто прислушиваясь к голосу девушки.
Анастасия Фёдоровна чувствовала, что какая-то сила поднимает её, несёт в просторный и радужный мир. На миг ей показалось, что всё это – мерцающие звёзды на небе, притихший могучий лес, тусклый блеск воды, песня, то струящаяся, то взлетающая, – всё это сказка. Но вот Ульяна смолкла, оцепенение исчезло, тайга вновь ожила.
– Уля, где ты, Уля?! – крикнула Анастасия Фёдоровна, с радостным трепетом сознавая, что всё случившееся сейчас было жизнью.
Глава восьмая
1
Максим и Артём осматривали Мареевку. Максим в юности бывал во многих сёлах и деревнях Улуюлья, но здесь бывать ему не приходилось. Они не спеша прошли по улице, потом свернули в другую, упиравшуюся в кедровник. Возле одного дома братья остановились. Максим замер, любуясь чудом, которое сотворил на удивление людям безвестный мастер. Карнизы и наличники дома, калитка и ворота – всё было в узорах, выпиленных из простого теса. С большой выразительностью мастер сделал фигуры зверей и птиц.
На воротах был развёрнут целый сюжет: две собаки стремительно гонятся за медведем. Медведь уже катится кубарем, но и собакам нелегко: из пастей высунулись длинные языки.
– Этот дом принадлежал скупщику пушнины Тихомирову, – сказал Артём.
Но не о Тихомирове думал сейчас Максим. Он живо представил себе мастера этих узоров, в руках которого были всего лишь долото, пилка да топор. Это был самобытный талант, из числа тех, которые на удивление всей Европе умели подковать блоху. Наверняка мастер не имел не только своего дома, но и простой избы, кочевал из деревни в деревню, прозывался в народе "Завей горе верёвочкой" и мечтал всю жизнь возвести город на загляденье всему миру. Он умер, этот мастер, бобылём, его хоронили "обчеством", и только рослые гладкоствольные берёзы на тихом сельском кладбище оплакивали его одинокую могилу.
– Сельсовет? – спросил Максим.
– А вот видишь? – Артём показал на вывеску, исполненную золотом на чёрном в палец толщиной стекле: "Мареевский сельский Совет депутатов трудящихся".
Артём открыл калитку, и они вошли во двор. Половина двора была покрыта навесом из жести: крыша кое-где уже проржавела и зияла дырами. Когда-то у купчика Тихомирова под этим навесом зимовали телеги, летовали сани, хранились плуги, сенокосилки, стояли большие весы, на которых взвешивались мешки закупленного кедрового ореха. Теперь земля поросла ромашкой и лебедой. На том месте, где были весы, стоял длинный стол, а за ним тянулись три ряда крепких лиственничных скамеек. С весны и до холодов все собрания, созываемые сельским Советом, происходили здесь, на открытом воздухе, и мареевцы в шутку называли это место "летним залом заседаний".
Когда Артём и Максим вошли во двор, они увидели под навесом людей. По их непринуждённым позам сразу можно было понять: они не заседают, а просто беседуют. Однако, окинув взглядом сидящих, Максим уловил, что говорят о чём-то серьёзном, значительном и, по-видимому, не сошлись во мнениях.
– Здравствуйте, товарищи! – весело сказал Артём, увидев знакомых. – Мы вам не помешаем?
Послышался говорок: "Здравствуйте!", "Проходите!", "У нас секретов нет". В ту же минуту с крайней скамейки поднялся круглолицый бородатый человек и пошёл навстречу Артёму, обнажив в улыбке крепкие, жёлтые от табачного дыма зубы.
– А, Мирон Степаныч! Привет, дорогой! – воскликнул Артём, протягивая руку. – Ну, знакомьтесь, – Артём повернулся к брату. – Это товарищ Дегов, наше районное светило, а это представитель обкома партии.
Максим пожал руку Дегову, но его внимание привлёк человек, сидевший на дальней скамейке с краю. Он был в броднях, серых просторных штанах и в такой же серой рубахе без пояса. На голове у него была шапка-ушанка. Он маленькими зоркими глазами осматривал Артёма. Когда Артём назвал Дегова "наше районное светило"; человек вытянул шею и с усмешкой заметил:
– Ох, любит наше светило перед начальством хвостом покрутить!..
– Да будет тебе, дядя Миша! От зависти к его ордену несуразное говоришь, – вразумительно сказал кто-то.
– От зависти… – ворчливо ответил Лисицын и пристально посмотрел на Максима, как бы спрашивая его: "Ну, а ты что за птица?"
– О чём же у вас суды-пересуды были? – спросил Артём, обращаясь ко всем сразу.
– О земле, Артём Матвеич. С дружком моим мы схлестнулись, – кивнув большой лохматой головой в сторону Лисицына, проговорил Дегов.
– Бирюк тебе дружок, – резко сдвинув шапку набок, бросил Лисицын.
– Да ты не сердись, Михайла, – с видом победителя произнёс Дегов.
– А ты не думай, что на небе одна звезда – ты, Мирон Дегов.
Льновод с ответом не нашёлся и только всплеснул руками. Все засмеялись, и в этом смехе Максиму почудилось, что симпатии собравшихся здесь людей на стороне Лисицына.
– Тут речь шла о землях. Мирон Степаныч ищет новые площади под лён, – видя недоумение Артёма, пояснил председатель сельсовета.
– Правильно делает, – сказал Артём, присаживаясь к столу.
– Спор идёт, где лучше землю взять, – продолжал председатель. – Дегов предлагает раскорчевать участок возле Синего озера, а Лисицын возражает.
– Не возражаю, а протестую! – вскочив, крикнул Лисицын.
– Ты подожди, дядя Миша, не горячись, – посоветовал кто-то.
Максим прошёл и присел на краешек скамейки.
– Дегов хотел, Артём Матвеич, за Орлиным озером осесть, да вода там глубоко, если колодец бить. Теперь он просит дать землю в районе Синего озера, – снова заговорил председатель сельсовета.
– Неужели у вас ближе земли пет? – спросил Артём.
– Земля есть, да не подходит: то заболоченная, то нераскорчёванная. А у Синего озера по долине хоть сейчас паши, – сказал Дегов.
– Ну, а Лисицын почему против? Ты что, товарищ Лисицын, в этой долине гусей думаешь разводить? – взглянув на охотника, с усмешкой спросил Артём.
Но усмешка секретаря райкома не осталась незамеченной, и кто-то сказал:
– А гуси, товарищ Строгов, тут ни при чём.
– Я не хотел обидеть Лисицына, к слову пришлось, – слегка смутился Артём.
Лисицын вышел к столу. Все напряжённо смотрели на него, опасаясь, что охотник может выкинуть какое-нибудь коленце. Но он уже "перекипел" и был совершенно спокоен.
– Про гусей вы правду сказали, – заговорил Лисицын. – Там можно разводить не одних гусей. В Синеозёрской тайге все звери и птицы паруются. Я давно своим начальникам говорю: "Наложите запрет на это место. Пусть спокойно плодится тут вся наша таёжная живность". Да только выходит: кричала баба на лугу, да луг-то пустой был…
– Я ж тебе говорил, Михайла Семёныч, – с раздражением в голосе сказал председатель, – не можем мы этого вопроса сами решить! Не в нашей это власти! Синеозёрская тайга только до озёр наша, от озёр и дальше хозяин ей – государство.
– Ну, а государство – оно чужое или рабочих и крестьян? – щурясь, с ехидцей в голосе спросил Лисицын.
– Знаешь что, Михайла Семёныч, – заволновался председатель сельсовета, – ты мне экзамена по политграмоте не устраивай. Я ещё в сорок втором году в боях на Волге политшколу прошёл.
– Ты, Тихон Савельич, меня не кори. Я за Советскую власть воевал, когда тебя ещё мать кашей кормила.
– Не о том вы, мужики, речь завели, – тоном осуждения сказал кто-то.
Послышались отовсюду голоса:
– Справедливо говорит Лисицын! За охотничьими угодьями тоже догляд нужен.
– Об этом у нас догадаются, когда зверя и птицу переведут!
– Я думаю, Севастьянов, – обратился Артём к председателю сельсовета, – вам следует этот вопрос подработать покрепче. Надо сделать так, чтобы Мирон Степаныч получил все условия. Орден Ленина он заработал. Это хорошо. Теперь он должен стать Героем Социалистического Труда.
– Так задачу и понимаем, Артём Матвеич. В воскресенье сессию сельского Совета по льну проводим, – сказал Севастьянов. – Тут у нас и беседа-то возникла в порядке подготовки вопроса.
– Учтите, что спрашивать с вас за лён будем строго. Понял, Севастьянов?
– Как не понять!
Некоторые участники беседы, увидев, что прежний разговор больше не возобновится, поднялись со своих мест.
Дегов подошёл к Артёму, пригласил его вместе с представителем обкома к себе на чашку чая. Артём, вспомнив своё обещание Максиму поближе познакомить его с Деговым, согласился:
– Можно, Мирон Степанович, побывать у вас, время есть.
Он направился к Максиму, чтобы передать тому приглашение льновода. Но пока Артём разговаривал с председателем, Максим подошёл к Лисицыну и теперь о чём-то заинтересованно расспрашивал его.
– Ты иди, Артём, пока один, а я скоро подойду. У меня ряд вопросов имеется к товарищу Лисицыну, – произнёс Максим, когда Артём передал приглашение Дегова.
Артём рассказал брату, как найти дом льновода, и ушёл.
Лисицын, проводив взглядом Дегова и секретаря райкома, посмотрел на Максима весёлыми глазами.
– Пойдёмте, товарищ представитель, ко мне. Вы ловушками интересуетесь. Кое-что у меня есть дома. Покажу.
По голосу Лисицына Максим почувствовал, что охотнику очень хочется, чтоб "представитель обкома" посетил его. Правда, Максима ловушки интересовали меньше всего. Ему важно было расспросить охотника, что он думает о запрете на Синеозёрскую тайгу и какие выгоды, по его расчётам, может принести этот запрет.
– Ну что же, пойдёмте. Вы далеко живёте?
– А мы огородами. Близёхонько.
Лисицын так ловко перескакивал через изгороди, что Максим едва успевал за ним. Охотник широко расставлял руки, опирался на них, легко подпрыгивал, и ноги его описывали полукруг. Им пришлось преодолеть не менее десятка изгородей и заборов, пока они вошли в огород Лисицыных. Максим с улыбкой подумал: "Охотники, как птицы, кривых дорог не любят".
Максим не знал, что Лисицын повёл его огородами с тайным умыслом. Путь к его дому улицей лежал мимо усадьбы Дегова. Льновод, завидев представителя обкома, чего доброго, зазвал бы его к себе раньше времени. А ведь не часто в Мареевку наезжали руководители из области, да тем более такие, у которых пробуждался интерес к промысловым делам.
Не доходя нескольких шагов до калитки, соединявшей огород Лисицына с двором, Максим на мгновение остановился: в полуоткрытой калитке промелькнула женщина в пёстрой косынке и в зелёном платье, как у жены. "Тоскую… Утром о ней дважды вспоминал", – подумал он и пожалел, что Настенька далеко. В этот ясный день, на таком просторе хотелось побыть вместе.
2
Войдя во двор, Максим остолбенел. На крыльце рядом с высокой русой девушкой стояла его жена. Рукава её зелёного платья были засучены. В одной руке она держала нож, а в другой – остроносую желтобрюхую стёрлядку. Анастасия Фёдоровна и девушка о чём-то разговаривали, пересмеиваясь и переглядываясь. Женщины были увлечены своим делом и на появление во дворе Лисицына и Максима не обратили внимания.
Максим остановился на нижней ступеньке, шутливо подбоченился и громко сказал:
– Что это привидение, мираж? Откуда ты взялась?
Анастасия Фёдоровна подняла голову и кинулась к Максиму.
– Максим! Ты так нужен, я о тебе только что вспоминала!
Лисицын и Ульяна стояли в полном недоумении.
– Уленька, Михаил Семёнович, знакомьтесь – это мой муж, Максим Матвеич. – Анастасия Фёдоровна была счастлива и счастья своего не скрывала.
– Да мы уж знакомы! Но для порядка можно познакомиться ещё раз, – усмехнулся Лисицын и подал руку Максиму.
– Где вы его зацепили, Михаил Семёнович? – спросила Анастасия Фёдоровна.